Особнячок заманчиво выглядывал из зелени. Тщательно отполированная темного дерева дверь приветливо поблескивала.
Поднялись по каменным ступенькам на крыльцо. Краус позвонил. Им открыла высокая крупнокостная женщина. За ней стояла другая.
— Добрый вечер, фрау Берта, добрый вечер, фрау Грета, принимайте гостей! Доктор Кострофф! Доктор Дав-леканофф! Я уверен, что им будет у вас хорошо и уютно. Дорогие друзья, вы в хороших руках. Я со спокойной совестью покидаю вас. Завтра утром, к вашему завтраку, я буду здесь. — Он помахал им перчаткой, сел в машину и уехал.
Пожилые женщины, все время улыбаясь, присели и пригласили гостей войти. Солнечно блеснул желтый паркет в холле, Давлеканов и Костров вступили в обжитой уют старого ухоженного дома, пахнущего деревом и воском.
Давлеканов с любопытством рассматривал фрау Берту и фрау Грету. У обеих разбитые, раздавленные работой, с шишками на суставах руки и ноги, жилистые, худые шеи. У фрау Берты особенно странно было видеть аккуратные парикмахерские фестоны над измученным, с глубокими морщинами лицом. Она охотно смеялась басовитым смехом, при этом двигались и хлопали ее плохо пригнанные зубы. Фрау Грета была тоже немолода, но как-то миловиднее. Ее украшали пышные темные волосы по обе стороны привядших щек. Голубые глазки глядели наивно. Обе женщины были в белых куртках с поясом, с рукавами до локтей.
«Сестры-кармелитки», — прозвал их про себя Давлеканов.
Лучшие комнаты помещались на разных этажах. Кострова больше привлекала просторная, немного мрачная комната внизу — бывший кабинет профессора. А Давлеканов охотно согласился на второй этаж — больше света. Фрау Грета пошла устраивать Кострова, а фрау Берта схватила чемодан Давлеканова.
— О, зачем же, я сам… — протестовал он, но Берта уже скакала с чемоданом по ступенькам, скрипучей деревянной лестницы, натертой до масляного блеска, видимо, ее же руками. На кого она похожа? На отощавшую одинокую кошку, которой приятно помурлыкать и потереться о человека.
Сперва обе немки показались ему слишком угодливыми — уж очень они много и охотно улыбались! Но когда после ужина фрау Берта поставила в ванной комнате кувшин горячей воды и, задернув занавеску, пригласила Давлеканова помыться, когда она взбила профессорские подушки и, застелив постель белой, хрустящей простыней, стала у двери и так тепло и радостно пожелала ему доброй ночи, он как-то дрогнул. «Она смотрит на меня по-матерински, — подумал он, — и все делает с достоинством и уверенностью, что приготовить ванну и застелить постель — это именно то, что сейчас важнее всего». Он думал о «сестрах-кармелитках» и смотрел на зеленую, покрытую глазурью печку в углу. Ее блестящие выпуклые украшения напоминали парикмахерскую прическу Берты. «Тоже уютная особа, — подумал он о печке. — Тоже основательная и прямоугольная. И завитая».
На другое утро Давлеканов и Костров пили чай в большой столовой со светлыми стенами и прямоугольными колоннами. Тут был рояль, а по колоннам из корзин, стоящих на полу, взбирались тонкие растения. Давлеканов и Костров заканчивали завтрак, когда в дверях появился доктор Краус. Он был полон торжественного и радостного ожидания того, что сейчас произойдет. А произойдет вот что — он подарит, он вручит… В одной руке Краус держал пестрый веер различных проспектов и приглашений, в другой — две коричневые блестящие тетрадки в пластмассовых, под крокодил, переплетах. Краус протянул их Давлеканову и Кострову с таким видом, словно дарил что-то драгоценное, и не просто драгоценное, а еще сенсационное!
— Вот! Познакомьтесь! Это программа вашего пребывания здесь! А это — вы сами увидите! — Он отдал им проспекты, словно самые занимательные сюрпризы. — Здесь все о Лейпцигской ярмарке!
Давлеканов прочел программу. Она начиналась с завтрашнего для. Первым было назначено общее совещание с представителями химических предприятий Лейпцига.
Дальше шла встреча с рабочими и инженерами того завода, где намечалась переработка советских материалов.
Потом посещения институтов на предмет взаимных консультаций. На это отводилось несколько дней.
