Голые мы лежали на твердом диване с клетчатым пледом и разговаривали.
– А хочешь уехать отсюда? – сказала она.
– Хочу уехать в Северную Европу, чтобы плыть вдоль берегов Балтийского моря.
– Как это здорово! Ты отпустишь бороду и будешь курить трубку, как настоящий капитан. А я буду готовить завтрак из морской рыбы. Мы будем есть и наслаждаться видами бескрайнего моря.
Как она хорошо представила. Она согласилась на негласное приглашение. Вернее, она говорила так, будто это само собой разумеющее.
– А ты хочешь куда-нибудь? – спросил я.
– А я отправлюсь куда угодно, – сказала она, – лишь бы с тобой.
Я растянулся на диване. Правду ли она сказала? Сложно поверить, но так хочется. Неужели и вправду в жизни не только монотонный и бессмысленный труд, но еще и блаженная мечта наяву?
– Правда? – спросил я.
– Правда, – сказала она, нежно обняла меня и укусила мочку уха.
Я не задавался вопросами, что будет дальше. Не планировал будущее. Есть только настоящее. Я, она – мы в этом настоящем. Место на заводе больше не заботило. Да разве так важно: найду ли работу по душе или нет! На хлеб заработаю. Главное, что мы вместе.
– А катер мы украдем с работы! – сказала она и звонко засмеялась.
– Ах, ты какая!
Я подхватил смех и защекотал ее, а она отбивалась руками.
Не знаю, сколько мы лежали, но казалось долго. И мне хотелось продолжать. Хотелось весь день проваляться с ней на диване. Лежать и разговаривать о пустяках, мечтать о совместной жизни, о том, куда отправимся и чем займемся.
На стене висели часы, показывали половину второго. Она посмотрела на них и опустила глаза. Цокающий звук шага секундной стрелки наполнил комнату. И я начал думать, что…
– Своди меня куда-нибудь, – сказала она. – Давай проведем этот день весело!
– Хорошо, – сказал я, – а куда ты хочешь?
– Неважно куда, важно с тобой.
Мы лениво поднялись и оделись. Неподалеку отсюда шоссе, которое ведет к столице. В поселке не повеселишься – едем в город.
Мы вышли на улицу. Обдало прохладным дуновением. Небо затянуто серыми облаками, а в воздухе витали крупицы снега. Это первый снег после лета. Я смотрел, как она загадочно вглядывается в снежную дымку и счастливо улыбается. Кажется, что в беспорядочных движениях снежинок она видела будущее, и оно ей нравится.
На остановке. Она ни о чем не спрашивала, она доверилась мне. Мы стояли напротив друг друга. Она обнимала меня и в упор смотрела в глаза, а я невольно отводил взгляд. Становилось не по себе. Чувствовалась женская власть в ее взгляде. Когда я отворачивался в сторону, она подсмеивалась надо мной.
Подошел автобус. Мы сидели рядом и всю дорогу молчали. Мы не разговаривали, но тишина не смущала. Напротив, мы прижимались плечами и будто слушали биение наших сердец в унисон. Она сидела у окна, но смотрела не туда. Она не отводила глаз от моего лица. А когда я замечал ее пристальный взгляд, она мне улыбалась, и я улыбался в ответ.
Когда мы вышли на центральную площадь города, облака развеялись, а ярко-оранжевое солнце медленно спускалось к горизонту. Мы пошли по проспекту, утонув в гуще людей. Чем нам заняться? Ничего в голову не приходило. Для меня гулять с ней вдвоем уже хорошо. Больше ничего не хотелось. Но что-то внутри съедало: ведь она просила сводить ее куда-нибудь.
– Смотри, вон милая кафешка, – сказала она. – Зайдем, а то я так проголодалась?
Мы сели за уединенный столик на двоих в конце зала. Она сидела напротив и украдкой поглядывала на меня из-за края меню, кокетливо хихикала и пряталась обратно. Как же давно я не ходил в подобные заведения, да еще и с девушкой. Не ляпнуть бы лишнего и не сделать. Веди себя естественно и непринужденно. Я поднял руку и защелкал пальцами, чтобы подозвать официанта. Она нахмурилась и с укоризной глянула на меня. Я опустил руку и хотел провалиться сквозь землю.
Она заказала кусочек ягодного пирога и кружку кофе с молоком. А я заказал черный кофе и все.
– Я так люблю кофе, – сказала она. – Только не растворимый, обязательно свежемолотый.
– Правда?
– Правда.
