Одиннадцать случаев(Повесть) - Кардашова Анна Алексеевна 11 стр.


И шофер ушел. А мороз такой, что кажется, он заполнил весь мир, что воздуха нет, вместо него мороз… «Прогрейте машину!» — вспомнил Давлеканов. Они забрались в заиндевевший «козлик». Вдруг не заведется? Нет, мотор заурчал, от него пошло тепло. Давлеканов и Никулин сидели скорчившись, над головой у них была пусть брезентовая, а все-таки крыша.

— Ну что это? Куда он провалился? — пробормотал Никулин. — Давай посигналим.

— Постой, слышишь?

Они прислушались. Где-то рядом, приглушенные туманом, мирно разговаривали два голоса, слышалось хлюпанье весел и стук уключин. Давлеканов и Никулин выскочили из машины. У берега покачивалась большая плоскодонка, из нее вылезал Федя.

— Машину прогрели? Молодцы! Ну, ребяты, счастливой вам переправы, а я в обратный путь!

— Федя, куда же ты? — закричал Никулин. — Мы же к тебе привыкли, как к родной бабушке!

— Ничего, теперь к другой бабушке привыкайте, вот к нему, — Федя показал на перевозчика, еле видного в тумане. — Хорошо, что я по берегу пошел искать переправу, он ведь мне далеко попался, мог бы и не заметить.

Ничего не поделаешь, надо было лезть в черную лодку на черной воде и блуждать по ней в белом облаке.

Федя стоял на берегу и командовал:

— Боком, боком ставьте ноги, поскользнетесь! Крепче вбивайте каблуки в снег! Ну, влезли? Счастливо!

На воде не так давил мороз, зато облепляло сырым туманом. Давлеканов и Никулин словно ослепли и оглохли в нем. Заблудиться тут было очень просто.

— Так куда мы плывем? — спросил Давлеканов.

— В некоторое царство. Точнее не могу определить, туман не позволяет.

— А если не доплывем?

— Попадем туда, где раки зимуют.

С полчаса плыли где по чистой воде, где врезаясь в тонкий лед, который шуршал по бортам. Давлеканов и Никулин даже начали дремать, вдруг послышалось — кто-то кричит. Далеко-далеко.

Перевозчик оживился, стал сильнее шлепать веслами. «Ого-го-о!» — раздавалось все ближе. Облако пара чуть засветилось. Свет становился все сильнее, облако радужно сияло, словно проткнутое в нескольких местах светом, потом оно стало редеть, и сквозь него Давлеканов и Никулин увидали темные очертания зданий. Свет бил из нескольких широких освещенных окон и, расплываясь, доходил к ним сквозь туман.

Весла шлепали все энергичнее, пар совсем отнесло, и на высоком берегу на фоне звездного неба стала ясно видна громадная фигура в расширяющемся книзу тулупе до земли.

— Держи-и-ись! — крикнул перевозчик.

Лодка, шурша льдом, въехала на берег. Толчок — переправились!

— Сюда, сюда! — кричал им высокий человек в тулупе, спускаясь к лодке. — Васильев, — представился он. Из-под его распахнутого тулупа, от широкого красного лица, от огромной горячей руки, которую он протянул Давлеканову и Никулину, пахнуло жаром, как из печки. — Промерзли? Сейчас погреетесь.

Так вот он, знаменитый Васильев, который так здорово наладил свой завод! У такого, наверное, энергии, как у хорошей динамо-машины. Вон какой громила! Директор в своих твердых валенках шел быстро, развалисто, и хромоты почти незаметно. Лицо у директора было мясистое, с крупными продольными морщинами вдоль щек, с коротким выдвинутым вперед носом, с большими выпуклыми глазами, удивительно голубыми на красном лице.

Давлеканову сразу стало тепло и весело. Васильев, его богатырская наружность, его звучный, уверенный бас, вид отчетливых светлых корпусов — все это нравилось Давлеканову. «Посмотрим, посмотрим, что там у них!»

Ужин был накрыт в маленькой комнате за директорским кабинетом. Огромный, широкий Васильев неуклюже, но ловко поворачивался, наливая чай из электрического чайника, подвигая гостям бутерброды.

— Ну, — сказал директор, вставая и показывая на диван и раскладушку, — сейчас, я думаю, на покой, а завтра с утра приступим.

