Для детворы, особенно для мальчишек, посёлок был неиссякаемым кладезем всяких интересных вещей, которые только можно было себе представить. Рядом с железной дорогой, недалеко от станции располагалась территория лесного склада с пилорамой и столярным цехом. Уже один только запах свежего дерева кружил голову всякому, кто приближался к цеху. Дети частенько наведывались в столярку за дощечками, рейками, планками и другими деревянными обрезками, из которых потом дома мастерили себе игрушки. На другом конце посёлка находились механические мастерские, металлообрабатывающие цеха, кузница, ремонтные мастерские и гаражи. Но самым привлекательным для пионеров был электроцех, где собирались рубильники. В его большом металлическом коробе для отходов было всё, чего нельзя было купить даже в Москве.
Целыми коробками сюда сбрасывались всевозможные винтики и гаечки, шайбы и болтики, штамповки из листовой стали, полоски меди, клеммы и, самое главное, – мотки медной проволоки, из которой весь посёлок плёл верши для ловли карасей на карьерах. Помимо поиска в коробах для производственных отходов, был у поселковой детворы ещё один, более опасный, но не менее заманчивый промысел – добыча медных трубок.
Бог знает, каким ветром заносит порою в удалённый от мира населённый пункт какое-нибудь очередное неожиданное и повальное увлечение молодёжи. Было время, когда все мальчишки катали по дорогам металлические диски, погоняя их своеобразной проволочной кочергой. Диски эти добывались в ремонтном цеху дорожной техники. Когда пришла мода на самокаты, самым желанным предметом стали подшипники, которые тоже не с неба падали. Всеобщее увлечение ходулями принесло механическим цехам некоторую передышку от набегов «диких варваров». После просмотра фильма про мушкетёров все пионеры посёлка быстро вооружились деревянными шпагами и начались бесконечные стычки и сражения по типу «двор на двор», «улица на улицу», а также практиковались и отдельные поединки.
Спрос на медные трубки возник неожиданно, когда всем стало ясно, что пора переходить от луков и рогаток к огнестрельному оружию. В те годы не было проблемы купить в магазине порох и дробь. Оставалось, всего лишь, изготовить оружие. А поскольку ничего подходящего для изготовления стволов в промтоварном магазине у тёти Тони не продавалось, то в ход пошли маслопроводы и бензопроводы тракторов и торфоуборочной техники. На добычу медных трубок выходили в сумерках, чаще в плохую погоду, когда сторожа сидели в своих теплушках и пили чай. Во время «работы» старались не шуметь, отпиливали, откусывали, отламывали нужный материал и быстро уходили. В короткое время самопалами вооружились все подростки на посёлке. И началась пальба. Хозяйки срочно стали убирать развешенные на заборах мишени – тазы и вёдра, а горластые вороны, быстро уловив ситуацию, предпочитали держаться на безопасном расстоянии – на вершинах деревьев.
Были увлечения и сезонного характера. В начале мая, когда на берёзах распускалась листва, наступала короткая пора охоты на «шаранок» – так называли на посёлке майских жуков. В те годы их было много, и ловля доставляла огромное удовольствие всем, и даже взрослым. Нужно было только срубить молодую берёзку и, затаившись, ждать, пока на фоне вечернего неба не появится увесистый симпатичный жук. Затем его надо было догнать, сбить запасённой берёзкой, отыскать в траве и убрать в спичечный коробок, чтобы на следующий день принести в школу. Когда на окраинах за сараями подрастал дудочник, наступало время индейской забавы. Каждый вырезал себе зелёную трубочку и стрелял из неё горохом.
Случалось, в посёлок приезжал старьёвщик, скупавший всякое барахло. У него можно было за пару-тройку старых фуфаек раздобыть настоящий китайский фонарик – гордость любого мальчишки. В тёмные, безлунные вечера на посёлке устраивались соревнования на дальность и тонкость светового луча. Вскоре русская смекалка смогла довести до ума это китайское приспособление для света. На фонарик сзади натягивался кусок резиновой велосипедной камеры, в которую вставлялись дополнительные батарейки. Демонстрация такого чудо-фонарика прошла поздним вечером на станции при большом количестве зрителей. Тонкий луч ручного прожектора с первой попытки достал до соседнего посёлка Лесного, удалённого на три километра. Правда, лампочка горела недолго.
