В полдень покормили лошадей и сами пообедали. Отдохнувшие кони побежали быстрей.
Могусюмку сильно заботило возможное предательство. Последнее время искали его усиленно.
Мужики заметили, что спутник их не в духе. Зная хорошо, кто такой Могусюмка и из-за чего он враждует с начальством, они истолковали его молчание по-своему и, видя в нем своего защитника, стали жаловаться на жизнь, на бедность, что земли нет, леса нет, денег нет.
– А почему у вас леса нет? – спросил Могусюмка, отвлекаясь от своих мыслей и обращаясь к Авраамию.
– Вырубили.
– Кто вырубил?
– Мы…
– А зачем вы в Николаевке свой лес вырубили?
– Как приказано… Для завода уголь жгли лет семьдесят. Для конторы.
– А теперь ты новую землю хочешь пахать? – спросил Могусюмка.
– Да. Как же… что-то надо, – ответил мужик угрюмо.
– А потом скажешь: мол, я пашу, хлеб сею, а башкиру, мол, барана пасти можно в другом месте? Башкир поганишь?
«Он вон куда гнет! – подумал Макар. – Подозревает, что желаем землю отнять».
Макару стало очень горько, но он смолчал. Был он человек бедный и обидчивый.
Такой разговор не нравился и Авраамию.
«Не хочет помогать, досадует. Может испортить все дело. Хорош же у Гурьяна приятель!»
Могусюмка, видя, что николаевцы не отвечают, умолк. Его часто приглашали разбирать споры, когда терялись умные старики, баи и муллы. Он считал дело, за которое собирался хлопотать, обычным, житейским. Могусюмка полагал, хотя башкирам и обидно, что землю занимают русские, но целую деревню обречь на голод нельзя. Земля у общины пустует, и николаевцы тоже есть хотят, они не виноваты, что леса вырублены. Но ему все же жаль сейчас стало леса, сожженного ими.
– Нет, мы землю не отберем, – начал тем временем Авраамий, – мы уважение сделаем. Это первое дело. Пособим…
В душе Авраамий, может быть, и не прочь захватить землю, отнять ее у кого угодно, только бы случай представился… Он полагал, что земля есть земля. Она божья – ничья. Должен на ней жить тот, кто пользу от нее знает. Но сейчас надо было выказать покорство, умаслить. Уж взялся добывать землю – молчи, кланяйся.
– Так землю отымать не захочешь?
– Нет, что ты! – ответил Авраамий и повесил голову.
Макар, не вымолвивший до этого ни слова, обернулся и сказал, боясь разбередить Могусюма:
– Мы Курбана не обидим. Земли его не займем. – Он выказывал покорность, а в душе зло и досада все сильней разбирали его.
– Земля общинная! – поучительно возразил Могусюмка.
– Это только слава, что она общинная, – ответил Авраамий. – Сами же башкиры зовут Курбана хозяином. Да уж нечего плакать, Курбан сам себя в обиду не даст, шкуру сдерет с любого.
Тут Макар не удержался:
– Да что ты тревожишься, тебя самого-то по миру пустили…
Больше не было сказано ни слова, и Авраамий уж был готов, что ждет их с Макаром неприятность. Но он решился стоять до последнего, просить, молить, кланяться, пообещать такое, что даже, быть может, никогда не исполнит. Он готов был хоть в кабалу, плотничать, кузнечить на богачей. Таил он надежду, что славные и честные старики, ехавшие на первой телеге, люди куда умней и старше этого Могусюмки, и что они знают, на что идут, и что они помогут, конечно.
Не доезжая до кочевки, Могусюмка спрыгнул с телеги, отвязал своего коня, на длинном поводу шедшего за ней. Бикбай остановил свою лошадь.
– Вы все поезжайте к Курбану, – сказал Могусюмка, – про меня ничего не говорите. Просите о своем деле. А я приеду, когда надо будет.
«Так-то лучше, – подумал Авраамий. – Опамятовал. Не будет, так сами обойдемся».
– Как же он узнает? – встревоженно спросил Макар, когда Могусюмка въехал в лес, а телега снова тронулась.
– Узнает! – ответил Бикбай с важностью.
– Он все знает, – с суеверным страхом подтвердил Абкадыр.