Программа была составлена дельно, плотно и в то же время давала возможность побродить по городу. Сегодня они были почти свободны. Краус собирался только повести их в один из выставочных павильонов, чтобы показать интересные пластмассовые покрытия. Там же он хотел познакомить гостей с некоторыми немецкими специалистами.
Он говорил обо всем, захлебываясь от удовольствия, вытягивал губы в трубочку и часто-часто дышал. Правой рукой он все время дергал себя сзади за разрез на пиджаке. Он так растрепал его, что уголок разреза торчал, как перышко.
— Помесь чайника с воробьем, — пробурчал Давлеканов.
А Краус в своих остроносых туфлях все время покачивался на широко расставленных коротких ножках, уже совершенно как воробей.
Давлеканова стало раздражать это мельканье. Он вытянул шею и в упор посмотрел Краусу на ноги.
— Вас удивляет, что я все время пружиню ногами? — спросил Краус, сияя еще больше оттого, что может одарить гостя также и полезным советом. — Ведь это очень здорово. Это предохраняет от плоскостопия. Это прекрасно. Советую всем. Вы никогда не будете страдать плоскостопием!
После завтрака Краус повез их в центр города. Народу на улицах было много. То и дело попадались немцы, которые важно шествовали, заложив за спину руки и посасывая сигару. Живот — вперед, сигара — вперед. Иногда сигара дымилась, иногда торчала просто так, словно соска у ребенка.
На небольшой площади толпа водоворотами крутилась вокруг лоточников. Давлеканов и Костров стали протискиваться к ним. Старик в полинялой блузе и выгоревшей соломенной шляпе подбрасывает белые парашютики с красными парашютистами. Старик замахивается по-мальчишески лихо, а руки сухие, скованные…
Тоненькое «аф-аф-аф» доносится из другого водоворота. Там продаются лающие собачки.
Как остро вдруг запахло свежими овощами! Сухонькая фрау демонстрирует машинку для чистки овощей. Стрекочут и блестят ножички. В одну сторону ползут очистки, в другую — выскакивают влажные морковки и картофелины.
А чем торгует эта красная бандитская рожа с такими нежными волнистыми рыжими волосами? В одной руке рыжий держит флакон, в другой — гребенку. Он все время проводит гребенкой по волнистым волосам. А, это, наверно, средство для укладки волос.
Давлеканов остановился около совершенно неправдоподобного человека. Схема, а не человек. Карикатура! Он будто нарочно высушен! На тонкой-тонкой жилистой шее длинная голова на ней огромный цилиндр. За ленту цилиндра заткнуты облигации, в темной высушенной лапке — веер из облигаций. Он продает облигации, выкрикивает что-то насчет близкого тиража.
Они вошли в большое новое здание, сверкающее стеклом. Воздух здесь был насыщен веселым, деловым электричеством, и особенно это электричество сгущалось в уголках, отгороженных блестящими пластикатовыми ширмами. Там, у низких столиков, заставленных бутылками и стаканами, пригнувшись друг к другу, вели переговоры деловые люди. Из их глаз сыпались деловые искры, их взрывающиеся «ха-ха-ха» были как треск электрических разрядов. Здесь совершались торговые сделки.
— Вот здесь мы демонстрируем наши покрытия! — самодовольно заявил Краус.
О, что это были за покрытия! Одна стена выгородки — под натуральное дерево. Желтые волокна только что не пахли сосной. Другая стена была в крупную поперечную полосу, и каждая полоса — шерстяная, из шерсти-букле разных цветов — розовая, зеленая, кирпичная. Третья стена — под кожу разных цветов, и все это подернуто нежнейшим ярчайшим блеском! И стол, за который сел Давлеканов, был не простой, а грубо-холщовый.
— Посмотрите, посмотрите, — тараторил Краус, — здесь вы найдете все, что за последнее время выпускает наша химическая промышленность!
«Интересно, что же за последнее время выпустили немцы? — Давлеканов листал каталог. — Ну, здесь ничего нового, а вот этого у нас нет. А это… — Давлеканов поднял брови, — это формула того самого второго компонента силового клея, который мне никак не удается сделать в должном количестве. Формула немного другая, чем моя окончательная формула, и это тем более интересно».
