– Конечно, – тот вздернул плечами, – Юми клево получилась. У меня сразу перед глазами всплыл тот момент, когда я первый раз увидел ее в бильярдном клубе.
Поезд внезапно так резко дернулся, что засвистел металл. Состав начал экстренно тормозить. От неожиданности Михаил уронил карандаш на пол. Представив, что грифель может сломаться, он чуть не взвыл от досады. Нож то канцелярский он с собой не взял. Мобильный телефон Тони, что лежал рядом с ним на сиденье, улетел под впереди стоящее кресло.
– Черт, – выругался он, – неужели какой-то идиот сорвал стоп-кран.
Толчок оказался такой силы, что только благодаря столу парни удержались на своих местах, а вот упаковки из-под бутербродов и бутылки с недопитым соком грохнулись на пол. Хорошо, что крышки были закрыты. Тони встал со своего места, собираясь поднять мобильник, но сила торможения состава оказалась настолько велика, что фотограф рухнул назад. То же самое хотели сделать пассажиры, чьи сумки попадали с верхних полок в проход. Михаил наклонился, придерживаясь одной рукой за стол и с трудом отыскал карандаш.
– Блин, я так и знал, – разочарованно воскликнул он и с тоской посмотрел на тупой конец грифеля, – чем же я теперь буду рисовать.
Художник закрыл его колпачком, который по счастливой случайности остался на столе только лишь потому, что докатился до края и уперся в бортик, спасший его отпадения, и сунул карандаш во внутренний карман куртки.
– Русский, не расстраивайся, – успокоил его друг, – ты же не на необитаемый остров едешь.
Фотоаппарат одного из лингвистов, что сидели наискосок от них, тоже оказался на полу. От удара крышка, закрывающая объектив, слетела и, пританцовывая, покатилась под кресло. Парень, как и американец, предпринял попытку встать с места, но был вынужден оставить эту затею.
Вскоре состав полностью остановился. В вагон забежал проводник в синей униформе и белых перчатках. С виноватой улыбкой на лице, будто это он виновник случившегося, бормоча под нос извинения, стал помогать пассажирам поднимать вещи.
– Сэр, что-то случилось? – поинтересовался Михаил, обращаясь к нему на английском.
– No, no, – замотал он головой, – не переживайте, все хорошо. Это вынужденная остановка, пять минут, и поезд снова поедет.
– Ничего себе остановочка, – пробормотал Тони. Стоя на коленях, он доставал из-под сиденья телефон, – я чуть сам здесь не оказался.
В этот момент механический голос сначала на японском, затем на английском языке подтвердил слова проводника и принес извинения за причиненные неудобства…
Глава 2
Три месяца назад.
– Итак, господа студенты, мы уяснили, что слова, которые звучат одинаково, называются омофонами. Как вы поняли, кроме похожего звучания, иногда они имеют и схожее значение, – словно с далекой планеты донесся голос преподавателя японского языка госпожи Кисимото Кей. Михаил оторвал взгляд от блокнота, посмотрел на нее и в который раз поймал себя на мысли: «Если бы не знал, что ей сорок лет, подумал бы, что перед аудиторией стоит молодая девчонка», – в вашем русском языке тоже есть подобные слова, – продолжала она, – например, «лук», как овощ, и «лук» для стрельбы, «эффект» и «аффект» или «компания» и «кампания». В разговорной речи омофоны не вызовут у вас трудностей, но при чтении и написании текста создадут проблемы, если вы не будете знать, как они пишутся. Для того, чтобы вам было более понятно, приведу несколько примеров, – она подошла к доске и взяла фломастер, – давайте разберем слово «ака», – преподаватель изобразила иероглиф и, обернувшись, обвела взглядом аудиторию, – что он означает?
На русском она говорила с забавным японским акцентом тонким голоском, что еще больше делало ее похожей на девчонку.
– Красный, – прозвучало с разных сторон.