Давлеканов проснулся и сразу вскочил — свежий, легкий. Неужели проспал? В углу стояла уже сложенная раскладушка, из директорского кабинета доносились голоса Васильева и Никулина. Давлеканов скорее оделся. В дверь постучали, вошла уборщица. У нее были удивительно красные, твердые щеки, туго стянутые платком жаркого желтого цвета. Из-под синего застиранного халата виднелось ситцевое платье в крупных малиновых цветах, под ним — большие валенки. «Ух ты! Сама широкая масленица явилась ко мне с подносом!» — подумал Давлеканов.

Умывшись и поев, Давлеканов толкнул дверь в кабинет. Вчера они проходили тут в темноте, Давлеканов ничего не успел разглядеть. До чего же этот кабинет не был похож на обычные директорские кабинеты! Как тут светло! Как просторно! Стены еще не беленные, только покрытые сероватой известкой, которая кое-где просыхала пятнами. Оконные рамы, тоже еще не покрашенные, янтарные от олифы. Стекла нарядно разрисованы морозом и вспыхивают оранжевыми солнечными искрами.

Кроме запаха олифы и просыхающей известки, тут еще какой-то запах, приятный, чуть-чуть пряный. Вот это что! На низких некрашеных скамейках у окон расставлено множество растений, свежих, вымытых, ухоженных — целый сад. Бруснично-красными шапками цвела сильная герань, теснили друг друга густые крупные цветы лиловых примул, свободно размахнулись пушистые игольчатые ветки аспарагуса.

Давлеканов поискал глазами письменный стол. Его не было. Но зато посреди комнаты, как в избе, стоял крепкий, некрашеный, отлично выструганный простой стол, а кругом него расположились тоже некрашеные, устойчивые стулья с каким-то особым наклоном спинки.

Давлеканов поздоровался и прежде, чем сесть, взялся за спинку стула и стал ее рассматривать. Огромный Васильев легко вскочил и, чуть кренясь на левую ногу, не подбежал, а как-то ловко подъехал к Давлеканову.

— Сами сделали! И спроектировали сами! У нас своя столярка. Когда совещание какое-нибудь, не устает спина. Правда, длинных совещаний у нас не бывает. Сейчас мы вам это докажем, — сказал Васильев. — Можно! — прогремел он, отвечая на стук в дверь. — Вот, знакомьтесь — наш главный технолог Илья Петрович.

«Хитрый мужичонка, — подумал Давлеканов, пожимая руку Илье Петровичу. — Этот и начальство обведет. А ведь совсем деревенский!» Илья Петрович был маленький, сухонький, но, видимо, прочный. Смуглое обветренное лицо в резких морщинах, крепкие седоватые волосы. Сухие, с кривизной ноги засунуты в большие растоптанные валенки.

— А вот и главный инженер!

Четко стукая по полу сапогами, вошел бравый, невысокого роста мужчина с квадратными плечами, квадратным подбородком, в очках. На его верхней чуть выступающей губе топорщились светлые усики. «Какой внушительный», — подумал Давлеканов.

— Ну вот, и никого нам больше не нужно. Через сорок — сорок пять минут, — Васильев посмотрел на часы, — закончим совещание и пойдем смотреть наше хозяйство.

В ходе разговора Давлеканов наблюдал за главным технологом и главным инженером.

Илья Петрович все подносил ко рту сжатую руку. Он словно сперва выговаривался в кулак, а вслух произносил только отобранное — кратко и точно. Начинал он каждую фразу: «Я так считаю, Егор Васильевич…» — и наклонял голову, и смотрел на Васильева одним глазом, как петух. Это значило, что он считает по-своему, не так, как начальство. А главный инженер высказывался сразу категорически.

Только наблюдение наблюдением, а заводские крепко выдали приезжим. Беспощадно указали на просчеты, допущенные при лабораторной обработке. От этого и процесс на заводе шел не так, как бы следовало.

Давлеканов с Никулиным только покряхтывали. Но тут же предложили устранить недочеты. Все это вполне можно было сделать в условиях завода.

— Ну вот! — сказал Васильев. — Заседали сорок три минуты и все решили. Мы ведь фронтовые братья, с полслова друг друга понимаем, да и с вами нашли общий язык.