В такую – интересную и насыщенную – жизнь детворы рабочего посёлка постепенно врастал, становясь её частью, маленький Серёжа.
До посёлка Лесного от Полуднева было полчаса пешего хода. Гравийная тропа, что тянулась вдоль железной дороги, была востребована и летом, и зимой. По ней ходили рабочие и школьники, по ней гуляла молодёжь, домохозяйки несли продукты из магазина, доставляли молоко на базар частники, ею пользовались грибники, рыбаки и ягодники.
Четыре раза в день на станцию Полуднево прибывал пассажирский поезд, следующий от конечной станции – посёлка Подозёрского – в районный центр Колокольск. Четыре зелёных вагончика, вмещавшие по сорок пассажиров, и пятый – почтовый, тянулись за маленьким чёрным паровозиком чехословацкого производства. Кроме пассажирского поезда по узкоколейке ежедневно двигались длинные товарные составы по шестьдесят вагонов, загруженные торфом, который везли в Колокольск в прожорливые пасти топок электростанции. Для перевозки рабочих и школьников из Лесного и Тружного использовался мотовоз с одним вагоном – теплушкой. Для экстренных случаев в подвижном составе дороги имелись пассажирские дрезины. До семидесятых годов железная дорога была самым надёжным средством сообщения рабочих посёлков с районным центром.
Автомобильная дорога, конечно, имелась, но была грунтовой и весной и осенью становилась совершенно непроходимой. Застрявшие в грязи машины водители бросали и пробирались по торфяной жиже в ближайший посёлок за трактором. В такую пору вся надежда была на дрезины. На них подвозились в магазины продукты и товары первой необходимости, они исполняли роль «скорой помощи» и такси. Для районного начальства существовал персональный легковой транспорт – «Волги» и «Москвичи», поставленные умельцами на железный ход.
Разумеется, и железная дорога не осталась без внимания местной детворы. Все мальчишки любили играть в юных партизан: периодически подкапывались шпалы, переводились «не туда» стрелки, откручивались гайки на стыках, подкладывалась на рельсы всякая всячина. Водители дрезин и машинисты паровозов о действиях «партизан» знали и проявляли неусыпную бдительность. Завидев издали «не туда» переведённую стрелку, машинист притормаживал состав и посылал помощника бежать впереди паровоза и исправлять непорядок. Иногда шалуны, оказавшись в вагоне без родителей, принимались раскачивать его на ходу, что на узкой колее было несложно. Перепуганный машинист останавливал состав и бежал к «пьяному» вагону, вспоминая на ходу матерей всех тех, кто в нём находился. Самой невинной забавой было расплющивать монеты. Из никелевой монеты в двадцать копеек после некоторой доработки получалась неплохая блесна на окуня. Но особой популярностью пользовались капсюли от охотничьих боеприпасов – они издавали громкие хлопки, что вызывало особое веселье у окружающих. Находились и такие, особо одарённые музыкальным слухом, умельцы, которые могли так разложить на рельсах капсюли, что те, при наезде колёсной пары, производили узнаваемую «ритмическую мелодию».
Все станции на маршруте, включая конечную, в Колокольске, платформ и навесов не имели. С подножек вагончиков часто спрыгивали, не дожидаясь, пока поезд остановится, так же и запрыгивали, догнав его на ходу. Иногда, в определённых местах, поезд делал остановки «по требованию». Машинист притормаживал состав, и те, кому было нужно, покидали его.
Как-то осенним днём мать взяла Серёжу за руку и повела на станцию, где собралось уже много народу поглазеть на несчастный случай. На запасной ветке стоял серый мотовоз с прицепленной открытой платформой, на которой в беспорядке лежали несколько деревянных скамеек. Люди топтались вокруг платформы, приседая и заглядывая под днище в то место, где платформа опиралась на колёсную тележку. Просунувшись вперёд вместе с мамой, Серёжа остановился, припав взглядом к большому женскому заду в бледно-голубых рейтузах, свисавшему почти до самых шпал. Ноги женщины в разодранных чулках торчали вперёд, переброшенные через колёсную ось. Ни рук, ни головы женщины не было видно, только задранный подол юбки был туго натянут на верхнюю часть тела, и скрывался где-то в узкой и тёмной щели под днищем платформы.
– Как тётя туда попала? – спросил Серёжа.
