Мигуэла меня не торопит -- тоже понимает цену деталей. Вообще она старается меня беречь, как умеет: волнуется, не слишком ли я устаю, не мешают ли мне сны, старается не нагружать работой, если только возможно. Я не вижу причин для беспокойства: тело действует, как раньше, страх и неуверенность мне не грозят, но спорить об этом с Мигуэлой нечестно -- я у неё в долгу. Жалость и вина не покидают её; они несколько мешают мне, но мне очень важно не мешать ей. Это её метод, она этого хотела!
- Конкретнее?
- Они хотят верить, что Ганс не совершил ничего недостойного, но не могут быть в этом до конца убеждены, -- объясняю как могу. -- Среди них нет никого, кто верил бы в него безоговорочно, каждый допускает, что даже Ганс может поступить нечестно или нарушить дисциплину. -- Я раздумываю, делиться ли наблюдениями, потом всё же решаю, что промолчать будет неправильно. -- Люди очень мало верят в других людей. Всегда допускают, что другой может поступить непорядочно, оказаться слабым, предать, соврать, "покривить душой" -- так это называется? И сами при этом оставляют для себя эту лазейку: мы слабы, человек вообще слаб, поэтому и я, если придётся, тоже могу совершить что-то недостойное. Это способ наперёд оправдать свои плохие поступки. Слабость в человеческой природе.
Мигуэла кивает: мои слова навели её на какие-то размышления. Я жду -- она думает.
- Неужели нет никого, кто верил бы в него безоговорочно? -- спрашивает она. -- Кто не сомневался бы, что этот Ганс не способен на нечестный поступок?
Теперь моя очередь глубоко задуматься. Логика говорит, что такой человек возможен, но кто это может быть -- понятия не имею.
- Мы говорили с друзьями -- если они не подходят, то кто подойдёт? Ты знаешь людей; есть такой? Кем он вообще может быть?
- Есть, -- ей в голову пришла какая-то идея, неожиданная и яркая, а действовать надо быстро. -- Надо проверить, жива ли его мать! Вот кто верит без сомнений!
Фрау Мюллер совсем не такая, какими обычно бывают люди, похоронившие близких. Ни слёз, ни истерики -- она справилась с первым порывом горя и теперь собрана, как заряженный пистолет, готова драться за правду и карать виновных.
- Мне нечего бояться, -- худые старческие руки сжимаются в кулаки, и ей кажется, что она сдавливает горло убийцы. -- Я потеряла всё. Если вы знаете, кто его убил, кто сотворил этот ужас, -- найдите его. Поймайте его, и пусть он посмотрит мне в лицо, если посмеет.
Мигуэла молчит -- она поражена: тоже не ожидала встретить вместо убитой гроем матери женщину-оружие. Тихая седая старушка -- и вдруг такое пламя праведного гнева... Я не удивляюсь -- у меня не было никаких ожиданий, которые бы не сбылись. Я просто принимаю дела как есть: она поможет нам всем, что в её силах, а мы? Мы не сможем предъявить ей убийцу сына -- это слишком опасно. Девка Водоворота должна быть уничтожена, другими путями её не остановить. Но объяснять это фрау Мюллер значило бы заставить её поверить в реальность, о которой она никогда раньше не слышала, а если и слышала, то не задумывалась. Сейчас, когда она вся состоит из боли и гнева, она нас не поймёт. Да. Кажется, я начинаю разбираться, как работают чувства! Думаю, для патрона мои открытия не будут особенной новостью, но он ведь за этим послал меня сюда.
Мигуэла не успевает меня остановить -- я раскрываю рот в первый раз за весь наш долгий день расследования:
- Мы знаем, кто убил его. Но не знаем, почему. Возможно, кто-то ещё в такой же опасности, как Ганс. Его друзья думают, что он отказался сделать какую-то подлость, к которой его толкали. Вы что-нибудь знаете об этом? Как он попал в больницу? На него в самом деле напали?
Фрау смотрит на меня так, будто с ней заговорил каменный столб ограды. Но пламя гнева заставляет её искать любых союзников, доверять всякому, кто ищет правды о смерти её сына. Мы должны воспользоваться этим -- других путей у нас нет.
- Его просили пропустить на борт лайнера какой-то опасный груз, -- говорит фрау, медленно, слово за словом, восстанавливая всё, что сохранила память. -- Он упоминал об этом, но мельком, не расскзаывал подробно. У них не принято много говорить о работе, понимаете?