– Совершенно верно, – кивнула Кей и нарисовала немного видоизмененный символ этого слова, – этот кандзи означает глубокий красный цвет, такой, как малиновый или гранатовый. А вот этот, – на доске появился еще один иероглиф, – описывает красно-оранжевые оттенки, – сообщила она и изобразила следующий значок, – а этот используется для описания ярко-красного цвета, алого или огненно-красного. Всем понятно? – госпожа Кисимото снова обвела глазами студентов.
– Да, – дружно закивали они.
– Раз все понятно, тогда вам осталось выучить, какой из них как пишется и будет вам счастье, – улыбнулась она, чуть склонив голову, – перейдем к следующему примеру, – она опять отвернулась к доске и принялась рисовать следующие иероглифы.
«Бред какой-то», – мысленно произнёс Михаил.
Он проклинал тот день, когда согласился с мнением отца и поступил в университет на факультет иностранных языков. Хотя как «согласился», родитель просто поставил его перед выбором, и сыну ничего не оставалось делать, как принять один из вариантов. По окончании девятого класса парень заявил, что хочет окончить школу экстерном, обосновав это тем, что, мол, нет желания еще два года протирать штаны за школьной партой. На самом деле, ему не терпелось быстрей избавиться от ненавистного ярлыка «школота» и окунуться во взрослую жизнь.
Отец сначала принял его желание в штыки.
– Положено учиться одиннадцать лет, вот и учись, – отрезал он.
Мать, в отличие от отца, наоборот, услышав категоричный отказ мужа, в своей привычной манере, активно жестикулируя руками, возмутилась:
– Mamma Miá, Алекс, ну чего ты упираешься. Ну не хочет ребёнок больше учиться в школе, что здесь плохого. В таком возрасте это нормальное явление иметь желание скорее стать взрослым.
Почувствовав ее поддержку, сын уперся и продолжал настаивать на своем. Позже он понял, что надо было прислушаться к совету отцу и продолжить учебу в школе, но тогда Михаилу казалось, что он принимает верное решение. «Лучше бы еще школотой походил, чем год мучиться на факультете японоведения», – не раз думал он. В конечном итоге, вдвоем с матерью им удалось уговорить отца.
– Хорошо, – кивнул тот, – я даю свое согласие на экстернат, но при одном условии: после его окончания ты поступаешь на японистику. Если оно для тебя не приемлемо, тогда иди дальше учись в школу.
– Па, я хотел поступать в художественный институт, – возразил сын.
– Выкинь эту мысль из головы, – отчеканил Алексей Михайлович, – Майкл, чтобы стать художником для этого не надо тратить годы жизни на обучение. Этому не научишься. Для этого нужно иметь талант. Если он у тебя есть, ты непременно станешь Рембрандтом и без специального образования, ну а если нет, хоть заучись, но художника из тебя не получится. Ты прекрасно знаешь моего друга – Льва Григорьевича, так вот я тебе скажу, чтобы добиться признания, он потратил пятнадцать лет жизни и все эти годы перебивался случайными заработками. Его семья жила впроголодь, пока он ждал своего звездного часа. Он его дождался, вот только к тому времени остался один, как перст. Жена не выдержала нищей жизни, собрала монатки и сбежала от него вместе с ребенком, а теперь разрешает ему видеться с дочерью исключительно по большим праздникам. Ты себе такой участи хочешь? – насупив брови, отец вперил в него пристальный взгляд.
– Прости папа, но ты мыслишь, как «совок», – возмутился сын, – в современном мире можно быть художником и необязательно писать картины. Я могу выучиться на дизайнера, оформителя, иллюстратора, мультипликатора, да на кого угодно, – всплеснул он руками, – сейчас это востребованные специальности.
И самое страшное, что произошло в той ситуации – мать встала на сторону отца. Она считала профессию художника легкомысленной, а всех художников причисляла к немного чокнутым, к людям не от мира сего.
– Микели, сынок, я не против, чтобы ты окончил школу экстерном, но я категорически против, чтобы ты связывал свою жизнь с рисованием, – поморщившись, заявила она, – мы с твоим отцом лингвисты и я считаю, что ты должен продолжить эту традицию.
– Но почему японский? – в отчаянии воскликнул сын, – это же язык инопланетян.
