- Правда, мама, ты просто умница, я даже не думала.
Как только они переступили порог дома, Зоя набросилась на еду, съела три порции картошки с жареной свининой, от мокла в ванной и завалилась спать. Сон продолжался три дня и три ночи. Даже Никандр заволновался.
- Я, когда партизанил в лесах Белоруссии, мы так много не спали. Может Зоя заболела? Отравил ее этот прохвост Женя. Надо вызывать врача.
- Ремня надо нашей дочери, - сказал супруга Никандру. - Ленивая она, как лошадь. Комнату не убирает, обеды не готовит, белье не стирает. У них вши завелись, представляешь? А Женя..., он хороший мужик, что и говорить. Пальцем ее ни разу не тронул. Другой бы ее уже убил.
- Что ты в этом понимаешь. Я, когда партизанил в лесах Белоруссии, у нас тоже вши водились. Ну и что? А кем я стал после вшей? плутковником, вот кем, а ты как была стряпухой, так и осталась. И Зоя выйдет из этого положения. Надо ее за дупломата замуж выдать. Вот как надо поступить. А ты...Женя хороший. Жаль, я ему ни один глаз не выбил. Сманул девчонку, поганец. Это он виноват, что вши у них завелись.
Валя опустила голову, жизнь ее приучила к этому. Она считала, что муж диктатор, не то Гитлер, не то Сталин, а у нее такая доля: вести хозяйство, не давать возможность плодиться вшам и беспрекословно повиноваться своему мужу.
Но вечером четвертого дня Никандр застал дочь в бодром состоянии. Она была немного под мухой и красиво улыбалась, тиская телефонную трубку. Но Стелы не оказалось дома: Стела уже ушла.
- Мам, ну где эта Стела? А, папульчик, ты уже енерал? Нет еще? Как жаль, а я думаю: давай поеду, посмотрю на его генеральский китель. Но ты мне и так нравишься. Ищи мне дипломата. Я же могу еще раз выйти замуж, не так ли, дорогой папуличка?
- Вот дочка, наконец, ты правильно рассуждаешь. Я когда партизанил в лесах Белоруссии, не видел, чтобы такая красавица любила пустого голяка, который голову морочит стяхами. Да стяхи - это тьфу. Даже для тувалета не годятся. А насчет дупломата будем думать. Я, как только получу премию или новое звание и много денег в придачу, поедем в Москву искать дупломата.
- О, мой дорогой, я знала: ты на моей стороне, всегда защитишь любимую дочь.
Она снова потянулась к трубке, а папа, бывший партизан, тут же сообразил, что не следует мешать дочке, ушел на кухню.
- Гм, без меня ушла, ну и хрюшка же эта Стела, - сказала Зоя, повесив трубку. - Куда теперь идти. Пропадает вечер, жалко.
Она звонила Стеле и поздно ночью и утром на следующий день, и днем, но Стелы не было, пропала Стела, как в воду канула.
- Пойду Костю искать, - сказала она себе и стала спешно одеваться.
- Куда ты? - спросила мать. - С ребенком посиди и не забывай, что у тебя есть муж.
- А, муж, объелся груш! - повторила Зоя свое излюбленное выражение. - Я вспомнила, мне срочно надо, иначе я все потеряю.
- Постыдилась бы, кляча, - упрекнула мать.
- Ну, мам!
- Пущай идеть, тебе-то что, завидно? - насупился Никандр Иванович. - Оно дело молодое, понимаешь. Я, когда партизанил в лесах Белоруссии...
- Ну что, что? договаривай, старый хрыч! Небось, поганился там с какой-то старой бабой и она тебе нижнюю губу надкусила? признавайся, - наступала Валентина Ивановна.
- Бывало-ча... Но кто старое вспомнит - тому глаз вон. А ты, дочка, иди, нечего свому голодранцу верность блюсти...может, кто и получше подвернется, кто знает. А что касаемо дупломата, позже начнем искать.