Пошли осматривать завод. Здесь тоже все было ярко и ново. Окна в двухсветном цехе незапыленные, только чуть забрызганные известкой. Поверх подтаявших, с блестящей каймой морозных узоров в цех широкими полосами входило солнце. Даже обычная для заводских реакторов серая, скучная краска здесь была светлой, нарядной. Среди труб, покрашенных в разные цвета, задавала тон красная, свежего, праздничного цвета.

— Смотрите, — говорил Васильев, показывая на препаратора, стоявшего на лесенке, — смотрите, как я их одел! — На препараторе ловко сидел новый серый комбинезон. — Добыл материал, а сшили наши женщины — кружок кройки и шитья. Нельзя же, надо, чтобы и на работе глаз радовался, работать-то веселее…

Давлеканов шел вслед за Васильевым — и до чего же он прав! Отсюда уходить не хочется. В то послевоенное время еще мало кто думал о том, чтобы радовался глаз, цехи заводов, которые приходилось видеть Давлеканову, были в большинстве случаев темные, пыльные.

Васильев повел гостей в заводские лаборатории. Ого! Ведь они только что проходили по этой лестнице, тут еще не было перил — голое железо, а сейчас — вот они, перила, и плотник в чисто выстиранном старом ватнике водит по ним шкуркой. Вообще, кого тут ни встречали Давлеканов и Никулин, все почти работали охотно, как будто устраивались на собственном новоселье.

Тепло. Щелкают жаркие батареи, некоторые еще не покрашены.

Васильев открывал одну дверь за другой — новоселье было везде: мыли окна, прилаживали полки, и в то же время работа шла своим чередом. У людей, которые здоровались с гостями, были свежие лица, чистые глаза… Что значит на воздухе живут!

Все двери Васильев распахивал одинаково гостеприимным жестом, а перед одной остановился.

— Здесь то, — сказал он негромко, — чем мы особенно гордимся, — наша коллекция реактивов.

Он открыл дверь, прошел через комнату, в которой стояли ящики и двое пареньков разбирались в них, и открыл еще одну дверь.

Длинные многоэтажные полки разделяли комнату на узкие коридорчики, как в библиотеке. С порога видны были только деревянные торцы полок. На полках рядами стояли банки — высокие, пониже, с жидкостями, с кристаллами… Вот она, коллекция! Давлеканов ходил вдоль полок, разглядывал этикетки и все больше и больше изумлялся, сколько тут было редкого, интересного.

— И откуда только вы все это добыли? — спросил Давлеканов Васильева.

— Из-под развалин. Раскапывали развалины одного химического учреждения, которое разбомбили…

Васильев рассказывал, как они добывали реактивы, а Давлеканов думал о том, что одна формула на этикетке его чем-то задела. Он старался понять — чем же?

— Ну, — сказал Васильев, — пошли?

— А… можно, я еще немного посмотрю? — неожиданно сказал Давлеканов. — Я вас догоню.

— Заинтересовались? Что ж, я очень рад, — Васильев с Никулиным ушли. А Давлеканова уже начинал забирать аппетит к работе, к настоящей, исследовательской. В последнее время в институте разве это была работа? Он даже забыл, что бывает такое состояние, когда, еще неясные, начинают шевелиться мысли о возможных сочетаниях, о том, что может из них получиться, и эти мысли растут, крепнут, начинают шуметь и сталкиваться… И пусть, пусть шумят пока нестройным хором. Придет время, и он будет возиться и нянчиться с ними, взвешивать, принимать, отбрасывать, и сколько мороки будет, сколько муки… Но, может быть, в этом и есть соль жизни?

Ушли. Хорошо! Давлеканову хотелось одному снова взять в руки баночку с «той» формулой на этикетке и хорошенько над ней подумать. Вот она. Да. Не зря она его задела. Тут что-то близкое к тому, что он искал, когда занимался клеем. Не совсем то, что ему нужно. Но это может послужить промежуточным звеном…

Давлеканов и Никулин, уже на директорской «Победе», ехали по замерзшей за эти дни реке. В машине было тепло, рессоры укачивали, Никулин дремал в уголке, а Давлеканов нет. Он был радостно взвинчен. В чем состояло значение этой поездки? В том, что он снова был «заряжен» своим силовым клеем, и пузырек с желтоватой жидкостью лежал в его нагрудном кармане. Он похлопывал себя по карману и думал о заводе и о директоре. Что-то есть в этом заводе очень необычное. А Васильев… Так Давлеканов представлял себе в детстве большевика. Тогда много было расклеено ярких плакатов, и больше всего ему нравился красный силуэт рабочего, большевика, который протыкает пузо черного буржуя на тонких ножках. И Васильев был такой же могучий и веселый, как тот, на плакате, только еще лучше, потому что на плакате была только красная тень, а Васильев живой, шумный, горячий!

12

Командировочный с паровозиком

Сундук, на котором я в детстве сиживала под дверью у брата и с обидой в душе слушала хохот и выкрики его приятелей, сундук, на который я перетаскивала брата, когда он болел малярией и ему звонили с завода, наш старый сундук стоял теперь у брата в передней под зеркалом, чем-то покрытый, на него клали шляпы и сумки, его как бы не было.

Прихожу я однажды к брату и вижу — сундук раскрыт. Светлеет откинутая крышка, оклеенная пожелтевшей бумагой.

Брата я заметила не сразу — он уютно сидел на корточках между сундуком и вешалкой. Я заглянула в сундук — оттуда пахнуло густым запахом нафталина и шерсти. Там лежала старая шинель.

— Неужели она?

Брат кивнул.

— Историческая шинель! Реликвия эпохи кремлевского трубача.

Если пулями она была пробита лишь в мечтах ее владельца, то длинные обтрепанные полы на самом деле покрывали бока живой белой лошади. А вот и труба. Позеленевшая, с вмятинами. Тоже реликвия эпохи кремлевского трубача.

А что это брат держит в руках? Какой-то игрушечный паровоз. Нет, это не игрушка. Это примитивная модель паровоза из довольно толстого листового железа.

— Он тоже исторический, — сказал брат, — но совсем из другой эпохи. Это первая вещь, которую я склеил силовым клеем.

— Он склеенный?

— Да, вот смотри! — Брат перевернул паровозик. Края гнутого железа находили один на другой, и нигде не было видно ни винтов, ни заклепок, ни следов сварки или с пайки. — Если бы ты знала, сколько проклятий слышал от меня этот паровозик! — сказал брат размягченным голосом. — И я сам от себя тоже.

— Чем же провинился такой симпатичный паровозик?

— Именно тем, что симпатичный, игрушечный… Пойдем ко мне!

Брат закрыл сундук, а паровоз взял с собой в комнату. Мы уселись в кресла у низкого столика, паровоз стоял перед нами.

— Я ведь еще в детстве, еще до химии увлекался паровозами.

— А как же, я помню, у нас была железная дорога, я все хотела возить своих кукол, а ты говорил, что сперва пойдут товары. Ты делал товары — такие аккуратные тючки из тополиного пуха, перевязанные нитками. Они ездили, а мои куклы ждали на станции.

— Да, с паровозиком я промахнулся, не надо было его делать…

— Ну, так что же с ним получилось?

— М-м-м… Начать придется издалека, с Васильева. Помнишь, я тебе рассказывал — директор завода, у которого я выпросил немного вещества…

— Помню — большевик со старого плаката.

— Да, это мне так показалось тогда. Вообще-то он не плакатный, конечно… Ну, так вот, это вещество… Я стал над ним работать, всячески издеваться над ним. Как? Это тебе трудно будет понять. Возился довольно долго. Наконец сделал все, что можно. Осталось провести последнюю стадию синтеза. Где это сделать? Нужна лаборатория, приспособленная для таких работ. Официальным путем я тут не мог идти, потому что эта тема не стояла пока в плане нашего института. Стал звонить знакомым химикам. Никто не берется.

И вот однажды проезжал я мимо нашего старого завода и вдруг — сошел с трамвая. Сам не знаю почему. Подошел к проходной будке. Будка такая же и в такой же защитный цвет выкрашена, а я — другой. Дверь в будке открыта, там старичок сидит, пьет чай из кружки и закусывает. Я подошел ближе — старичок незнакомый.

«Вам кого, гражданин?»

Я стал называть тех, кто со мной раньше работал. Старичок никого не знает. Стал вспоминать, а как фамилия Пети… Наконец вспомнил: Пономарев! Петр. А как дальше, не знаю.

«А, — говорит старичок, — Петр Михайлович? Сейчас позвоним».

Короче говоря, я увиделся с Петей, и он мне помог. Познакомил еще с одним химиком, и тот довел мне мой полупродукт.

Назад Дальше