- Да. Когда он это говорил? Вы помните?
- Недели две назад... Да вот же, в воскресенье, -- женщина отодвигает от дальнозорких глаз календарик с отмеченной кружком датой. -- Этот день он всегда помнил -- день, когда он пришёл на эту работу. Это был праздник! Он ведь двенадцать лет проработал в аэропорту, вы знаете? Ни единого замечания, ни одной жадобы, наоборот -- только хорошие отзывы. Премии ему давали, да, частенько бывало.Он тогда выпил немного, -- нервы старой женщины всё же сдают, она промокает глаза платочком с неизменными, как мир, кружевами. -- И сказал... сказал, что любит свою работу, даже если иногда его принимают за продажного... он так и сказал -- продажную тварь. Ему обещали взятку за провоз чего-то запрещённого. А он отказался -- это ведь Ганс, весь в отца, тот тоже не мог ни соврать, ни поступить не по совести... Я, ведь, бывало, укоряла мальчика: ну что тебе стоит слукавить немного, ведь жить станет легче! А он смотрел на меня... -- она снова всхлипывает, прячет лицо в платок, слова мешаются со слезами. -- Смотрел как ангел... такой упрямый... такой бесхитростный...
Я дотрагиваюсь краешком вуали до её опущенных плеч, касаюсь седой склонённой головы, как будто отнимая кусочек её боли, он отпечатывается в вуали мгновенной искрой и гаснет во мне, в моих мыслях. Мигуэла смотрит на меня в изумлении. Она так не умеет. Да и я, если честно, не умею -- просто доводилось слышать, что так делают иногда. Фрау Мюллер выпрямляется -- она больше не плачет, и глаза у неё снова голубые, а не поблёкшие от слёз:
- Знаете, так странно: поговорила с вами о мальчике -- и полегчало на душе... Вы простите меня, что я так много говорю, вам, наверно, всё это не интересно... Мне просто не с кем говорить о нём, а это очень нужно, понимаете? Нужно, чтобы кто-нибудь знал... верил, что мой Ганс ни в чём не виноват!
- Мы верим, -- тихо говорит Мигуэла.
Я сворачиваю вуаль; фрау Мюллер смотрит на меня, как будто видит сияние вуали. Вряд ли это возможно, но впечатление полное...
- Ганс говорил вам, кто просил его пропустить незаконный груз?
- Напрямую не говорил, -- качает головой фрау Мюллер, -- но несколько раз он обмолвился, что это "она". Какая-то девушка, наверно?
Мы снова в аэропорту, у Мигуэлы в руках цветная фотография девки Водоворота, добытая с видеокамеры в больнице. Мигуэла показывает фото коллегам Ганса Мюллера, я смотрю издалека: мне не нужно стоять рядом, чтобы видеть, как разворачиваются и клубятся их чувства.
Удивление, непонимание, вспышка грусти, спешка. Не то. Удивление, раздражение, снова удивление, когда становится ясно, что речь об убийстве, злость на безнаказанного убийцу, сожаление... не то. Скука, раздражение, непонимание, снова скука. Мимо. И так без конца, человек за человеком, постепенно, по цепочке, от одного к другому, круг всё шире, реакции всё бледнее, всех уже закружила рабочая суета, и никому не хочется вырываться из неё, потому что остановить это круговращение может чаще всего несчастье, так уж лучше рутина, чем новые переживания... Удивление. Непонимание. Раздражение. Спешка. Удивление, испуг, вязкий ужас, вспышка ярости... стоп! Попали!
- Охрану сюда! -- орёт Мигуэла, прижимая к стене совсем молодого парня с расширенными от ужаса глазами. Он пытается вырываться, но от Мигуэлы так просто не уйдёшь: она сдавливает ему горло локтем, в другой руке у неё фотография, а глаза горят яростью и праведным гневом.
Я подхожу к ним, заворачиваю парню руки за спину, потому что в кармане у него кастет и он уже нащупывает его локтем. Не хочу знать, что станет с Мигуэлой, если он сумеет её ударить.
- Какой рейс?! -- кричит Мигуэла прямо в его вытаращенные глаза. -- Какой рейс, номер, номер!!
Она раскрыла вуаль, и арамовые крылья горят, как плавильная печь. Сколько чувства скрывается даже в нас, не привычных к человеческому миру... их можно развить, усилить, если понимать, как и откуда они возникают... Мигуэла достигла в этом настоящих высот!
