Алёна Кузнецова, хозяйка кошек, недавняя сотрудница геолого-разведочного института в Москве, отправилась на Сахалин по направлению кафедры. Вместе с её начальником Николаем Сергеевичем Лапшиным они будут принимать дела от японских компаний, чтобы дальше разведывать ископаемые. Теперь, когда перед ними всплывут новые материалы, всё изменится, и для начала хорошо было бы успеть перехватить достигнутое японцами, не одно десятилетие промышлявшими на севере Сахалина. Алёна хорошо знала по-английски и немного учила японский, надеясь всерьёз продвинуться в нём, когда прибудет на остров.
Давно не было вестей с фронта от младшего Алёниного брата Мишки, который до войны жил с родителями и от которого она была без ума. Мишка тогда реагировал по-своему, всячески избегая её внимания, обсуждая и посмеиваясь над ней со своими друзьями. Алёна, словно не замечая этого, угождала брату как могла и всё лучшее отдавала ему. Даже то, что мать с отцом приготовили исключительно для неё одной, обычно перепадало младшему. Мишка хватал всё, делая вид, что так и надо, а потом всячески показывал родителям, что совершенно не представляет, куда что делось.
Однажды, еще до войны, было такое, что он и ухом не повёл, когда дома стали искать, куда могла запропаститься граммофонная пластинка с американским джазом, та, что за большие деньги достал отец. Алёна училась игре на фортепиано и любила слушать джаз. Отец заказал последние записи знаменитого американца Эррола Гарнера – пианиста, чьи мелодии восхитительно звучали далеко за океаном. Теперь, полагал он, дочь сможет послушать их, а может быть, попробует что-то подобрать сама. Но не тут то было! – пластинка быстро исчезла, и Алёна лишь пожимала плечами, мол, не знает куда. Мишка хитро ухмылялся: смотрите, эта ничего не может уберечь, лучше дарите сразу мне, уж я-то знаю, куда смотреть и как сделать, чтобы ничего не пропало!
Между тем, нетрудно догадаться, кому досталась любимая пластинка. Конечно, как только Мишка её попросил, сестра, не задумываясь, отдала «младшенькому». Ну как же ему отказать!? А тот немедленно утащил пластинку к друзьям, чтобы выменять кому-то на возможность целый месяц кататься на его новом велосипеде!
Отец, между тем, дело не оставил и решил провести собственное расследование. Выделив соседским мальчишкам по паре шоколадных конфет, он без труда всё узнал. Заграничный раритет оценили в месячную аренду… велосипеда – настоящего «взрослого» велосипеда! – рассказывали они об этом взахлёб, а сами-то как мечтали… не о пластинке, конечно.
Чего не отдашь за то, чтобы вихрем промчаться по двору под завистливыми взглядами ребят! О-у, в окне показалось девичье личико – это она, по которой сохнет полдвора. Она… смотрит на меня, Мишку, а не на него, «грозу подворотни», которого боится вся шпана. Хоть сейчас, на короткое мгновение, она – моя! Завидуйте все, пока я лечу по кругу, всё быстрей и быстрей!
Пыль столбом, кошки попрятались под скамейки, с ужасом глядя на происходящее. Ещё круг и ещё! И вдруг… «А-й-а-я!» – послышалось от загремевшего на тротуар Мишки, которого больно придавило собственным велосипедом. «Велик» оказался слишком велик для него – привстав в седле, он едва доставал ногами до педалей. «Эх-м, ведь знал, что этим кончится… – подумал Михаил, с трудом выбираясь из-под него, – а все-таки… Было оно! – ощущение счастья, безраздельного счастья, когда все пристально водят глазами за тобой, несущимся по кругу, и навзрыд восхищаются!
Неожиданно для себя Алёна улыбнулась, припомнив довоенную историю с пластинкой. Отец был тогда не слишком суров, но всё-таки досталось им обоим. Это, как ни странно, лишь добавило её любви к брату. Она и котят двух взяла на остров, потому что думала, что когда-нибудь после войны Мишка приедет к ней. Пока будет ждать своего братика, они как раз подрастут и… воспитание получат, чтобы вести себя как положено. А то разошлись! – едва не опрокинули сами себя с корзинкой – один котёнок характером прямо в Мишку. Жалко – потом их в тёмном трюме не сыщешь, пропадут…
Незадолго до войны Мишка поступил в геолого-разведочный институт на тот же факультет, что закончила Алёна. И вскоре действительно мог бы оказаться, к примеру, на Сахалине. Но его планы были иными. Устроить себе столичную жизнь – вот о чём мечтал молодой повеса, хотя и понимал, что сначала придётся побывать в разведочных партиях. Только бы не слишком далеко от Москвы, думал он, полагаясь на удачу и везение. До распределения оставалось ещё время, а о сестре он даже и не подумал. Если она отправится в такую даль, куда не доберёшься, чтобы сестру навестить, то согласиться там работать всерьёз Мишке не пришло бы и в голову.
