Какой ужас!
повесть
Василий Варга
Какой ужас (Зоя)
повесть
Человек - это величайшая скотина в мире (В.О. Ключевский).
от автора
Чтобы сделать нравственную чистоту нормой своей души и сердца, человек должен соприкоснуться с грязью и иметь мужество отвергнуть ее. Некоторые герои этой повести - нравственно грязные, малодушные, духовно развращенные люди, достойные отвержения.
1
Зоя родилась в 19... году и, прежде чем она улыбнулась родителям в детской кроватке, ей самой улыбнулась судьба. И этой улыбки хватило почти до тридцати лет, а потом эта щедрая улыбка стала угасать, отворачиваться от нее. Отец Зои в то время уже был старшиной в войсках КГБ и проявил усердие во время арестов в Белоруссии. Никандр Иванович был мелкой сошкой, винтиком, но этот винтик по выявлению инакомыслящих. Выходец из крестьян, наполовину белорус, наполовину украинец, он с трудом окончил шесть классов, был принят в комсомол, затем призван в армию, служил на Кубани. Тут он познакомился с казачкой Валей, необыкновенно живой и работящий. Никандр был высок, широкоплеч, с бычьей шеей и тупым, как у бугая лицом.
С лица воду не пить, решила Валя, а так на нем можно пахать, он у меня будет вместо лошади. Уверив себя в том, что он именно тот, кто может составить ей пару, она быстро уложила его в постель и, несмотря на свой невысокий рост, доказала, что она кубанская казачка, способная заткнуть за пояс любую его землячку. Тут, правда, произошел казус. На помолвке, родной брат Вали Денис, не осушил бокал до дна во время тоста за великого, мудрого, гениального вождя народов Сталина, Никандр тут же настрочил на него донос, Дениса арестовали и выдали путевку на стройки коммунизма сроком на 25 лет за Урал.
Валя долго плакала, называла своего нареченного идиотом, но Никандр пригрозил:
- Если, понимаешь, не прекратишь эту куркуль скую бузу, сама отправишься вслед за братом. А пока берись за дело. Пуговицы на пинжаке не блестят, кокарда не чищена, канты на брюках отсутствуют. Это, понимаешь, не жена советского старшины.
Валя поливала слезами пуговицы и брюки, наводя канты утюгом, подогретым на плите, и понемногу успокаивалась. Брат исчез, как в воду канул. Он был лишен переписки.
- Вот это да, ядрена вошь! - воскликнул Никандр, рассматривая брюки и блестевшие маленькие пуговицы на брюках вместо молнии. - А топыря надо собрать чумайданы, И в Белоруссию, там еще много врагов советской власти. Фахтически, все население - враги. Надоть звездочку заработать. Любая звездочка ведет к повышению, а повышение приносит червонцы с патретом любимого Ильича. Валя хотела добавить слово палача, но вовремя смекнула: Никандр и на нее донесет и ей самой придется следовать за братом по этапу.
Валя не возражала против переезда в Белоруссию, хоть Белоруссия казалась ей далекой северной республикой Великого советского союза.
Так они оказались в деревеньке Ильичевка близ Барановичей.
Пока Никандр женился на кубанской казачке, в районе Барановичей более-менее зажиточные крестьяне оказались в Сибири вместе с детьми и женами, и само собой держать целые дивизии работников НКВД в этих оголенных Барановичах, отпала необходимость. Несколько полков были переброшены в другие районы, часть нерадивых работников была сокращена. А ему так хотелось в это КГБ! Когда Валя предложила ему пойти в колхоз грузить навоз, наотрез отказался.
- Я без пиштолета - никто, ничто, ты понимаешь это? Я пойду с вилами в руках на соседа, чтоб его арестовать, если у него в доме не будет висеть патрет товарища Сталина. И заколю его этими вилами. А вдруг он выживет. Что тады будет? А пиштоль приложил к виску, как учит товарищ Ленин, то бишь, Сталин, и дело с концом. Нет, КГБ мой дом родной.
Он тут же направился к Яцеку польскому еврею, который уцелел и успешно отстреливал оставшихся врагов народа.
- Послушай, Яцек, ядрена вошь, а мине нейзя в это КГБ внедриться? - спросил Никандр, сжимая руку земляка так, что тот стал морщиться.- Я всем врагам мировой революции буду головы откручивать, мине не надо ни меча, ни левольвера.
- Хорошо, - сказал Яцек, - я тебя знаю и рекомендую. Если наш командир Сучкин будеть согласен - послужишь на благо родине и мировой революции. То, что ты обратился именно ко мне, еврею, хорошо. Правда, поговаривают, что товарищ Сталин не очень стал жаловать евреев, но это все туфта. Ленин и евреи одно и то же, а товарищ Сталин - ученик Ленина.
Так Никандр внедрился в элитные войска и благодаря стараниям дослужился до старшины. Люди, которых он расстреливал на месте, либо арестовывал и чаще всего избивал до полусмерти, значили для него не больше, чем назойливые мухи, подлежащие уничтожению даже не из спортивного интереса, а руководствуясь единственным чувством - чувством брезгливости. Это были враги, а враги подлежат уничтожению. Он даже удивлялся, что с арестованными еще возятся, какие-то там тройки заседают, выносят смертные приговоры. Проще было бы уничтожать без суда и следствия.
В 1939 году в составе полка НКВД старшина Сковородкин выехал во Львов для санитарной обработки и чистки только что "освобожденных" граждан от капиталистического ига.
Население Львова встречало Советскую армию цветами, криками "Ура" и словами "дорогие братья".
Стрелковые и танковые части вскоре ушли к Карпатскому перевалу, чтобы отгородиться от Венгрии и Румынии высоким забором из колючей проволоки, а войска НКВД остались в городе. Для наведения порядка.