- Ах, ты папочка мой дорогой. Я точно так же думаю, я вся в тебя. Я, когда буду постарше, стану весить столько же, сколько и ты - сто сорок пять килограмм.
- Ничего, дочка, хорошего человека должно быть много. Я, когда партизанил...
Но Зоя уже была в дверях. Несколько остановок трамваем, и горный институт, как на ладони. Костя должен быть на последнем курсе. "Эх, Костя, если ты окончательно не спился, и если тебя не выгнали из института, и если какая-нибудь сучка не привязала тебя к своей укороченной юбке, ты - мой и только мой. А твою женилку я постараюсь выпрямить, я заставлю ее работать, или же я сломаю ее, тогда ты станешь инвалидом, и будешь заботиться только о содержании семьи, ни о чем другом не посмеешь думать, ни одна баба не станет тебе морочить голову, ну а я, я что-нибудь придумаю".
Гонимая этой спасительной мыслью, она мчалась к трамвайной остановке на пятой скорости, влетела в трамвай уже на ходу и долго не могла отдышаться. Трамвай, как и весь транспорт, был без кондуктора, все было спущено на тормозах сознательности и потому Зоя не торопилась оплачивать проезд, тем более, что до горного института было всего каких-то пять остановок. Зоя вышла из трамвая и направилась в учебный корпус, но было уже шесть вечера и дежурный на первом этаже, спросил ее:
- А он, этот молодой человек, ваш племянник, на вечернем отделении?
- На дневном.
- Тетенька, так дневники давно закончили занятия, ишшо в шешнадцать часов. Они все в обчаге.
- Спасибо, но я вам не тетенька, я - молодая дама...девушка.
- Простите, тетя-дама-девушка, - съехидничал дежурный. - Только под вами пол прогибается.
Еще пять остановок и общежитие горного института. Но, какой кошмар, Костя в венерической больнице. Об этом ей сообщила комендант общежития, тетя Клава, которая ее хорошо помнила еще с прошлого года. Она не единожды выставляла Зою из комнаты, в которой проживал Костя.
- Так-то, голубушка, - сказала тетя Клава. - Ты и сама иди, проверься, нельзя запускать эту болесть, она коварная и трудно излечимая, если не принять экстренных мер.
Зоя опустила голову и повернулась к выходу. Она очень испугалась, но тут же вспомнила, что Костя ее слюнявил два года тому назад, а за этот период у нее никаких признаков чего-то необычного не наблюдалось, значит, лихая миновала. Ну и, слава Богу.
Она уже открыла дверь, стала спускаться по ступенькам, и вдруг ее схватили за полу пальто.
- Ты куды, сладенькая?
Зоя вздрогнула, повернула голову и - Жора, ты?
- Жорж, как я рада, - произнесла она, подставляя губы. - Я именно тебя и искала. Но спрашивала Костю, зная, что ты здесь на нелегальном положении...
- Знаю, знаю. Мани есть?
- Деньги что ли? - переспросила Зоя, прекрасно зная, что такое "мани, мани".
- Да. Они, проклятые. Я тут задолжал, кругом в долгах, как в шелках, или как в паутине. И тут такая встреча. Как без бутылки-то, а? Да и коменданту надо хоть бутылочку пива, иначе не пропустит.
Зоя вытащила сто рублей и с грустью сказала:
- Ну и мужики пошли нынче: накорми их, напои, да еще и ублажай. Ты, случайно, не погорел, как твой дружок Костя? Признавайся лучше, не то я передам тебя в руки папочке. Понял, кобель не поенный?
- Что ты, что ты, киска? Как ты подобрела. Ты весишь...
- Ну ладно, ладно. Хорошего человека должно быть много.
...- Жора, ты уже не тот, что был в пионерском лагере, - что с тобой случилось? - спросила Зоя, склоняясь к его волосатой груди. - Ты ведь еще молодой мужик, тебе нет еще и сорока, правда?