Он ходил щёголем – одевался у модных портных, а над его причёской колдовал именитый московский цирюльник, о котором, кстати, Мишка узнал от сестры. В первый раз Алёна записала брата к нему, сама отвела и познакомила. И, конечно же, заплатила за стрижку. Мишка потом намекал, так, мол, и эдак, сестричка, зарос я совсем, борода вот появилась, пора к твоему брадобрею. И тайком, чтоб не знал отец, она сдавалась: ну пошли, побреем твою бородку.
Когда сестра оказывалась далеко, к отцу нужен был другой подход – запас Мишкиного обаяния не имел значения. Это не то, что с Алёной, отцу надо было показать что-то реальное – успехи в учёбе, например. А с этим у Мишки не ладилось. Однажды едва не отчислили – «хвостов» было столько, что по телефону решить дело уже не получалось. Тогда с хорошим «армянским» отец двинулся прямо к ректору. Тот сначала отговаривался, мол, завтра совещание, то да сё. А потом смягчился: «Заходите, – сказал он, – только ненадолго». Они заперлись в кабинете, и… пошло-поехало. Ближе к полуночи, когда секретарша уже отправилась домой, они вышли – обнявшись и напевая что-то нечленораздельное. В общем, дело замяли, а Мишку перевели на следующий курс.
С грехом пополам дальше все понемногу выправилось. То ли ректор сказал, то ли просто потому, что Мишка худо-бедно стал заниматься. Ближе к диплому он даже вошёл во вкус и, говорят, представил вполне серьёзную работу. Впрочем, так считали только его друзья, прочие по-прежнему думали, что не обошлось без протекции. Иные даже шептали, мол, не Мишка писал, а за него всё сделали, потому что так ректор велел.
Оставив домыслы в стороне, можно сказать одно – Мишка не собирался никуда уезжать из Москвы, а хотел распределиться в научный коллектив какого-нибудь института. Для этого надо было представить хоть какие-то результаты исследований и опыт экспедиций, чего у «младшенького» совсем не обреталось. Тут и пришлось пойти на поклон к собственному отцу. Разговор состоялся, только не с тем результатом, что хотелось Мишке. Отец отказал в протекции, строго-настрого приказав, чтобы «младшенький» отправился в геолого-разведочную партию. «Если не в Сибирь, то хотя бы на Урал, – настаивал он, – так, чтобы парень понял, чем по-настоящему «пахнет» его профессия».
Перед самой войной состоялось Мишкино знакомство с Лапшиным, начальником партии, в которой он оказался. Первая же экспедиция стала для него настоящей проверкой на профпригодность. Действительно, зачем учился, потратил столько сил и времени, если эта профессия не по тебе? Опытный Николай Сергеевич не стал ломать Мишку, но и отлынивать ему не давал. Начальник постепенно втягивал его в практику разведки – кропотливый труд и перепроверку всего, что поначалу казалось очевидным. Лапшин растил в нём способность ощущать под собой не безымянную землю, непонятно из чего составленную, а добрую почву, по которой ходишь и на которой живёшь потому, что там есть всё, что тебе нужно для жизни. «Крепко стой на своих ногах и не пропадёшь, – приговаривал он, наставляя жизни, – а когда сам устоял, то и другим поможешь».
– Бывало, – вспоминал Лапшин, – всем надо поступиться… ну, забыть начисто, кто ты есть. Так вот…
– Николай Сергеевич, – не унимался Мишка, – всякий хочет жить и сам спастись. Как же поступить, когда тебе ясно, что погибнешь, спасая других?
– Перво-наперво, не думать об этом, иначе другому не поможешь и сам впустую погибнешь. – Лапшин задумался. – А когда по-настоящему все силы отдашь, чтобы другой не пропал, то, глядишь… цел останешься.
