Варлам сунул руку в карман, кашлянул, достал сигареты. Положил обратно. Мрачно посмотрел на невестку.
– Звонил. Участковый сказал, не поедет. Мол, отправляйте в фельдшерский пункт сами. Ага. За пять километров по грунтовке, которая в жидкое дерьмо превратилась.
– Почему? – спросила Валентина.
– Так наводнение. Река прёт. Уже на полтора метра поднялась.
– Быть не может…
– Народ с нашей стороны почти весь уехал на тот берег. Все полтора человека… – Варлам без тени улыбки в глазах усмехнулся.
– А мост?
Валентина почувствовала тошноту.
– Стоит. Еле держится, – сказал деверь, проведя мокрой рукой по лицу.
– Ага. Ну, давай.
Валентина потянула его в кухню – движением изгоняя слабость, заметалась, поставила чайник, открыла и закрыла почти пустой холодильник.
– Я так и думала. Я так и думала.
– Мост… будь он неладен. Никогда его не починят, – кивнул Варлам, усаживаясь на место, где всегда сидел его брат. Валентина не возразила. Вытащил коричневыми пальцами из кармана курево, зажёг сигарету, потёр один глаз тыльной стороной ладони. Совершенно как Виктор. – Мост… – повторил он, кашлянул. – Но надо что-то делать, Валь.
– Что? Ты обещал поспрашивать насчёт похорон.
– Угу, – он дымил, щурился, тёр нос. – Угу. Они сказали, что пока ливень, не поедут.
– Вот же…
– Не то слово. Я им: а куда я покойника дену? Они такие: ну а мы что? Машина сломалась ещё, дескать. А по грязи если допрём, то как через реку?
– Мост, – сказала Валентина.
– Мост, – кивнул Варлам.
Замолчали. Виктор умер ночью, в районе четырёх, и теперь некому было вывезти тело. И некуда. Через реку, на «большую землю», не перебраться, пока не спадёт вода. Ну, а если спадет, а мост снова пропал, то… Валентина села на лавочку, спиной к дождю за окном. Помнила она во всех деталях – и последний мужнин вздох, и то, как схватила телефон и звонила деверю, слушала его инструкции, и как ждала долгие часы. И хотя знала, что хороших новостей не будет, всё равно оказалась не готова. Варлам – в чем она могла его упрекнуть? Он сделал, что мог. Все они, живущие «на пустыре», как говаривали поселковые за рекой, знали, чем рискуют. Кто мог, уезжал за реку, бросал дома и пускал корни там, где хотя бы есть видимость цивилизации. Кто не мог, не решался, не имел средств и связей, был слишком стар или глуп, ещё оставались в Афонино. К тому дню из пятнадцати домов опустели восемь. Валентина представила их затопленными по самые окна. Бабка говорила ей, что сильнейшее наводнение произошло в сорок шестом: тогда река дошла даже сюда, до самого дальнего двора и затопила погреб.
«Всё возвращается, – подумала Валентина. – Горе никогда не спит».
Она смотрела на мрачно дымившего Варлама. Знала, о чем он думает. Знала, что вот сейчас, докурив, деверь, наконец, наберётся храбрости.
Молчали. Серой тенью, чувствуя беду, выскользнул из-под стола Барсик; силуэт кота мгновенно растворился в сумерках комнаты.
– Ладно, – Варлам потушил сигарету в братовой пепельнице, шлёпнул себя по колену и встал. – Посмотрю.
Валентина кивнула, первой пошла из кухни, повела, словно Варлам не смог бы найти дорогу. Приблизилась к занавеске, за которой находилась спальня.
– Я просто накрыла.
Варлам кивнул, пригладил волосы. Валентина отодвинула занавеску и впустила деверя в тёмное пространство комнаты, большую часть которой занимала старая двуспальная кровать. Вошла следом, осторожно ступая, но к самой кровати приближаться не решилась.
Было темно, почти ничего не разглядеть. Варлам стоял, замерев, и смотрел на кровать, на силуэт накрытого одеялом тела.
– Он… сказал, хочет пить, что-то ему нехорошо, – объяснила Валентина. – Попросил стакан подать, сам до тумбочки не дотягивался.
– Ага.
– Я встала, кровать обошла. Подаю стакан ему, а он… вздохнул. И всё.
– Ага. Чёрт… – Варлам шумно выдохнул. – Сердце.
– Сердце.
Валентина машинально потянулась к стене, к выключателю. Над головой Варлама зажглась лампочка в абажуре.
– Дядька наш от сердца. Мать от сердца.
Валентина кивнула.
– Но врачи бы точно сказали, – произнесла она тихо. Сама мысль о том, что нарушится заведённый порядок, пугала её и выбивала из колеи. Не отвезти тело в морг, не получить документы, не пообщаться с участковым. Хоронить как? Кладбище-то за рекой.
Варлам подошёл к кровати, протянул руку к одеялу и приподнял его край, чтобы посмотреть на брата. Прошла целая минута, прежде чем деверь опустил одеяло на смиренно-удивлённое лицо покойника.
