«„Воеводе“ встать на якорь».
Минный крейсер сделал крутой поворот, но пошел не обратно в бухту, а к берегу и выбросился на мель.
Тогда двинулся и «Память Азова». Крейсер пошел к выходу из бухты и на ходу поднял сигнал:
«„Абреку“ и миноносцам следовать за мной».
После томительной паузы минный крейсер и миноносцы подняли ответ:
«Ясно вижу».
На носу, у шпилей, засуетились якорные команды, из труб повалил дым, забурлили под кормой винты, но корабли не двинулись с места.
— Враздрай работают[23]! — возмущенно и зло закричали на «Памяти Азова».
На правом борту крейсера высунулось в амбразуру шестидюймовое орудие. Вспухло облако дыма. Между «Абреком» и «Ретивым» поднялся мощный фонтан воды. И словно ожидая этого сигнала, минный крейсер и миноносцы дали полный ход. Но пошли они не к выходу из бухты, а тоже к берегу. Корабли врезались форштевнями в прибрежный песок, с бортов спустили трапы. Под дулами офицерских револьверов матросы сошли на берег и побежали в лес.
Все было кончено. Крейсер под красным флагом остался один.
Командный состав крейсера собрался в боевой рубке.
— Что будем делать? — обводя взглядом верных друзей, спросил командир крейсера Лобадин.
— Идти в Ревель! — без колебаний ответил Оскар Минес. — Там нас ждут рабочие. Объединенными силами, с моря и суши, возьмем город и присоединим к себе солдат. Царских карателей из Петербурга в первые дни можно не бояться. Эстонские боевики взорвут железнодорожные мосты.
— А в Ревеле к нам присоединится «Рига». Я в этом уверен, — поддержал Минеса Лобадин. — Я тоже за поход на Ревель!..
Под кормой крейсера заклубились буруны. Он лег на курс в открытое море. Только чайки вились за кормой одинокого корабля с красным флагом на мачте.
Из боевой рубки не расходились. Ждали, какие вести принесет радиотелеграф. Наконец на стальном трапе загромыхали шаги телеграфного квартирмейстера Николая Баженова. Но в рубку он вошел медленно, с угрюмым лицом.
— Молчат! Молчат как рыбы! — безнадежно развел он руки. — Свеаборг молчит, Кронштадт молчит, «Цесаревич» и «Слава» молчат, минный отряд в Гельсингфорсе молчит!
— А «Рига», как «Рига»? — нетерпеливо поднялся Лобадин.
— И «Рига», Нефед Лукьяныч, молчит, как проклятая!
После тяжелой паузы заговорил Петр Колодин, исполнявший обязанности старшего офицера:
— Дело будет серьезнее, чем мы думали. Поэтому давайте обсудим, как поступить с оставшимися на крейсере офицерами. Враги ведь!
— Комитет уже решил. Офицеров не трогать, их судьбу решит позднее революционный суд, — ответил Оскар Минес.
— Офицеры первые начали стрелять в матросов: Захаров, Соколовский, Зборовский… Ладно! Коли комитет решил так, перетакивать не будем. Но есть еще и кондукторы, а их даже не заперли в каютах.
— Как они себя держат? — спросил Лобадин.
— Как богачи на деревенской сходке. Кучкой держатся, матросов чураются. Вспомните, товарищи, сколько вреда принесли шкуры-кондукторы в Севастополе и на «Потемкине».
— Ты, Петя, кондачок любишь. А тут дело серьезное, — недовольно возразил Лобадин. — Надо поговорить с ними, прощупать.
— Щупайте! — рассерженно отмахнулся Колодин. — Только они, извиняюсь, не куры-несушки.
Переговорная трубка на мостике заурчала.
— Рубка слушает! — крикнул Лобадин.
— Выходим на створ ревельских маяков! — донесся из трубки голос рулевого Мундштукова, теперь штурмана крейсера. — Начинаем поворот на Ревель!
— Поворачивайте! — ответил Лобадин. — И передай, Алеша, сигнальщикам, чтобы зорче смотрели. Ищите «Ригу»!
Командиры поднялись на мостик. А палуба крейсера уже была забита матросами. Все чувствовали, что приближается решительный момент. Открылся заросший соснами остров Нарген[24] у входа в ревельскую бухту. Отсюда до Ревеля час хорошего хода. Как-то встретит восставший корабль рабочий Ревель? И где-то близ острова проводит учебные стрельбы «Рига», готовая присоединиться к революционному крейсеру.
— «Рига»! — вдруг закричали на палубе. Взлетели бескозырки, загремело «ура».
Но куда же она идет? Обогнув южный маяк Наргена, «Рига» начала уходить за остров, на запад, а не на юг, в Ревель.
— Почему «Рига» уходит? — встревоженно, посмотрел Оскар Минес на Лобадина. — Нужно ее догнать!
— Догоним! Обойдем остров с севера и ляжем на пересечку курса «Риги»! — ответил Лобадин.
Всех, и на мостике, и на палубе, шатнуло от крутого поворота «право на борт». Крейсер весь дрожал от мощной работы машин. Вот и бело-красный маяк на северной оконечности острова. Тут азовцы снова увидели «Ригу», вернее, ее корму. Винты уходившего корабля бешено работали.
— У нас ход семнадцать узлов, у «Риги» двадцать! — сказал безнадежно Мундштуков. — Командуй, Нефед, поворот!
Лобадин приказал повернуть и идти на Ревель.
На палубе подавленно молчали.
Почему же ушла «Рига»?
Настроение ее команды с утра 20 июля было напряженным. Матросы уже знали о восстании в Свеаборге и Кронштадте, но о событиях на «Памяти Азова» им не было известно. А командир «Риги» капитан второго ранга Герасимов был извещен об этом по радиотелеграфу и принял меры. Экипаж «Риги», учебного судна, наполовину состоял из гардемаринов[25] и кондукторов, проходивших стажировку. Герасимов собрал их на одной из палуб и вооружил винтовками. Затем, чтобы избежать встречи с мятежным крейсером, приказал идти в Либаву[26]. На траверсе Наргена «Рига» встретилась с крейсером. Матросы-большевики «Риги», видя, что их корабль уходит от крейсера, дали давно ожидаемую команду:
— В ружье, товарищи!..
Разбив трюм, матросы начали доставать патроны. Но вооружиться они не успели. Налетели гардемарины и кондукторы под командой офицеров. Восстание на «Риге» было подавлено в самом начале. Утром того же 20 июля, после трехдневных кровопролитных боев пал и революционный Свеаборг; в этот же трагический день было жестоко подавлено восстание матросов и солдат в Кронштадте. На броненосцах «Слава» и «Цесаревич» начальство списало на берег революционно настроенных матросов и заменило их гардемаринами. На миноносцах в Гельсингфорсе были произведены массовые аресты.
Вот почему молчал эфир, когда Николай Баженов выстукивал запросы из радиорубки «Памяти Азова».
В пять часов вечера революционный крейсер бросил якорь на ревельском рейде. Команда села ужинать. За столами против обыкновения было тихо. Ни шуток, ни смеха. Многих учеников не хватало за столом, а те, что сели ужинать, вдруг по какому-то тайному сигналу поднялись и ушли. Пустовали и столы кондукторов.
Поп Клавдий спустился вниз и пошел к кормовой артиллерийской палубе, где сидели арестованные офицеры. Двери не заперты, но у порога стоят двое караульных из учеников-переменников. Поп вошел, умышленно не притворив за собой дверь. Караульные не решались задержать священника.
— Господа офицеры, «Рига» корму показала! — весело сказал поп. — Крейсер наш теперь один как перст!
— Вернее, как «Потемкин»! — воскликнул насмешливо лейтенант Сакович. — Тот в Румынию ушел, а наш крейсер в Швецию, видимо, потопает. С революционным визитом!
— Вы бы поговорили, батюшка, с нашими кондукторами и учениками, — умышленно громко сказал лейтенант Лосев, косясь на часовых-переменников. — Они ведь ни в чем не виноваты. Кашу заварили наши бунтари и этот мерзавец штатский. Несправедливо будет, если учеников на расправу потянут!
— Святые твои слова, сыне!.. Это даже мой долг, как духовного пастыря, — ответил поп, направляясь к двери.
А на верхнем мостике в это время Лобадин, Оскар Минес и Петр Колодин рассматривали в бинокль город, порт, набережные и прилегающие к ним улицы, занятые войсками и полицией.
— В порту не менее двух рот пехоты! — сказал Лобадин. Опустил бинокль и Оскар Минес. — На крыше Батарейных казарм сидят артиллерийские наблюдатели. А во дворе конные жандармы и казаки!
— Посмотрите в сторону Балтийской мануфактуры! — воскликнул возбужденно Колодин. — Туда драгуны на рысях подходят!
На мостик взлетел Степа Гаврилов.
— Своими ушами слышал! — закричал он еще на трапе. — Кондуктор Давыдов тихо приказал ученикам: «После ужина разбирайте винтовки и по моему сигналу бросайтесь на главарей!»
— Начинается! — мрачно сказал Колодин. — Говорил ведь я, что шкуры-кондукторы покажут нам кузькину мать!.. Слышите? Вот оно, самое!
Внизу раскатились два винтовочных выстрела, затем ударил залп. Ученики и кондукторы рвались на верхнюю палубу, но матросы согнали их вниз. Там контрреволюционеры одержали первую победу: захватили кормовую батарею и освободили офицеров. Теперь они орудовали по четкому плану, а революционные матросы из-за внезапности нападения действовали разрозненными группами, а то и в одиночку.
Бой на палубах крейсера длился более часа с переменным успехом. Кондукторы и ученики заняли было машинное отделение и кочегарку, но были выбиты оттуда машинной вахтой. На верхней палубе матросы-революционеры очистили бак, но у них не оказалось там вожака, руководителя. Лобадин с матросом Котихиным бросились к ним и добежать не успели. Кондукторы перехватили их и погнали в обратную сторону, к юту.
— Котихин, к пулемету! — крикнул Лобадин, взбегая на кормовую пристройку.
— Стой! Бросай оружие! На распыл пущу! — закричал Котихин, водя пулеметом.
— Не балуй, дурочка! — засмеялся кондуктор Лавриненко и спокойно пошел прямо на пулемет. — Пулеметы мы давно испортили. И пушки тоже!
Котихин ударил кулаком по замку молчащего пулемета и от ярости заплакал. Лобадин бросил револьвер. Все патроны были расстреляны.
— Сдавайся! — крикнули ему снизу.
— Живым не возьмете! — гордо ответил он, поднимая правую руку. В кулаке было что-то зажато.
Враги бросились к нему по обоим трапам. Лобадин метнулся им навстречу, но споткнулся и упал, выронив из правой руки детонатор. Тот взорвался и ранил Лобадина в живот. Потом озверевшие враги кололи его штыками, били прикладами, ногами. Так, героем, не сдавшись врагам, погиб командир революционного крейсера «Память Азова», матрос-большевик Нефед Лобадин.
А к «Памяти Азова» спешили со стороны города крейсер пограничной стражи «Беркут» и два портовых буксира. Их палубы были забиты жандармами и городовыми. Нападавшие применили тактический прием времен парусного флота — абордаж. Суда сцепились бортами. Жандармы и городовые лезли на палубу крейсера, матросы сбивали их штыками, прикладами, гандшпугами, кидали на их головы бочонки, куски угля. Дольше всех держался командный мостик. Там с десятком матросов сражался Оскар Минес. Когда оборонявшиеся расстреляли все патроны, Оскар отказался сдаться и прыгнул в море. Проплыв под водой метров тридцать, он вынырнул набрать воздуха. По нему начали стрелять, он снова нырнул. Он уплывал все дальше и дальше, но его настигла посланная в погоню шлюпка.
В семь часов вечера с мачты крейсера был спущен красный флаг.
Вечером 20 июля на крейсере был арестован почти весь основной экипаж.
Следствием руководил главный военно-морской прокурор. Из Петербурга ему дан был наказ «не тянуть и не миндальничать». Прокурора особенно интересовал Оскар Минес, он же тамбовский мещанин Петров. Кто он в действительности? Охранка, наконец, расшифровала его. Это оказался профессиональный революционер-большевик Арсений Иванович Коптюх. Ему было всего двадцать лет.
Следствие продолжалось неделю. Допрашивали, а потом судили и здоровых, и раненых, даже тяжело раненного, обмотанного бинтами Ивана Аникеева. На скамью подсудимых посадили девяносто два человека. Пятого августа суд Особой комиссии вынес приговор: восемнадцать человек — к расстрелу, двенадцать — на каторгу до двадцати лет, тринадцать — в тюрьмы и дисциплинарные батальоны, пятнадцать — к наказанию в дисциплинарном порядке.
Приговоренным к смертной казни дали только полчаса на письма к родным. В три часа ночи их привели в губернаторский сад и привязали к канату, натянутому между деревьями. Плечом к плечу стояли Арсений Коптюх, румяный весельчак Степа Гаврилов, стройный красавец Петр Колодин, радиотелеграфист Николай Баженов, защищавший Лобадина в бою матрос Котихин и остальные тринадцать. Раздалась команда:
— Стрельба взводом! Взво-од!..
Роковую команду заглушили крики смертников:
— Да здравствует революция!..
— Смерть тиранам!..
— Умираем за народ!..
— …Пли!
Залп. Тишина. И снова:
— Пли!..
Второй залп. Со зловещим карканьем поднялись испуганные вороны и черной тучей повисли над садом.
Солнце уже вставало над Финским заливом, когда в городе запели гудки. Начала «Вольта», подхватили Балтийская мануфактура, «Крулль», «Двигатель». Долго не смолкали скорбные гудки: рабочий класс Ревеля прощался с героями-азовцами. А в эту минуту около острова Нарген, там, где на карте отмечена стометровая глубина, с борта портового буксира бросили в море восемнадцать наглухо забитых ящиков.
Одним из последних аккордов первой русской революции было исключительное по дерзости восстание «Скорого».
17 октября 1907 года. Владивостокский рейд. В 8 часов 30 минут эсминец «Скорый» снимается с бочки, подходит к стенке и начинает грузить уголь. Бункеровка окончена, окатили палубу из брандспойтов. Задымили трубы. Миноносец разводит пары во всех четырех котлах, отходит от стенки и мчится к Гнилому углу, где расположены казармы 2-го армейского полка. На ходу «Скорый», к ужасу офицеров и командующего эскадрой, поднимает красный флаг революции.
С мостика эсминца видно, что полк выстроен на плацу. «Скорый» выкидывает сигнал «добро». И вдруг полк панически разбегается. Тогда эсминец начинает; словно ястреб, кружить по бухте и открывает артогонь по казармам полка.
Суть этих событий в следующем. Владивостокский гарнизон тайно готовил восстание. Кроме моряков, должны были восстать и пехотные части — 10-й и 12-й сибирские стрелковые полки и 2-й армейский пехотный полк. Начал восстание «Скорый». Когда же на «Скором» увидели, что 2-й армейский не поддержал восстания, матросы обстреляли казармы. Эскадра, стоявшая в бухте, сперва была безучастной свидетельницей этих событий.
В штабе эскадры струсили, думали, что к «Скорому» присоединятся и другие корабли. Но эсминец был одинок. И адмирал решился.
В 12.00 миноносец «Грозный» выпустил по «Скорому» торпеду. Она прошла без вреда под кормой восставшего корабля. Тогда канонерка «Маньчжур», а также миноносцы «Смелый», «Сердитый» и «Грозный» открыли по «Скорому» артиллерийский огонь. Стреляли офицеры, так как матросы все как один отказались убивать своих товарищей.
«Скорый», отстреливаясь, пошел самым полным к выходу из бухты, надеясь вырваться в море. Но снаряды загородили ему путь и заставили вернуться. И «Скорый» принял неравный бой.
Но выстрелы его звучали все реже и реже. Тяжелым снарядом с канонерки перебило паровые трубы «Скорого» и заклинило руль. Эсминец рыскнул круто влево и выскочил на мель у Штабной пристани.
На корабле были убиты шесть матросов и руководитель восстания унтер-офицер Пайлов. Много матросов погибло при взрыве труб. Восстание продолжалось четыре часа.
Оставшихся в живых судили военно-полевым судом. Приговор был жестокий: расстрел, каторжные работы, дисциплинарные батальоны и тюрьмы. Оправданных по суду не было.
Сплоченная, спаянная революционной идеей команда «Скорого» не имела ни предателей, ни трусов, ни колеблющихся.
Отгремела первая русская революция 1905–1907 годов.
Наступила пора черной реакции, потом кровавый угар первой мировой войны. Кронштадт и Балтийский флот объявлены на «осадном положении», за нарушение его — военно-полевой суд. И все же сигналом грядущего Октября снова звучат мятежные, зовущие слова: «В ружье, товарищи!..»