– Почему? – Мишка не отступал от своего и насторожился.
– Не знаю, как объяснить, – Николай Сергеевич смотрел куда-то вдаль, – то ли силы какие вступаются, то ли в тебе самом что-то просыпается… А только всё складывается лучше, чем даже мог себе представить.
– Ха, не подумал сам о себе, и будто бы нашлось, кому за тебя все устроить? – с сомнением в голосе проговорил Михаил.
– М-да… как будто… – слова Лапшина прозвучали лёгким укором, – если же только искать, как «соломки себе подстелить», то всегда найдётся, кому из-под тебя её вытащить. В самом неподходящем месте не окажется… а падать-то… о-ох как бо-о-ль-но!
– С такими ещё поборемся! – вскричал Мишка, напрягая бицепсы.
– И зачем так устроено, что сильный всегда побеждает?! – голоса вокруг зазвучали с большим интересом и даже вызовом.
– Вот помню были двое со мной в Казахстане, – заговорил Лапшин, – один тихий такой, исполнительный. Что ему скажешь, сделает и ждёт дальнейших указаний. А другой – всё в штыки, всё по-своему. Чего ни попросишь, отговорится, а то и спишет на того, первого. Как-то раз в горах шли наверх втроём, друг за другом, охотничья тропа сужалась, дальше не пройти. Оставалось разве только самому легкому пробраться. Если ему пройти первому и зацепиться, то можно помочь остальным обогнуть скалу, а там уже и перевал недалеко.
– Ну и кому приказали, Николай Сергеевич? – неприязненно буркнул Мишка.
– В том-то и дело, что приказывать не мог, – Лапшин усмехнулся, – на смертельное дело не отправляют по приказу.
– А как же тогда? – раздались голоса.
– А вот как – стою и жду, кто из них сам решится.
– М-да, задача… И кто же?
– А как вы сами-то думаете? – Лапшин опять улыбнулся.
– Как-как?! – Мишка возмутился. – Конечно ваш любимчик, что вам в рот смотрел, кто ж ещё!
– А вот и нет, – Лапшин рассмеялся, – тот ждал приказа и не сдвинулся с места. А другой, что прежде ругался и ворчал, как до дела дошло, гляжу, потуже подпоясался, отдал свой рюкзак, да и двинулся первым, ни слова не говоря. Чуть не сорвался, да повезло ему, дотянулся до стены за поворотом и, видно, выступ там какой-то нашёл. Собрался с духом и… прямо над обрывом переступил.
– У-х, – нервы у всех напряглись от рассказа начальника, – а дальше?
– Что дальше? Главное было, кому первым пойти, потом уж трос аккуратненько кинули… перебрались, одним словом.
– Сами-то они что?
– Гм, этот, заносчивый, на перевале всё высказал, что накипело. Гм, лучше б не слышали его. А честно сказать, – герой, вот только не по приказу, не как все, а сам по себе.
– Ну и что, – Мишка словно заворожённый слушал, а теперь очнулся, – подумаешь, сам по себе! Мало ли чего там ему подумалось, может быть, хотел похвалы начальства, ну… премии.
– Ду-у-рак! Пре-е-ми-и, – передразнил Мишку Лапшин, – зелёный ещё, жизни не чуешь. О какой «премии» будешь думать, если прилип к скале, как младенец к материнской груди, – одной ногой едва стоишь, а другая висит над пропастью… Э-эх, что же дальше с тобой будет, сосунок!
Лапшин не на шутку разозлился, но взял себя в руки, поднялся и вышел из палатки, остальные потянулись за ним. Мишка остался один, так и не понимая, чего такого сказал. Дело было поздним вечером в конце предвоенного лета, грозили преждевременные холода, и партию готовили к возвращению домой. Время в ожидании ухода страшно долго тянулось. И, пока не появилась возможность как-то оправдать своё бездействие, мысли слабели, надежда таяла и чувства молчали.
Спустя год Мишка уже воевал на Западном фронте.
Солёными брызгами расплескав всю обиду на свою унылую жизнь, Татарский пролив выдохся и смирил буйный нрав. Дело уже шло к вечеру, ветер и волнение улеглись. Катер с переселенцами, наконец, пристал к ветхой пристани. Та едва смогла вынести разгрузку многочисленных тюков и топотание пассажиров, снующих по деревянному настилу. Доски со стоном прогибались под их ногами, угрожая не выдержать. Сколько же надо было пройти взад-вперёд со своей поклажей! А потом пробежаться ещё раз – не забыл ли чего в трюме среди скамеек и мешков с продовольствием, которые будут выносить лишь утром.