Давлеканов поднял голову. На фоне шерстяной розово-зелено-рыжей стены стоял элегантный Костров. Он что-то говорил веселым, оживленным немцам, говорил медленно, взвешивая каждое слово, моргая от натуги густыми ресницами. Тут же, в восторге оттого, что все идет отлично, подпрыгивал доктор Краус. Давлеканов при виде его очень развеселился. «Ну, молодец, воробушек, что ты засадил меня за этот стол, — сказал он самому себе, — а теперь ты принесешь мне в своем клювике немного этого вещества». Но этого показалось Давлеканову мало — кутить так кутить! Он стал быстро перелистывать каталог. Наверняка тут должен быть и первый компонент. Вот он, пожалуйста!
— Уважаемый доктор Краус! — сказал Давлеканов.
Тот подошел к столу.
— Не могли бы вы, если это, конечно, нетрудно, достать для меня образчики вот этих двух веществ? — Давлеканов показал формулы в каталоге. — Ну, хотя бы граммов по двести?
Краус близко поднес каталог к выпуклым глазам.
— О, конечно, доктор Давлеканов, конечно, хоть килограмм! — Он вытащил из кармана серебряную книжечку и серебряным карандашом записал формулы.
А Давлеканов совсем обнаглел. «Хоть килограмм! — соображал он. — А где один килограмм, там и два и три!» — Перед ним блеснула великолепная перспектива — два-три килограмма этого продукта могли бы ему сократить работу над клеем на два-три года!
— А что, любезный доктор Краус, — Давлеканов взял его за пуговицу, — нельзя ли здесь у вас достать этих веществ килограмма два-три?
Только секунду Краус неподвижно глядел на Давлеканова своими выпуклыми глазами, но Давлеканов понял — это сложно.
— Это вполне возможно, дорогой доктор Давлеканов, но тут нужно письмо, требование от вашего института за подписью доктора Кострова. Вот и все!
Давлеканов ликовал. Ну, можно считать, что желаемое у него в кармане! Неужели Костров откажется подписать? И вот тогда Давлеканов поставит настоящий эксперимент! Он уже не будет «командировочным с паровозиком». Он покажет всю силу конструкционного клея!
Когда на другое утро Костров и Давлеканов пили чай в столовой, к ним влетел сияющий, розовый доктор Краус. Он принес Кострову коробочку с образцами покрытий, а Давлеканову — два пузырька с жидкостями.
Днем было совещание с представителями науки и промышленности. Оно носило характер скорее торжественный, чем деловой. Подавали кофе, говорили комплименты. И все же Давлеканов понял, что здесь, в Германии, можно будет узнать много полезного. Надо будет тщательнейшим образом подготовиться к завтрашнему разговору с производственниками.
После обеда Давлеканов пошел к себе наверх отдохнуть. На тумбочке возле кровати стояли пузырьки, которые принес Краус. Давлеканов взболтнул их и смотрел, как жидкости успокаиваются. С таким количеством, конечно, ничего решающего не сделаешь, но две металлические детальки можно будет склеить. А вдруг он достанет килограмма два? Это было бы роскошно! А сейчас он держит в руках два пузырька, и ему ужасно, нестерпимо хочется что-нибудь склеить! Хочется опять увидеть духа, который вылезает из чашки.
Он спустил ноги с кровати, стал надевать ботинки. Э-э-э! Подметки-то пронашиваются! Так вот тебе и задача — разве плохо иметь новый, особо прочный обувной клей? Полезная, благородная задача! Для такой задачи не жалко нескольких капель драгоценных жидкостей! Давлеканов посмотрел на печку. Она стояла в своем углу, устойчивая, солидная, и одобрительно поблескивала украшениями.
Давлеканов надел туфли, завернул ботинки, положил во внутренний карман два пузырька и пошел разыскивать сапожника.
Он свернул на широкую улицу с одинаковыми плоскими домами из мелкого желтоватого кирпича. Спокойные, неторопливые немецкие хозяйки переходили улицу, заходили в магазины. Кто же подбивает этим фрау их устойчивые каблуки? Вот сапожная артель! Нет, здесь слишком много народу.