– С дядькой так же было, – сказал Варлам. – Как прихватило, так лежал и удивлялся – почему? Ведь нестарый был совсем.
Валентина кивала, хотя деверь не видел её за спиной. Страх скопился у неё под грудью, отяжелел, стал жечь. Под тёплой кофтой Валентина покрылась испариной, хотя в комнате было не жарко.
Спустя много часов, вот только сейчас, до неё стало доходить, что случилось.
– Надо позвонить, – сказал Варлам, вынимая сотовый из кармана. – Я…
Тут лампочка погасла, и они остались почти что в темноте.
– Провода оборвало, – подвела итог Валентина и опустилась на табурет у комода. Она засмеялась, но смех этот, скрипучий и дёрганый, больше походил на всхлип:
– Только сейчас! Варлам. Только сейчас, хотя ураган уже много часов идёт!
Деверь задержался у занавески, покачал головой, глядя в экран телефона – в тусклом сиянии отразилось его грубоватое длинное лицо – и потопал в комнату. Затем – на кухню, бормоча что-то.
Валентина приложила ладонь к своему горячему лбу. Сердце колотилось. Наверняка давление подскочило, скоро начнет ломить виски.
Её муж лежит мёртвый на кровати, где они проспали десятки лет. Неужели это не сон?
Точно в ответ на её немой отчаянный вопрос дом вздрогнул от сильнейшего порыва ветра. Что-то над головой Валентины грохнуло, потом заскрипело.
– Слушай Валь. Прикинь. Не ловит сеть. Ничего не ловит.
Широким шагом в комнату из кухни ступил Варлам.
– Ничего не ловит, – повторил он, показывая ей сотовый. – Попробуй. Может, у тебя выйдет?
Валентина встала и направилась искать трубку. Часто забывала теперь, куда кладёт вещи. Очки пропадали, пульт постоянно исчезал, когда ещё телевизор работал, и сотовый, конечно. Виктор называл её Маша-растеряша, беззлобно, мягко, и ей даже нравилось.
Пока Валентина рыскала по дому в поисках телефона, Варлам топтался у окна в комнате. Смотрел через стёкла, бормотал, злился, досадовал, мотал головой от раздражения.
– И что за напасть такая? С какой радости нам это… – услышала Валентина, возвращаясь с телефоном, который нашёлся почему-то в прихожей.
– Вот, – она протянула трубку Варламу, тот взял, посмотрел, дёрнул головой.
– Ничего. Не берет.
Валентина замерла у стола. Голова и правда стала болеть, скоро дойдёт до рези в глазах. Нужна таблетка.
Варлам, ухнув, плюхнулся на диван, стоящий напротив накрытого салфеткой неработающего телевизора. Вскинул руки кверху, запрокинул голову к потолку, промычал что-то, и руки его бессильно упали.
Валентина повернулась и пошла – на кухню. Надо хотя бы чаю ему дать, что-то перекусить.
– Ничего не надо, – разгадав её план, бросил деверь.
Она вернулась, села на стул, вспомнив о том, что хотела выпить таблетку. Пошла на кухню снова, достала анальгин из коробочки, лежащей на верхней полке. Налила воды в треснутую чашку, запила таблетку, утёрла мокрые губы.
За окном всё лил и лил дождь. Ветер бесновался, и Валентина уже не сомневалась, что он не успокоится, пока не разрушит дом.
– Мне же на работу надо было утром. Крышу с Васькой перекрывали вчера у одного там, сегодня тоже собирались, – заговорил Варлам, ни к кому не обращаясь. – Я Ваське позвонить не успел.
– Не успел? – машинально спросила Валентина.
– Так договариваться с мужиками пошёл. Для похорон-то. Что эти из фирмы? На своих только надеяться. Съездил за реку. Перетёр. Звонил потом участковому, фирмачам, в фельдшерский пункт – хотя там не отвечали. Потом мотоцикл сломался. Хорошо, Димка был, сын Вована, помнишь?
Валентина смолчала, пытаясь представить эту часть жизни, что была от неё скрыта. Варлам ездил за реку, что-то делал, хлопотал. Она же сидела взаперти, словно не необитаемом острове, и ждала, вверив свою судьбу неизвестности. У Варлама своя жизнь, где тоже трудно, где надо ловить момент, искать, приспосабливаться. В этих местах, если не будешь крутиться, не выживешь. Вот она всю жизнь на Виктора полагалась – так учили, так привыкла, так заведено. Другой жизни не представляла себе и даже в самые тёмные минуты, на пороге старости, гнала от себя пугающие мысли; но вот самое страшное случилось – и ей требуется мужчина, чтобы решить все проблемы.
Варлам не попал на работу. Получается, это она виновата.
– Димка вообще соображает, пацан, хотя шаманили мы с ним целый час. Потом поехал. Эх. По мосту-то успел сюда. Ещё бы немного – и хана. Смотрю, а вода прёт. На глазах река шире, выше. А грязи по ней! Мусора тьма!
– Откуда столько? – спросила Валентина.