Теперь единственные чувства парня -- ужас и безнадёжность. Он видит угрозу, которую ничто не остановит. Гнев и ярость Мигуэлы для него несомненны: это его смерть, прямо здесь и сейчас. Он на глазах раскисает от страха, рушится всё, что у него есть в душе: гордость, достоинство, самодовольство, нахальство -- всё, чем он может защищаться от мира, утверждая свою значимость. Ещё немного -- и он сломается навсегда, превратится жалкое подобие человека... струйка Водоворота, я почти вижу её, она подбирается в Мигуэле и вот-вот коснётся её...
- Стой! - я хватают Мигуэлу за плечи. - Стой, остановись. Послушай его.
Белые губы парня шепчут три числа, повторяют раз за разом, как заклинание, которое одно только и может избавить его от немедленной страшной смерти. Номер рейса - трёхзначный.
Я вылетаю в зал ожидания, за стойками регистрации, мне что-то кричат -- видимо, я нарушаю какие-то правила... Простите, мне не до правил, мне нужно табло расписания вылетов. Вспрыгиваю на барьер, отделяющий зал от зоны контроля; табло отсюда видно лишь краем, но мне хватает. "Посадка закончена". Время вылета -- через три минуты.
Время. Три минуты -- это очень много, если их не тратить зря. У нас нет никаких официальных бумаг, какие положены людям, ведущим расследования. Сколько я буду убеждать начальство аэропорта, что опасность реальна? Сколько у них уйдёт, чтобы найти девку Водоворота? Сколько они бдут проверять нас и что сделают, когда узнают, что у меня нет никаких документов? Нет времени. Мне нужен помощник, который мне поверит. Человек!
Я удачно стою возле входа в посадочную галерею; там пусто, только иногда взад-вперёд проходят сотрудники в форменных куртках и плащах. Дверь заперта, но замок самый обычный -- моей силы хватит, чтобы просто выкрутить ручку-защёлку из паза. Я влетаю в галерею, натыкаюсь на человека в форме. Надо идти напролом -- другого шанса не будет. Вызови чувство -- получишь ответ!
- В самолёте бомба. Вон он, выруливает на полосу, с голубой полосой на хвосте. Ваше начальство может не поверить, что это правда. Он сейчас взлетит, осталась пара минут.
Человек машинально пытается отодвинуть меня с дороги; это непросто -- моё тело маленького роста, но довольно сильное.
- Послушайте меня, я объясню, как проверить мои слова. Только сначала скажите, как он взлетает?
- Да ты кто? Что тебе надо?
- Мне надо остановить взрыв. И вам, думаю, это бы тоже не помешало. -- Патрон, я всё-таки научусь шутить, хотя бы и в катастрофических ситуациях... -- Куда он пойдёт, когда поднимется в воздух?
Похоже, он решил, что со мной проще не спорить. Чувства у него появились -- прежде всего, недоумение: меня не удаётся списать в категорию психов, что-то мешает. Возможно, это сознание своего долга -- даже если опасность мнимая, её нужно проверить.
- Как он взлетает? Скажите, куда он полетит, когда оторвётся от полосы?
- Туда, -- он показывает рукой куда-то за окно, -- пройдёт над городом, наберёт высоту и полетит на северо-запад...
- Над городом? А над какой частью?
- Слушай, ты о чём? -- Он берёт меня за плечи, встряхивает. -- Ты это серьёзно?
- А как вы думаете? Падение самолёта на город -- это шутка?
- Что?.. На город? Как -- на город?! -- Чувство, чувство! Мне удалось поделиться подозрением, которое у меня-то зародилось буквально минуту назад, и он понял, последовал тем же путём. Значит, я не ошибаюсь и эта возможность реальна!
- Пока он идёт над городом, на что он может упасть? -- Я стараюсь говорить медленно и спокойно -- эмоции он обеспечит себе сам. Внутри у него уже начинает сжзиматься пружина страха и ответственности. Давай же, поверь. Поверь чувству.
- На аэропорт, -- он загибает пальцы, глядя сквозь стекло, -- на пригородные кварталы, потом идёт плотина через реку, потом... -- До него дошло. До него должно было дойти -- мне неоткуда знать, каким будет маршрут самолёта над городом, но он понял. Плотина. Это не тысячи, это десятки тысяч жертв и, возможно, ещё множество жизней после того, как стихия смоет город с лица земли. Три миллиона жителей. Девка Водоворота обожрётся.
Пока он осознаёт и переваривает свой страх, я добавляю: