Герберт вздохнул. Туман всегда приносил смерть; люди, которые не могли видеть, куда они идут, обычно прыгали со стен или в реки. Если бы Герберт был человеком, делающим ставки, он бы подумал о аккумуляторе; что этот поплавок, как неубедительно назвал его Элкингтон, выпил в себе несколько глотков, когда вошел в воду, и что он не будет последним.
Герберт посмотрел на своих коллег, закатил глаза и сделал питьевой жест.
Брэдли посмотрел в ответ, выражение его лица не изменилось ни на йоту. Таллох скрипел зубами в безмолвной ярости на мир.
Герберт задумался, почему он так беспокоится. Простая человеческая связь, вот и все, что он пытался установить. Возможно, именно в тот день, когда он перестал пытаться, это произошло.
Он снова обратил внимание на Элкингтона. «По какой причине ты звонишь мне…?»
- Сержант Элкингтон, - повторил Элкингтон на случай, если Герберт не понял его с первого раза. «Не больше обычного. Просто принимаю меры предосторожности.
Герберт теперь точно знал, что за полицейский был Элкингтон: из рода Януса, всегда стремящихся прикрыть свою задницу, чтобы, если что-то пойдет не так, он уже и демонстративно взял на себя ответственность, при этом прищурившись вперед сквозь прищуренные глаза, так что если все шло хорошо, он был в состоянии заявить о себе как можно больше.
Самым большим волнением в полицейском участке Гайд-парка было запирание ворот парка каждую ночь. Герберт был уверен, что Элкингтон там ненадолго; он будет переведен как можно скорее, рассматривая каждую коробку как возможный ключ к двери, которая ведет наружу и вверх.
Герберт задумался. Ни Брэдли, ни Таллох не захотели бы этого дела. У них были жены и дети, и им нужно было новое дело так поздно, как дыра в голове. В лучшем случае это будет ложная тревога; в худшем - серьезная утечка в пятницу, а возможно, и в выходные.
Холодная туманная ночь; теплая комната на этот раз милосердно тихая.
Нет конкурса.
"Где тело?" - спросил Герберт.
«У статуи Питера Пэна», - сказал Элкингтон.
* * *
Герберт сказал Брэдли и Таллоку, куда он идет, и пообещал позвонить, как только у него появится что-нибудь конкретное. «В любое время после десяти», - сказал Таллох; То есть он мог звонить сколько угодно, когда начнется ночная смена. Он не шутил.
Герберт взял из бассейна машину и почти сразу пожалел об этом. Туман был уже достаточно густым, чтобы затруднить вождение, и Герберт дважды сбивался с пути, даже на дорогах, которые он знал как свои пять пальцев. Фары были малопригодны; они просто отскакивали от густых частиц тумана.
В конце концов, он припарковался у задней части Альберт-холла и закончил путешествие пешком, его дыхание клубилось легкими перьями вокруг его головы, когда он спешил вперед против холода.
Элкингтон позаботился о том, чтобы сцена была освещена горящими факелами, как если бы это были языческие похороны. Край воды был покрыт льдом и покрыт чем-то вроде тонкой пленки порошкообразного графита. Герберт на мгновение задумался, откуда мог взяться этот фильм, и сразу понял, что он, должно быть, поселился там из тумана. Какие еще частицы несет туман и что оседает в его легких каждый раз, когда он вдыхает, едва ли можно было задумываться.
Длинная вода была рекой, перекрытой плотиной; фактически озеро, следовательно, без течения. Плавучий корабль находился в нескольких ярдах от берега. Он лежал лицом вниз, как это делали трупы, с конечностями и головой.
висит ниже туловища. Совершенно неподвижно, это могла быть медуза.
Элкингтон выглядел даже моложе, чем казался, с гладкими холодными красными щеками под копной грязных светлых волос.
«Я ничего не трогал, сэр, - сказал Элкингтон. «Все, что я сделал, это позвонил вам и запечатал место происшествия; двадцать ярдов во все стороны ". Двадцать ярдов было уже за пределами видимости; Жесты Элкингтона указывали только на туман. «Это правильная процедура, не так ли, сэр?»
Герберт был абсолютно прав насчет того, кем был Элкингтон. Его первоначальный вывод теперь казался не столько безупречным предположением, сколько безупречным поспешным суждением. Тем не менее, подумал он, по крайней мере, это была приятная перемена, когда кто-то смотрел на него снизу вверх, после ошеломляющего безразличия, с которым он столкнулся во дворе.
«Это действительно так, - сказал Герберт.
«Как бы вы это сделали?»
«Не говори мне - ты всегда хотел работать в« Отряде убийц ».
"На самом деле, сэр, я".
«Тогда вы можете начать с рассказа мне, кто нашел тело».
"Я сделал." Если бы Элкингтон поднял руку и начал кричать «Мне, сэр, мне, мне», это не удивило бы Герберта ни в малейшей степени. «Когда я делал обход».
"Ты был один?"
"Нет, сэр. Я был с Флю и Зайцем. Вот, сэр.
Он указал на констеблей по обе стороны от себя. У Флю было аккуратное, слегка изможденное лицо, обрамленное копной вьющихся черных волос. Нос Зайца загнулся на полпути и двинулся по касательной; «сломана и плохо сброшена», - подумал Герберт. Как и Элкингтон, ни один из них не выглядел достаточно взрослым, чтобы бриться, не говоря уже о полиции.
Герберт кивнул Флю и Зайцу, и они вошли в воду с синхронностью, которой близнецы могли бы гордиться.
Элкингтон сделал знак креста, которого Герберт мог бы тронуть, если бы Элкингтон сначала не проверил, смотрит ли он.