– С платформы спрыгнула, – объяснял кто-то в толпе, – а подол-то зацепился… её и затянуло под низ-то…
Толпа охала, сочувственно качала головами.
– За грибами в Лесной ходила, – продолжал голос, – устала и решила, значит, обратно на мотовозе доехать. Вот и прокатилась… Говорят, кричала, но машинист не слышал…
Это была первая смерть, которую Серёжа увидел в своей жизни. И, возможно, мать, показавшая ему эту смерть, в какой-то степени уберегла его от опасных шалостей, которые подстерегали подростков на каждом шагу. Из множества несчастных случаев, которые довелось ему увидеть впоследствии, только этот оставил в его памяти наиболее яркое воспоминание.
Посёлок Лесной Серёжа не любил. Всё это странное, дикое, неуютное и некрасивое место, что называлось посёлком Лесным, вызывало в его детской душе резкое отторжение. Находиться в таком месте не хотелось, а хотелось поскорее убежать и забыть его навсегда. Понять и объяснить причину такого ощущения он не мог.
Это серое и безликое поселение, расположенное среди старых, заброшенных торфяных разработок, где всё вокруг было усеяно белёсыми обломками древних корней, похожих на кости, словно место какого-то побоища, пугало своим жутким и серым однообразием. По центру посёлка на открытом месте, сплошь заросшим спорышом и конским щавелем, серыми шпалами лежали четыре длинных деревянных барака. В отдалении, покрытые слоем торфяной пыли, понуро стояли серые творения рук человеческих: школа, баня, контора, заброшенная пожарная с высокой покосившейся деревянной вышкой и маленький магазин, в котором из постоянного ассортимента была водка «Московская», килька бочковая, чёрный хлеб, чай грузинский и конфеты «подушечки». В другом конце чернели плотные ряды сараев. В стороне, у высокой скирды обглоданных дождём и ветром узловатых корневищ юрского периода, ютился вагончик Управления Лесного отделения торфодобычи. Рядом дремало десятка два тракторов и парочка вечно «голосующих» погрузочных кранов. Раскрытые железные тюльпаны их грейферов, зарывшись в торф, ржавели без работы.
За болотными, непролазными зарослями и мелколесьем скрывались дома старой деревни. Чтобы добраться до них, нужно было идти по глубокой торфяной тропинке, преодолевать по зыбким берёзовым жердям обрывистые дренажные канавы, перебираться через толстые, метрового диаметра, ржавые трубы, по которым на поля подавалась гидромасса. Преодолев эти препятствия, нужно было продраться сквозь цепкие стебли иван-чая и осоки и подняться на взгорок, и тогда только открывался вид на старые, покосившиеся и почерневшие домишки, уныло стоявшие в чахлых зарослях по обе стороны от дороги.
В одном из таких домов жила известная на всю округу бабка-ворожиха. Однажды, когда у Серёжи на руках появились бородавки, матери посоветовали обратиться за помощью к бабке. Мать воспользовалась советом и привела сына к знахарке. Та усадила Серёжу возле окна на табурет и ухватилась за его ладонь своей костлявой с синими прожилками холодной рукой. Серёжа сидел, боясь пошевелиться и безропотно подчиняясь воле старухи. Та водила своим тонким кривым пальцем по бородавке и что-то долго шептала. Серёжа не разбирал слов и только следил взглядом за пальцем старухи. Поворожив, бабка отпустила руку мальчика.
– Всё пройдёт, милок, иди с Богом, – сказала она.
Мать поблагодарила хозяйку и протянула ей деньги, но та наотрез отказалась.
– Ну, тогда, может быть, вот, – Нина достала из клеёнчатой сумки сизый бумажный кулёк, – возьмите конфеты к чаю.
– Вот за это спасибо, милая. Чайку-то я попью.
На том и расстались. А недели через две бородавки на руках Серёжи как-то сами собой исчезли. Бабулю и её покосившийся домик он больше никогда не видел, да и нужды в этом не было.