– Тот же самый дождь. Шёл с востока, там наполнил. Потом сюда, к нам. А то, что он в реку вбухал, до нас и докатилось, – Варлам потёр лицо обеими руками. – Валь, мы с тобой тут застряли.
– Ты говорил, на нашей стороне кто-то был ещё.
Деверь повёл плечами.
– Синявиных видел. Пешком через мост проскочили. Лёшку Гаврина. Они туда – я сюда. Говорит ещё, чего, с ума спрыгнул, сейчас всё зальет. Больше никого не видал. Может, есть кто ещё, может, нет никого.
Он посмотрел на невестку.
– Нам от этого ни холодно, ни жарко, Валь.
После этого они сидели несколько минут в тишине, словно услышали чей-то повелительный окрик закрыть рты. Валентина рассматривала половики. Варлам смотрел в экран телефона, и лицо у него было пугающим.
Ветер бушевал снаружи, бил в стены и крышу.
3
Валентина поняла – надо что-то делать. Встала и пошаркала на кухню.
– Сготовлю поесть.
Варлам промолчал, а она открыла холодильник. Вытащила кастрюльку с остатками супа, банку сметаны, поставила суп на огонь, сметану на стол. Снова обернулась к холодильнику, думая, что продукты теперь пропадут, раз нет электричества. Особенно боялась за сливочное масло. Остальное можно съесть, тем более, осталось немного. Пока разогревался суп, Валентина нарезала оставшуюся колбасу, вынула из баночки несколько солёных огурцов, положила их на тарелку. Настрогала ломтиками и оставшийся хлеб, почти превратившийся в сухарь, намазала его маслом, остатки же масла закрыла в пластмассовый контейнер и, открыв люк в погреб, спустилась в прохладную тьму. Фонарик не зажигала – знала наощупь, что и где. Вернувшись, бросила на сковородку оставшиеся варёные картофелины, слегка размяла их, стала разогревать, а когда они поджарились, прибавила последнее яйцо. Вот и отлично. Ничего, считай, не пропадет, к тому же, неплохой обед получится. Молока нет, но к этому она привыкла. Три года назад для операции Виктору требовались деньги, и корову пришлось продать. Молоко покупали у соседей, а когда на этом берегу не осталось тех, кто держит скотину, стали ходить за реку. За рекой была жизнь, тут – она угасала год за годом. «Теперь дождь смоет все её следы, – думала Валентина, водя деревянной лопаткой по сковороде, – останется бескрайнее море».
Варлам, когда она позвала его обедать, сначала мрачно отмахнулся, но Валентина настояла. Деверь встал с дивана и, бросив взгляд на занавеску, за которой лежал мёртвый брат, пошёл на кухню. Супа хватило как раз на две тарелки разлить. Валентина подвинула Варламу хлеб – простые ломти и бутерброды с колбасой и маслом; он взял простой, пощупал, бросил в тарелку и начал придавливать хлеб ложкой, чтобы тот впитал бульон; Валентина, не спросив, положила ему сверху ложку сметаны.
– Нужно доесть. Пропадёт, – бросила она в ответ на его взгляд. Он кивнул.
Варлам теперь был вроде как за хозяина, и все привилегии, в том числе сидеть на месте брата, перешли к нему.
Не глядя друг на друга и не говоря ничего, они ели и брякали ложками по тарелкам. Варлам причмокивал в своей манере, но её это не раздражало. В представлении Валентины деверь всегда был кем-то вроде большого ребенка, а детям что – им многое прощается.
Протянув пустую тарелку невестке, Варлам глянул в окно. На его лице застыло кислое выражение, глаза сделались тусклыми. Валентина поняла, о чём он думает и что вгоняет его в тоску.
Разложив по тарелкам картошку, залитую яйцом, она добавила к ней остатки сметаны, поводила внутри банки куском хлеба, бросила в рот. Варлам яростно тыкал вилкой в куски картофеля, поддевал их, макал в сметану, жевал зло, сопел. Валентина, украдкой поглядывая на него, думала о завтрашнем дне и пыталась представить, что будет дальше. Если прекратится дождь, они подождут, когда сойдет вода; потом – останься мост целым, отправятся за помощью; а нет – будут ждать. Временный мост наладят быстро, и Афонино снова получит связь с большой землей.
«Витю похороним, – подумала Валентина. – В конце концов, жизнь войдёт в прежнее русло…»
Но пришла, незваной, и другая мысль, нелепая и пугающая: «А если дождь не прекратится?» Валентина даже на миг дыхание задержала, боясь, что подавится; по всему телу начала растекаться мерзкая ноющая слабость; в желудке похолодело, а потом стало тяжело – и удержать в нём еду стоило усилий. Отпустило не сразу, какое-то время дышать было трудно, и руки подрагивали.
Делая вид, что ничего не случилось, Валентина подвинула деверю блюдце с огурцами; взглянула пристально, даже с вызовом. Однако Варлам ничего не замечал, глаз от тарелки не поднимал, так же, не глядя, взял огурец, откусил, жуя и хрустя; его лицо было серо-розовым, напряженным.