– Потому что знатоков европейских языков у нас в семье хватает, – с усмешкой ответил отец, – кто-то же должен знать восточный. Сын, не нужно относиться к японоведению с таким скептицизмом. Я абсолютно убеждён, если ты окончишь этот факультет, тебя ждет большое будущее.
Михаил понял, что двоих «стариков», не менее упертых, чем он сам, ему не переубедить, но и в школе надоело учиться. Он был вынужден принять условие отца, о чем потом миллион раз пожалел.
Для того, чтобы поступить на факультет иностранных языков, молодому человеку пришлось изрядно попотеть, чтобы сдать ЕГЭ на максимальные баллы, необходимые для зачисления в университет…
Госпожа Кисимото продолжала рассказывать о разнице в написании иероглифов, обозначающих «горячий», по физическим ощущениям и «горячий», в смысле полный страсти и энтузиазма.
«До чего же странный язык, – подумал парень, – всего одна лишняя закорючка в написании и уже совсем другой смысл слова».
Он снова потупил взгляд в блокнот, продолжая рисовать преподавательницу, что было гораздо приятней, чем выводить непонятные каракули. Для японки она была довольно светлокожей. На ее сужающемся книзу лице, сияли миндалевидные глаза, а длинная каштановая коса спускалась до самой поясницы. Несмотря на свой возраст, выглядела Кей весьма моложаво. А черный брючный костюм только подчёркивал её тонкую, изящную фигуру. Михаил углубился в свое занятие, не заметив, как учительница перешла к следующему примеру, выводя на доске соответствующие иероглифы и объясняя разницу между ними.
– Всем понятно, чем отличается написание иероглифа atai, обозначающим слова «заслуживать», математические термины «величина и значение», и atai, то есть цену или стоимость? – педагог обратилась к студентам.
– Да, – разнеслось по аудитории.
Из всех девятнадцати студентов группы ответили все, за исключением Михаила. Он был настолько увлечен рисунком, что не заметил, как госпожа Кисимото направилась по ряду между столами в его сторону.
– Господин Рассказов, вам понятно? – спросила педагог. Она остановилась рядом с ним, рассматривая сверху его художества.
Михаил понял, что обращаются к нему только после того, как одногруппник Вовка Тменов толкнул его локтем. Художник поднял голову и недоуменно уставился на преподавателя, словно увидел её впервые в жизни. Он резко перевернул блокнот рисунком вниз и стал лихорадочно вспоминать, о чем она его спросила, но, увы, в тот момент когда госпожа Кисимото задавала вопрос, сознание студента было в другой реальности.
– Да, – машинально выпалил молодой человек и закивал головой, как китайский болванчик.
– Вы так увлеченно записывали за мной, – улыбнувшись, съязвила преподаватель, – дайте ка мне взглянуть на ваши записи, – она протянула изящную руку, с длинными тонкими пальцами и аккуратным маникюром.
Парень в замешательстве перевел взгляд с нее на товарища, будто искал у него поддержки. Тот усмехнулся в кулак, сделав вид, что закашлялся.
– Господин Рассказов, прошу вас, не заставляйте меня стоять с протянутой рукой, – все также мило улыбаясь, сказала она.
Ему ничего не оставалось делать, как выполнить ее просьбу. Он вздохнул, видимо, настолько громко, что все взгляды одногруппников устремились на него, и нерешительно протянул блокнот. То время, пока она рассматривала рисунок, Михаилу показалось вечностью. Ее лицо не выражало абсолютно никаких эмоций, как будто она натянула на себя маску. Парень мысленно приготовился к самому худшему развитию сценария и уже представил себя на ковре в кабинете декана факультета, где был частым гостем. Но, какого же было его удивление, когда госпожа Кисимото закрыла блокнот и, протянув его обратно, сказала:
– У вас неплохо получилось, но все же прошу вас, будьте повнимательнее на моих лекциях.
Михаил потерял дар речи, единственное, что он мог делать, так это открывать и закрывать рот, как выброшенная на берег рыба. Преподаватель вернулась к доске, стерла, все, что было написано ранее и, прежде чем начать снова писать, посмотрела на часы.