Глава 9. Бай-европеец
Над горной рекой на лугу, на котором кое-где видны молодые березки и березовые пеньки, желтыми пятнами разлеглись верблюды. Мужики подъехали к дому, строенному из свежих сосновых бревен под железной крышей.
Бай в распахнутом бешмете, под которым виднелась нижняя белая рубашка, стоя у заднего крыльца, с криком вырывал из рук маленькой растрепанной старухи какое-то ведро. Несколько башкирок кричали на него, видимо, заступаясь за старуху.
– Что это он с бабами из-за ведра дерется? – вымолвил по-русски Абкадыр.
Оба башкирина соскочили с телеги и стали кланяться.
Увидя подъехавших, бай улыбнулся, выпустил ведро, смущенный, что его застали за таким занятием.
Он приветствовал приехавших. Подъехали мужики. Бай повел всех в дом. Ненадолго удалившись, он явился в воротничке и в сюртуке.
– Никакого понятия не имеют, как соблюдать чистоту! Самому всех учить приходится! Кроме меня, никто не умеет показать, как мыть ведра. Советую и тебе, Абкадыр, и тебе, Бикбай, всегда чисто ведра мыть. А то про наших башкирок говорят, что они нечистоплотны. Это ложь, выдумки русских! Надо, чтобы не было повода про нас говорить, что мы не любим чистоту.
Русские, не понимая толком, о чем речь, мяли шапки, а Бикбай с Абкадыром все время кивали головами, показывая, что согласны с каждым словом хозяина.
Бай говорил улыбаясь, словно сознавал смешную сторону своих поступков.
Курбан усадил гостей на табуретку, сам устроился в широком венском кресле. Ковры у него городские, вся изба застлана. В большой комнате – диван, кресла, стол, шкафы с книжками. Печи натоплены, хотя на улице жара.
Бикбай начал рассказывать про какой-то мешок овса, а потом про лечение носа и глаз, как он нашел хорошего лекаря и теперь здоров, и все время, сидя на стуле, норовил положить под себя обе ноги, но, видимо, боялся, как бы не свалиться с такой высоты.
Абкадыр сидел и кланялся в знак интереса к беседе и полного уважения к хозяину.
Бай разглаживал свою шелковистую седую бороду, расчесанную двумя пышными пучками на обе стороны. Он румян лицом, сед, глаза у него веселые, бойкие, почти скрываются, когда смеется. На голове черная шелковая тюбетейка, на плечах черный сюртук. Бай коротконогий, толстый, но живой как вьюн, каждый дюйм его жирного тела в движении, особенно когда от одного собеседника поворачивается он к другому.
– А я не знал, Бикбай, что у тебя русские приятели есть, – заговорил он, чуть видимые глаза сверкали и огнем и маслом. – С завода? – спросил Курбан.
– Нет, из Николаевки, – отвечал Бикбай.
Тут, услыхав название деревни, оба мужика также стали кланяться усиленно, а Макар вскочил с табурета и поклонился в ноги.
Бай глянул на мужиков строго. Теперь его острые маленькие глаза открылись.
Подали обед. Во двор в это время въехал всадник. Могусюмка вошел, когда Бикбай рассказывал про бедственное положение николаевцев. «Вот еще черт его принес», – подумал Макар. Хозяин любезно поздоровался с новым гостем и пригласил к столу. После обеда Бикбай выложил суть дела. Бай согласился сразу.
– Исполу! – сказал он.
Бикбай обрадовался, но мужики огорчились.
Начались споры.
– Первые три года половина урожая моя, – заявил бай.
Макар завел длинный разговор о том, что низовцы арендуют землю и платят чаем, сахаром.
Разговор затянулся. Пили чай, потели, говорили о разных делах и снова спорили о плате.
– А если не нравится, – наконец сказал бай по-русски, – то могут не снимать. Пусть корчуют пеньки там, где лес вырубили, или в орду переселяются.
– По-моему, вы неверно говорите, агай, – заметил до того молчавший Могусюмка.
Курбан насторожился. «Это что за мальчишка?» – подумал он.
– У вас клочок земли просят пашню пахать, а вы на общинной земле прииски открыли, отдали эти земли в распоряжение чужих людей.
Тут лицо бая перекосилось, брови изогнулись, а глаза стали круглыми и большими.
– Кто это такой? – быстро и тихо спросил он у Абкадыра.