- Знаешь, толстушка, я, почему-то, к этому делу потерял интерес. Иногда чувствую себя стариком, будто мне шестьдесят лет.
- Пьешь много.
- Не в этом дело.
- А в чем?
- Я все время облучаюсь. И Костя тоже...
- Я бы за тобой ухаживала, - сказала Зоя, если бы ты на мне женился.
- Женился? Да ты что? никогда в жизни. Ну, скажи, какой дурак согласится добровольно вешать хомут на шею...весом в сто двадцать килограмм? На это способны только поэты, такие, как твой мазила. Он, дурак, женился на тебе и ты ему рога наставляешь...сука ненасытная. Кто тебя только ни порол. Даже за день до свадьбы ты от него сбежала. Да я бы тебя задушил, а туда тебе скалку с намотанной колючей проволокой всунул. Все вы такие. И после этого жениться. Нет уж, пардон, как сказал бы француз.
- Успокойся, Жорж, я вполне довольна своей судьбой. Перед мужем я конечно виновата, каюсь. А ты...впрочем, не будем больше говорить об этом, мне уже пора, скоро двенадцать ночи. Оденемся, и ты проводишь меня.
- Сама дотелепаешься.
- Сама, так сама. Спасибо за прием.
- Ты не злись на меня: я сказал то, что думал.
- Мог бы и не говорить.
- Нет. Знаешь, сказал, и на душе полегчало.
- Душа у тебя - яичная скорлупа.
- Какая есть.
- Ну, бывай.
- Не приходи больше.
- Хорошо. Косте привет.
Зоя ушла, спустилась со второго этажа и растворилась в ночной мгле.
16
Потеряв надежду найти счастье на любовном фронте, Зоя ринулась искать работу в городе. В городском отделе народного образования ей пришлось отстоять три часа в очереди, но безрезультатно. Инспектор, маленький, плюгавенький мужичонка в массивных очках, иронически улыбнулся и сказал:
- Уважаемая дама! вас учителей-филологов, как собак не резанных в городе, куда вы прете? Скоро в глухой деревне нашей области невозможно будет устроиться. Неужели это не ясно? Все об этом знают и, тем не менее, лезут и лезут, как голодные тараканы, авось достанутся какие объедки. Нет и еще раз нет, зарубите себе на носу и передайте другим. Как вы мне надоели! Хоть убегай! И бежать некуда.
- Мой папа - большой человек, он был партизаном..., - начала Зоя и запнулась.
- Вот-вот, у всех папы. Честь и хвала вашему папе, передайте ему мои наилучшие пожелания, но сюда больше не приходите - ни с папой, ни сами. Вакантные места все заняты. И уже давно. Я не могу вас устроить даже в детские ясли в качестве няни, подтирать попки малышам: нет ни одного места,- что я могу сделать в этих условиях, вы мне скажите, уважаемая дочь партизана, как вас там...?
- Сковородкина, - подсказала Зоя.
- Сковороскина, -повторил инспектор, неосознанно исказив ее фамилию.- Поезжайте в деревню, пока еще не поздно, может, повезет, и вы где-нибудь устроитесь в доме сирот, или в специальной школе для глухонемых...
Инспектор говорил так убедительно, и даже как-то сочувствуя, что Зоя не решилась идти в школу, чтоб обратиться непосредственно к директору по поводу устройства учителем русского языка.
Зоя бродила по площади имени вождя октябрьского переворота, родоначальника концлагерей и вдохновителя большевистского массового террора, который сейчас жестом руки указывал путь своим рабам в коммунистический рай...на том свете. "Помоги, отец родной, - шептала Зоя, поглядывая на идола, - я все твои великие произведения читала, по крайней мере, заголовки точно и мне нравится твое: давить, давить, давить, или как там: стрелять, стрелять...я бы всех учителей перестреляла, потому что их развелось так много, никак на работу не устроиться". Недолго она шла с задранной головой, глядя на чучело, она уперлась в столб, нет, не в столб, а в живого человека. Это была Таня Осипова.