Как ни старался Серёжа избегать плохих мест, всё же в Лесном бывать приходилось. Там жила семья бабушкиной сестры, тёти Шуры. Муж её, Григорий, работал дежурным по станции в Полудневе. Было у них четверо детей: старший – долговязый молчун Виктор, круглолицая веселуха Людмила, вороватый губошлёп Колька и ровесник Серёжи Вовка. Жили они в последнем бараке, где занимали две комнаты, окна которых упирались в покосившиеся гнилые сараи. За сараями начинались заросли молодого подлеска, быстро растущего на торфяной почве. Вокруг бараков всё было серо и уныло даже в солнечный день. В посёлок Лесной семья Шуры переехала недавно. Всю войну они снимали комнату в частном доме в Привалове. Только после того, как было завершено строительство узкоколейной железной дороги, они переехали в посёлок Лесной, где им были выделены две комнаты в отремонтированном бараке.
Зимой 1943-го посёлок Лесной был в срочном порядке переоборудован под лагерь для военнопленных, которых привозили из Сталинграда и Воронежа – по большей части, венгров. Это были те немногие, которым повезло – их не пристрелили на месте, а взяли в плен. За особую жестокость, которую мадьяры проявляли на войне в отношении русского населения, в плен их не брали…
Под расселение военнопленных и были сделаны в Лесном эти длинные однообразные бараки, здание управления и охраны лагеря. Возможно, что лагерная атмосфера так въелась в окружающий ландшафт, что и спустя годы продолжала ощущаться.
За десять предвоенных лет, к началу сороковых, запасы торфа на ближайших к Колокольску территориях были исчерпаны. Проложенная перед войной до станции Тружный железная дорога, уже не обеспечивала подвоз необходимого количества топлива со старых выработок. Железнодорожную ветку необходимо было продлить до Подозёрского торфопредприятия, где были разведаны большие запасы торфа. Начались подготовительные работы и проектирование, но война нарушила планы. Людей не хватало, и только после победы под Сталинградом и Воронежем появилась возможность возобновить работы по строительству узкоколейки.
Работа была тяжёлая, ну а лёгких в ту пору и не было. Многие военнопленные не выдерживали, умирали. Никто не жалел их – не за что было жалеть. Сами напрягались из последних сил. Умерших пленных хоронили рядом с дорогой, где позволял песчаный грунт. Так и появилось в Полудневе братское венгерское кладбище, что расположилось невдалеке от местного православного.
Было Серёже лет шесть, когда он с мамой и бабушкой последний раз приезжал в Лесной.
Тётя Шура женила старшего сына Виктора и позвала сестру с племянницей помочь ей приготовить студень. Ответственным за самогон был дядя Гриша и потому уже вторую неделю ходил с красным носом от постоянной дегустации первача. Человек он был весёлый, песенный. После третьей рюмки его щёки становились румяными, как у барышни. Водилась за ним и ещё одна странность – он никогда не брился, так как ни борода, ни усы у него не росли. За эти щёки да за песни, которые он пел громче всех за столом, и полюбила его когда-то младшая бабушкина сестра.
Внутри барака по всей его длине тянулся тёмный коридор, все стены которого были увешаны старыми промасленными спецовками, тазами, корытами и стиральными досками. От всего этого в коридоре стоял крепкий мозолистый дух.
В комнатах тёти Шуры было душно и влажно, как в бане, что-то варилось и булькало в больших чугунах и кастрюлях. Запах был неприятный. Серёжа с Вовкой подошли к столу, где на широкой доске лежала свежеопалённая и разрубленная вдоль голова свиньи. Пока они изучали голову, пробуя на упругость её нос и уши, женщины занимались разделкой свиных ножек. Срезанная мякоть мелко крошилась и складывалась в глубокую миску, а очищенные суставчики выбрасывались в корзину для просушки, после которой они становились «казанками» и отдавались детям для игры. Разносившийся по всему коридору неприятный запах и вид обглоданных костей не понравился Серёже, и он выбежал во двор.
На вытоптанной лужайке за длинным дощатым столом сидел виновник всеобщей суеты – Виктор и что-то сипло и бессвязно доказывал собравшимся корешам, периодически прикладывая растопыренную пятерню к своей расстёгнутой на груди рубахе. За углом барака на солнышке местные мальчишки уже расставляли на земле две колонны свежих казанков. Постояв и понаблюдав за игрой, показавшейся ему скучной, Серёжа вернулся в дом… Снова неприятный запах ударил в нос. Зажав нос рукой, он прошёл мимо двери, откуда этот запах исходил, и вошёл в следующую комнату, где верхом на длинной лавке друг против друга сидели дядя Гриша и Колька.