Он свернул в переулок. Нет, нигде не видно вывески сапожника. Вдруг он заметил подметку, нарисованную прямо на стекле низкого окошка, а под ней надпись — Отто Шульц. Заглянул в окно — полки. На них башмаки. Давлеканов толкнул дверь, ярко начищенный колокольчик зазвенел у него над головой. Хозяин, в очках, с небольшой бородкой, в чистой клетчатой рубашке с закатанными рукавами, стоял за прилавком. Сзади на плитке шумел чайник. У хозяина был посетитель, он держал в руке сверток. Шел неторопливый разговор о ярмарке, о погоде… Это приятель хозяина или его заказчик? Наверное, и то и другое. Давлеканов присел на табурет у окошка. Посетитель развернул, наконец, сверток и поставил башмаки на прилавок. Башмаки были старые, изуродованные подагрой. Сапожник и заказчик стали не спеша, деловито рассматривать кусочки кожи, выбирая цвет и качество заплаты, и с увлечением обсуждать ее размер и форму.
Уходя, посетитель как бы между прочим, продолжая разговаривать, вынул двумя пальцами из жилетного кармана монетку и жестом, не имеющим значения, положил ее на прилавок.
Посетитель ушел, колокольчик над дверью прозвенел и смолк, Давлеканов подошел к прилавку и неожиданно почувствовал себя тоже приятелем сапожника. Сапожник показал ему разного сорта и толщины подметки из заменителей.
— Это прочнее кожи! Это никогда не износится! — Он мял и сгибал подметки, хлопал ими о прилавок.
Давлеканов перебирал подметки — эти эрзацы тоже хорошо бы помазать клеем, но лучше кожу. Наши заменители наверняка отличаются от этих, а кожа всегда кожа.
— Скажите, а нет ли у вас кожаных подметок?
Сапожник поднял очки на лоб и с интересом посмотрел на Давлеканова.
— Кожа? Конечно, найдется и кожа. Только я не знаю, зачем вам кожа. Любой заменитель…
— Нет, мне все-таки нужна кожа.
— Пожалуйста! — сказал сапожник. — Наверно, вы очень состоятельный человек!
Сапожник вышел в маленькую дверь за прилавком и вернулся с желтыми, глянцевитыми подметками. Он хлопнул ими о прилавок. Сильный, острый, ни с чем не сравнимый запах кожи словно опьянил сапожника. Нет, он совсем не так держал в руках кожаные подметки и смотрел на них по-другому. Когда-то был только один материал — кожа. Он поглядел на Давлеканова. Ему было приятно, что оба они понимают толк в настоящем материале.
— Эрзац! — сказал сапожник грустно. — Всюду эрзац! И мы привыкли. Мы думаем, что это хорошо и что так и должно быть. Но когда приходится иметь дело с настоящим материалом, — сапожник провел рукой по подметкам, — о-о-о! Это доставляет большое удовольствие! Оставьте мне ваши башмаки, к утру они будут готовы.
— А что, если, — сказал Давлеканов, — мы сделаем это сейчас, при мне?
— При вас? Но ведь клей должен высохнуть, вам придется долго ждать!
— Двадцать минут! Двадцать минут, и ни минуты больше!
Сапожник смотрел на него, придерживая очки на носу.
— Дело в том, что я хочу доверить вам один секрет.
В глазах сапожника вспыхнуло любопытство. Он опустил очки. Давлеканов поставил на прилавок два пузырька с притертыми пробками.
— Это еще не клей, — сказал он. — Найдется у вас чистая баночка?
Конечно, у сапожника нашлась консервная банка с аккуратно загнутыми краями.
— Теперь, — торжественно сказал Давлеканов, — я попрошу вас подготовить мои башмаки и подметки.
Сапожник взял башмаки, внимательно осмотрел их и уселся позади прилавка у верстака. Давлеканов сидел по другую сторону прилавка и курил сигарету. Он смотрел, как двигались локти сапожника, как он покачивался в такт работе, как легко и ловко поворачивались инструменты в его руках.
Слабо светилась зеленая штора на окне. Яркий круг света ложился на верстак, где обрабатывался башмак Давлеканова. Как живые существа, смотрели с полок башмаки и туфли, подновленные, почищенные, но с теми морщинами и выпуклостями, которые оставили на них ноги владельцев.
Сапожник работал еще несколько минут.
— Готово! — сказал он.
— Вы позволите зайти за прилавок? — спросил Давлеканов.
— О, конечно! — Сапожник вытирал руки о фартук.
Давлеканов налил в банку жидкости из одного пузырька, прибавил несколько капель из другого — пш-ш-ш! — зашипело в балке. А то, что в ней было, стало медленно, с шипением подниматься, как кофе на огне.