В Имперском колледже, менее чем в миле от Эксибишн-роуд, было отделение вскрытия. Патологоанатом, невысокий мужчина, чьи очки были круглыми и блестящими, как макушка, ждал Герберта в фойе.
«Рэтбоун», - просто сказал он.
Рэтбоун, Элкингтон, Флай, Заяц; разве у этих людей не были христианские имена?
Герберт и Рэтбоун пожали друг другу руки.
«Хорошо, тогда, прямо сейчас». Голос Рэтбоуна повышался и понижался в щебетущих завываниях. "Давай продолжим, да?"
«Скоро будет отставание», - объяснил он по дороге в комнату для вскрытия; пешеходы, сбитые машинами, едущими слишком быстро в темноте, пожилые люди, для которых чрезмерное загрязнение окажется слишком большим.
Герберт решил, что это удача, что тело было найдено до того, как началось бегство.
Он не мог пробыть в воде долго, поскольку все еще оставался узнаваемым человеком, и Герберту более чем достаточно, чтобы представить, каким должен был быть этот человек в жизни.
Он пробежался по алфавитному контрольному списку, который ему вбили во время тренировки Пятого по наблюдению. А для возраста: от двадцати до двадцати лет. В для телосложения: средний, насколько он мог судить, из-за темного костюма мужчины, который аккуратно переходил к С в поисках одежды - белая рубашка, малиновый галстук, модные черные туфли, без шляпы. Ничего удивительного в этом нет; мужчины неизменно носили пиджак и галстук, что бы они ни делали и куда бы ни шли. Однако странно, что в такую погоду не было пальто.
Никаких отличительных знаков. Этническое происхождение: европеоид. F для лица, в данном случае несколько напоминающего херувим, даже несмотря на посмертный отек. Никаких очков, по крайней мере, ни один еще не надевал на уши; и, поскольку он был мертв, нет возможности определить его Походку. Его волосы были светлыми и гибкими. Он не нес никаких вещей.
Все это пронеслось в голове Герберта менее чем за секунду.
Рэтбоун быстро и эффективно разделал тело, пока оно не было разложено в бесславной наготе на столе для осмотра. Герберт предположил, что патология со всем упором на клинические и
химикат, предназначался для санации смерти. Здесь это, казалось, произвело прямо противоположный эффект, сделав его даже более отвратительным, чем считал возможным Герберт.
«Вы понимаете, - сказал Рэтбоун, - что утопление обычно бывает самоубийством или несчастным случаем, да? Есть много более простых способов убить кого-нибудь ».
"Я понимаю."
«И очень сложно сказать, утонул ли вообще кто-то, в отличие от того, что его погрузили в воду после смерти, да? Не говоря уже о том, были ли они утоплены добровольно или против своей воли ».
«Все, что я хотел бы, чтобы вы рассказали мне, как он умер и кем он был».
«Ну, ха-ха, я не алхимик, детектив-инспектор…?»
«Смит».
«Перво-наперво, да? Давай узнаем, как долго он там пробыл.
Это, заметил Герберт, а не он. Что ж, этого следовало ожидать. Если бы трупы пересекали его стол, как будто по конвейерной ленте, он, вероятно, попытался бы рассматривать их как объекты, а не как людей.
Рэтбоун взял градусник и перекатил тело на бок. Он смотрел на Герберта выпуклыми глазами, в которых он читал обвиняющее разочарование. Щеки трупа опухли, а кожа сморщилась, как руки прачки. Лицо его лишилось краски и казалось, будто оно взлетело в воздух.
Рэтбоун подтолкнул термометр к прямой кишке и остановился.
"Какие?" - сказал Герберт.
Рэтбоун положил руки на ягодицы мертвеца, раздвинул их и кивнул Герберту, чтобы тот подошел ближе.
Герберт вспомнил несколько резких ответов, и все они были неуместными.
Он шагнул вперед, посмотрел и поморщился.
Спина мужчины была зоной бедствия; красный, сырой, опухший в опухшие гребни на плоти и испещренный царапинами.
"Изнасилован?" - сказал Герберт.
Рэтбоун покачал головой. "Не этой ночью. Многим из этих отметок несколько дней ».
- Тогда гомосексуалист. И тренируюсь ».
"Очень."
При прочих равных, Герберт предпочел бы, чтобы эта банка с червями оставалась закрытой. Гомосексуализм был незаконным - «грубая непристойность, противоречащая статье 11 Закона 1885 года о внесении поправок в уголовный кодекс», как гласит закон. Как и большинство незаконных вещей, оно также было широко распространено, хотя и обязательно скрытно.
Поэтому каждый квир жил с одним и тем же вопросом: кто знает? Среди своих собственных они обычно были в безопасности; но, если их поймают, они столкнутся с химической кастрацией, введением женских гормонов из-за того, что закон считает их ненормальными и неконтролируемыми сексуальными побуждениями. Эстроген сделал бы их импотентами и ожирением, их внешность задыхалась от скопления жира, а их реклама сводилась только к статусу приемников.
Как известно или печально известно, что король Георг V сказал о гомосексуалистах: «Я думал, что такие люди стреляют в себя».
У Герберта не было особых возражений против гомосексуалистов, и уж тем более в соответствии с преобладающими стандартами нетерпимости. Ему просто не нравилась перспектива копаться в замкнутом сообществе, пытаясь найти истину, которая, как и многие другие смерти, в конечном итоге может оказаться мелкой и грязной.
Рэтбоун несколько мгновений возился с задницей мужчины.
«Никаких следов», - объявил он долго. «Никаких телесных жидкостей».