– Мы его не знаем, он нас на дороге останавливал, – так же тихо ответил Абкадыр. – Зачем едет и куда, не знаем. Кажется, его называли Магсумом.
– Кто называл?
– Товарищи его, когда он с ними в лесу прощался и к нам подъехал.
– Магсум?
– Да.
– Постой, так это… Это…
Тут бай, выкатив глаза, уставился на Могусюмку, мелко потряс головой, набрал полную грудь воздуха и замер, показывая, как он восхищен, делая это точно так же, как благовоспитанные люди на Востоке, когда желают изобразить немое восхищение.
– Магсум! – вобрав голову в плечи и вскинув руки, с жаром выпалил он, показывая, что не в силах сдержаться. – Как я много слышал о вас! Очень рад!.. Честь принять такого дорогого гостя… Счастливо ли вы живете?
Курбан налил чашку чая и поднес Могусюмке, улыбаясь ласково.
– Кушайте на здоровье.
Он начал со всеми соглашаться, но, как замечал Могусюм, не от души. Абкадыр и Бикбай тоже любезно улыбались. Иногда они вдруг переглядывались, и взор их в этот миг становился серьезным и значительным.
На Макара и Авраамия никто не обращал внимания, но они кое-что понимали в этом разговоре и терпеливо ждали. Курбан, заметив молчаливое недоверие Могусюма, сказал, что, конечно, надо жить по-соседски с николаевцами.
– Я, знаете, для порядка назначил цену повыше: пусть не думают, что так легко земля дается.
Когда, казалось бы, дело сладилось, бай показал Могусюмке барометр и рассказал, что ездил в Москву, видел паровозы и железную дорогу и в Москве он слыхал, будто в Америке очень красивые реки, но опасно к ним подходить – там водятся крокодилы.
Могусюмка снисходительно улыбнулся.
«Я вас угощу как следует», – решил Курбан, ласково глядя на Могусюма.
Этот высокий, сдержанный и гордый человек заслуживал уважения. «Да и полезен может оказаться…» Курбан велел забить жеребенка, барана…
Снова начались угощения.
Гости просидели у Курбана весь день.
– Очень желательно и большую важность имело бы распространение грамотности среди башкир! – рассуждал Курбан. – Замечательное явление! Башкиры говорят, что арабский алфавит следовало бы заменить русским.
Старик Хамза однажды привез и показал Курбану письмо Могусюма, где башкирские слова написаны были русскими буквами.
Курбан этим воспользовался при случае. Будучи в Оренбурге, сказал губернатору, что желал бы введения русского алфавита для башкир, и сам написал несколько башкирских слов русскими буквами.
Могусюмка был польщен, как казалось Курбану. Бай ждал, какие же дела к нему у башлыка, не потребует ли он с него еще чего-нибудь.
Бай оставлял гостей ночевать, но в тот же вечер башкиры поехали к себе. Макар и Авраамий поначалу обрадовались, что бай сдает землю, но потом, раздумавшись и перемолвившись между собой, решили, что дорого дали, много придется платить, в других местах сдают землю дешевле. Мужики, почтительно простившись с баем, отправились прямой дорогой в свою Николаевку.
Бай был доволен. Могусюмка побывал у него и обошелся по-дружески. С русских бай получит часть урожая. Уж русские, когда есть захотят, себя не пожалеют; он знал: хлеб будет. Он сдавал землю и другим.
Могусюмка догнал телегу Бикбая в сумерках.
– Курбан сказал мне, что Падь Лосей вырубили. Правда это? – спросил он у Абкадыра.
– Да, там лесорубка одного купца. Он взял в аренду лес у Махмутовской общины.
Бикбай стал говорить, что теперь во всех общинах все решается баями; они что хотят, то и делают. Сам Бикбай еще считался совладельцем земли, на которой теперь прииски. Но земля эта уже не общинная, бай и татары-купцы всем распоряжаются.
– Если бы не ты, Курбан не согласился бы сдать николаевцам. Он сам общинные участки отдал компании, а нас, законных владельцев, теснят прочь. Он ведра чисто моет, учит баб чистоте. Уж вся эта земля скоро будет чужая, – молвил Бикбай, – а Курбан только показывает, как он нашу землю бережет.
Конец ознакомительного фрагмента.