Первыми были схвачены и расстреляны, теперь уже без суда и следствия, местные коммунисты, потом дошла очередь и до интеллигенции. Во время массовых арестов и массовых расстрелов, город притих, как бы замер. С наступлением темноты ни одна живая душа не решалась выйти на улицу. С 1939 по 1941 годы город Львов, как утверждают ученые, уменьшился наполовину. Такой резни здесь не было с начала его основания.
Даже старшина Никандр устал. После массовых расстрелов следовали массовые захоронения. Хоронили в братских могилах. Надо грузить трупы, выгружать, копать глубокую яму, сбрасывать, равнять, словом работы хватало, как никогда.
Многие общественные учреждения были забиты арестованными, ждали своей очереди, и тут Господь как бы пожалел несчастных: гитлеровские дивизии стремительно двигались на восток. Полк КГБ, в котором служил Никандр, удирал организованно и успел рассредоточиться в лесах Белоруссии, но и тут покоя не было: Гитлер поглощал Белоруссию, как змея лягушку.
Многие сослуживцы попали в плен, а Никандр успел удрать в лес глубже, везучий был палач. Здесь он примкнул к партизанскому движению, был произведен в офицеры и к концу войны дослужился до капитана.
Его жена Валентина Ивановна в начале июля 1941 года с пятилетней дочерью Зоей спешно покинула Барановичи и очутилась на Кубани. Здесь она терпеливо ждала своей дальнейшей судьбы.
2
Осенью 1945 года на Кубани появился Никандр Иванович в чине подполковника и спустя трое суток вместе с женой и дочерью, которой уже исполнилось девять лет, уехал в далекую Алма-Ату для дальнейшей службы на благо социалистической Родины. Здесь тоже предстояли кровавые чистки: казахи, как и русские, во всяком случае, половина из них, как считал товарищ Джугашвили- Сталин, состояла на службе нескольких империалистических разведок одновременно -японской, американской, французской. Честь и хвала гению: он делал все, чтобы обескровить не только русскую, но и другие нации.
Как и все жены советских чиновников крупного и среднего ранга, в особенности военных, Валентина Ивановна не работала: не было такой необходимости. Никандр Иванович приносил домой пять тысяч рублей ежемесячно, а прокормиться, по советским меркам, можно было и на три. Начальники начальников, чьи жены участвовали в строительстве коммунизма на кухне, смотрели на такое положение, прямо скажем, не свойственное социалистическому пониманию образа жизни, сквозь пальцы. За таких жен работали мужья. И это было оправдано: Никандр Иванович всегда появлялся на работе с начищенными пуговицами, отглаженными брюками, белым как снег воротничком на кителе. Его можно посылать на смотр хоть в Москву. И не только. Никандр Иванович всегда был на работе собранным, боевитым, правда, стал несколько полнеть, глаза стали заплывать, бычью шею он поворачивал медленнее, и сверлил собеседника тупым сталинским взглядом до тех пор, пока последний не опускал глаза.
Валентина Ивановна блестяще справлялась с работой по дому, прекрасно стряпала и воспитывала единственную дочь. Она души в ней не чаяла.
Девочка ходила во второй класс, была принята в октябрята, носила пятиконечную звезду с миниатюрным изображением отца всех детей Ильича и к каждым выходным требовала подарка.
- Мам, а мам, сегодня утром, пока ты писала в тувалете, я сама надела сапоски на ножки, поэтому с тебя подарок, - сказал Зоя матери, отводя ручки назад, чтобы мать могла одеть ей ранец.
- Зачем ты это делала, золотце? ты не могла подождать? Больше так не делай: я люблю ухаживать. Я за папой ухаживаю, я ему ботинки чищу, расшнуровываю, когда он приходит с работы и зашнуровываю, когда он отправляется на работу. Я и тебе все так же буду делать. И подарок тебе будет. Я сейчас позвоню папе на работу. Чтобы ты хотела, доченька?
- Я хочу лисапед, - потребовала Зоя.
- Так у тебя уже есть один.
- Фи, он мне надоел. Я его подарю своей подружке в классе. На заднем колесе спица погнулась.
- Давай я выпрямлю, - предложила мать.
- Не хоцу, не буду! Сказала: не буду, значит, не буду, - уже пищала Зоя.
- Что ты, что ты, доченька, зачем так волноваться?
- Вот тебе, вот тебе, - выпалила Зоя, снимая сапожки. - Сама одевай.
Мать опустилась на колени, начала поглаживать ножки дочери, приговаривая:
- Стройненькая ты у меня, касатка. Вся в папу. Будешь высокой, как он, не то, что я, коротышка. Ну, подними ножку.
- Не буду, сказала: не буду, значит, не буду, коротыска, хи-хи! Если лисапед не подарите, не пойду в школу. Я не хоцу учиться. Зоя Михайловна дюже строгая, а еще кричит на меня, сука старая.
- Доченька, так нельзя об учреждении говорить, это некрасиво.
- Написать мне на учреждение, она не учрежденица, а училка, я папочке пожалуюсь, пущай он ее заберет и посадит, - уже утирая личико, говорила Зоя.
- Давай сначала подними левую ножку, а потом правую, я одену тебе сапожки, отправляйся в школу, а то опоздаешь. Будет тебе велосипед, что с тобой поделаешь. Я сама тебе куплю. Пойду сейчас и куплю. А с твоей учительницей Зоей Михайловной я поговорю, - ублажала мать дочку.
- Намыль ей шею, нет, намажь гуталином, а мы все посмеемся.
- Ну, хорошо, дитя мое, отправляйся, с Богом.
- С каким ессо Богом, ты что? с Лениным надо говорить.