– У нас с вами осталось пять минут, – сообщила она, – итак, давайте подведем итоги тому, что мы сегодня с вами узнали.
Госпожа Кисимото что-то говорила, но Михаил опять не слышал ее. Теперь он думал, почему она не стала закатывать скандал, как это делают другие, когда застают его за рисованием. И несмотря на то, что молодой человек никак не ожидал такой реакции, все же он не был удивлен, поскольку госпожа Кисимото была не такой, как все остальные преподаватели. За год с лишним обучения, встречаясь с ней каждый день на лекциях, Михаил никогда не слышал раздражения в ее голосе и уж тем более она никогда не позволяла себе повысить голос на кого-то из студентов. Кей всегда была уравновешена и спокойна, как истесанная волнами скала. Парень не раз задавался вопросом: «Что может вывести ее из себя?».
– Господа японисты, на сегодня все, – ее голос вернул Михаила в реальность, – убедительно прошу вас выучить все новые иероглифы, а я с вами прощаюсь до завтра.
Это была последняя пара. В аудитории тотчас поднялся галдеж, студенты на радостях повскакивали со своих мест, отправляя гаджеты в рюкзаки, и поспешили на выход. Вовка был единственным человеком в группе, а может и во всем университете, кто ходил на все лекции с одной тетрадью и на это у него был железобетонный аргумент: «я никогда ничего не забываю, потому что все записи всегда при мне». Одногруппники называли его исключительно Вовкой, либо Вованом, и он никогда не обижался. Он встал из-за стола, сунул талмуд под мышку, авторучку в наружный карман пиджака и спросил:
– Михалыч, ты сейчас куда?
Услышав свое прозвище, Михаил невольно улыбнулся. Как его только не называли, но только не родным именем. Отец – исключительно на английский манер – Майклом, мать на итальянский – Микеле, а в университете друзья звали Михалычем. Пошло это от бывшего одногруппника Юры Геращенко. Он, как и Михаил, случайно оказался на факультете японоведения и терпеть не мог будущую специальность. Парень сделал все, чтобы его отчислили еще с первого курса. Он просто перестал ходить на лекции и появляться на экзаменах. И вот как назвал он однажды нашего героя Михалычем, так с тех пор парень и ходит в этих Михалычах.
Собирая вещи в рюкзак, художник посмотрел на товарища, с иронией вскинув бровь.
– А что есть предложения? – усмехнулся он и бросил взгляд на госпожу Кисимото. По всей видимости, она не торопилась покидать аудиторию, сидела за столом с идеально ровной спиной и что-то печатала на своем макбуке.
– Может партейку другую в бильярд, – предложил Вован, – как вспомню, что в прошлый раз опять проиграл тебе, спать не могу.
Помимо парней и преподавателя, в кабинете еще задержалась староста группы. Как обычно, после занятий Антонина выполняла свои должностные обязанности, отмечая в журнале посещений кого из студентов не было на лекциях. Она невольно стала свидетельницей разговора одногруппников, потому как сидела через два стола от них.
– Эй, домой идите иероглифы учить, – обернувшись, улыбнулась девушка, – в бильярд они собрались играть.
Из-за цвета ее волос между собой молодые люди называли ее исключительно рыжей бестией.
– А ты завидуешь что ли? – спросил Михаил.
– Угу, – кивнула девчонка и, фыркнув, как жеребёнок, ехидно добавила: – прям обзавидовалась вся.
– Ну тогда пойдем с нами, – подмигнул ей художник, – только предупреждаю заранее, мы на бабки играем.
На самом деле Антонина была нормальной девчонкой, никогда не вредничала, используя свою, пусть и небольшую, но все же власть. С ней запросто можно было договориться, чтобы она не ставила пропуск в журнале, если кто-то из одногруппников решил прогулять занятие, чем Михаил регулярно пользовался.
– Кстати, Рассказов, забыла тебе сказать, – спохватилась Тоня, – инспектор курса просила передать, чтобы ты зашел к ней после занятий. Так что завидовать особо нечему, – сыронизировала она, – думаю, после разговора с ней тебе уже будет не до бильярда.