На сегодня смена закончилась, и рабочие разбрелись по баракам – есть горячую баланду, что приносили с кухни, и пить подслащённый кипяток с легким привкусом кофе. С едой на острове было туго, а недовольным лучше себя не показывать – останешься голодным. Тогда придётся за коробку консервов или мешок картошки отдать что-то из одежды, а зима ещё только подбиралась. Что будет дальше, никто из приезжих толком не знал, поэтому, на всякий случай везли с собой запас тёплой одежды. Остаться голодным или холодным – выбор не из приятных!
Мичман у трапа наблюдал за происходящим с безразличным видом, не подавая признаков волнения или спешки. Он облокотился на поручень и время от времени сплёвывал в сторону, не из пренебрежения, а просто по привычке. К нему подошёл подтянутый молодой мужчина в военной форме. Он встал рядом с трапом, ожидая, когда появится его семья, чтобы помочь им разгрузить багаж.
Это был капитан Рыбаков, который прибыл на остров пару недель назад, чтобы приготовить всё для приезда Софьи Ивановны и Вити. А вот и они! – первым выскочил сын, радостно бросился к отцу, крепко обнял его и повлёк за собой назад по трапу. Из трюма поднималась жена, улыбавшаяся и с трудом тянувшая наверх большую сумку. Витя подбежал и к ней и попытался взять сумку за ручку, но не смог поднять, пока отец не подоспел к нему на помощь.
– Намаялись? – Рыбаков обнял Витю за плечи.
– Ничего, в порядке. Ты сам-то как? Устроился? – за Витю ответила Софья Ивановна.
– Поедем, всё увидите своими глазами, – одну за другой Рыбаков поднимал из трюма сумки с вещами.
– Пап, а где мы будем жить? – Витя крутился вокруг отца.
– В японской семье, их дом тут неподалёку.
– Правда? – удивился мальчик. – И говорить там станем по-японски? Интересно-то как!
– А ты сумеешь? – Софья Ивановна улыбнулась, искоса посмотрев на мужа.
– Хм, не знаю… – Витя наморщил лоб.
– Не знаешь? То есть не пробовал? – рассмеялся отец. – Что же, рискни, а вдруг получится. Вот так просто, возьмёшь и заговоришь как настоящий японец.
– А правда, как же мы будем общаться? – Софья Ивановна не на шутку встревожилась.
– Не волнуйся, дорогая, – Рыбаков обнял жену за плечи, – в семье Накасимы прекрасно говорят по-русски. Мари, жена Иошито, несколько лет преподаёт русский язык в школе, да и вообще японцы на севере Сахалина с давних времён учили русский. Плохо ли, хорошо ли, они почти все понимают и могут объясниться по-нашему.
– Но хотелось бы, – немного успокоившись, Софья Ивановна задумалась, – друг друга понимать… как надо…
– У тебя есть все шансы заняться с Мари языком, да и вообще, так сказать, культурой, пока мы с Иошито устроим наше пристанище в их доме. Надеюсь, временное… пока не обретём что-нибудь своё.
Вместе с поклажей они расселись на небольшом военном грузовичке. Машиной управлял мрачного вида сержант в бараньем полушубке поверх потрёпанной гимнастёрки. Средних лет мужчина, он имел загадочный вид, словно мумия. Происходящее вокруг представлялось ему лишь игрой воображения – приезжих вместе с их поклажей он развозил словно детей, прибывших на праздник, после которого они разъедутся по своим домам, и всё примет прежний вид. Действительно, кто мог бы о себе сказать, сколь долго он задержится на острове. Чаще всего думалось, вот закончу одно дело и… поминай как звали, ту-ту – на материк. А-а… не тут-то было, остров принимал холодно, да держал горячо.
Мумии-возчику было хорошо известно, что не многие из прибывших смогли бы сразу понять, что здесь будет дальше. Сегодня, завтра и послезавтра – день до и день после… вязко тянулось время. Прибывающих охватывало чувство отчуждения, разрыва с миром и словно бы соприкосновения с чем-то иным. Какой-то сюрреализм, иногда привлекательный, а порой отвратительный до дрожи…