Захотелось ласково назвать ее. Тут меня осенило: я не знаю ее имени. Мы столько раз виделись до знакомства, а после столько разговаривали, но даже не спросили имени друг у друга.
– А я ведь до сих пор не знаю, как тебя зовут, – сказал я.
Она держала кружку обеими руками и медленно вдыхала запах напитка. Она глотнула и хитро улыбнулась.
– Меня зовут Виолетта, – сказала она.
– А меня…
– А тебя зовут Женя, – оборвала она, – я знаю.
– Хм, откуда?
– Как-то раз я шла на перерыв, а ты стоял у входа в цех и любовался катерами, – она певуче рассказывала и накручивала прядь волос на палец. Глаза ее блуждали у висящих ламп на потолке. – Тебя окликнули. Твой перерыв закончился, а мой только начался. Вот так и узнала. И почему-то так врезалось в голову твое имя, даже не знаю почему… наверно, это…
– Что это? – спросил я и пристально всмотрелся.
– А тебе все скажи!
Она отломила кусочек пирога и так шустро пихнула его мне в рот, что я не успел и слово сказать. Рот набился приторной сладостью.
– Я сейчас, – сказала она и встала из-за столика.
В кафе никого кроме нас. Я задумался о завтра. Она отошла, и настоящее уплыло вместе с ней, а я остался наедине с туманным будущим. Что же делать? Искать новую работу или соврать на заводе, что у меня снова умер родственник? Вряд ли мне поверят. Хотя я хорошо работал, не бездельничал, почему бы им разик и не закрыть глаза на мой прогул?
Она вернулась обеспокоенная. Я тут же очнулся от трясинных размышлений.
– Пойдем, погуляем, – сказала она. – Пока не стемнело.
Я так подорвался, что сшиб край стола, – звякнула посуда. Я бросился к вешалке, взял ее длинное пальто, расправил и заботливо надел ей на плечи. Затем обнял и нежно поцеловал в щеку. Она улыбнулась, беспокойство улетучилось. Я расплатился и собрался выходить, как внутри засвербило. Я оставил чаевые, будто у меня праздник и я делюсь им со всеми. Хотя этот день для меня и вправду праздник, но делиться с ним я не хотел.
На проспекте задул холодный ветер, а люди всё толпились. Виолетта взяла меня за руку и потащила в переулок. Как только мы спрятались, ветер стих, а городская суета осталась позади. Мы шли по узкому тротуару. Когда нам шли навстречу, мы прижимались друг к другу, пропуская пешеходов. Мы вышли на открытый дворик и остановились возле бюста видного человека. Хлопья снега медленно падали и шапкой ложились на бронзовую голову скульптуры. Мы молча обнимались и смотрели друг другу в глаза. Я дул на ее волосы, а они развевались и застилали ей лицо. Виолетта поправляла их и каждый раз после этого чмокала меня в губы.
– Молодые люди! – обратился к нам тучный бродяга, – а можете помочь мне?
– Вам денежку дать? – спросила Виолетта.
Незнакомец потупил взгляд и с согласием промычал.
Виолетта достала из кармана купюру и протянула. Бродяга взял деньги и сразу посветлел в лице. Он начал задорно поглядывать на нас.
– Господа, а хотите, я вам авторский анекдот расскажу? – сказал он.
– Ну давайте – робко сказал я.
– Значит так, – начал он, – заходит девушка в общественный транспорт и говорит молодому человеку: «Пропустите меня», – а он ей отвечает: «А сколько раз?»
На последнем слове он шумно засмеялся – тело громоздко затряслось. Смех этот оказался веселее, нежели сам похабный анекдот.
– А хотите еще один? – спросил он и, не дожидаясь ответа, начал, – значит лежит в постели любовница с любовником, а тут заходит муж…
– Ой, нет, спасибо! – прервала Виолетта и замахала рукой.
– Как знаете, барышня. Всего наилучшего, тьфу на вас.
Он побрел вразвалочку дальше по улице, а мы провожали его взглядом, пока он окончательно не скрылся.
– Ты такая добрая, – сказал я.
– Я так отношусь к деньгам. Зачем копить? Расставаться с ними надо легко. Если они задерживаются, то становятся мертвыми. А когда с деньгами расстаешься – они оживают и в конце концов возвращаются обратно.
Какая она умная и хорошая. Я прильнул к ней и нежно поцеловал в губы.
Стемнело. Мы шагали вдоль переулка. Дорогу освещал желтый свет фонарей, висевших на вороненых столбах. Небо застилала сизая дымка облаков, а под ногами таяли белые крапины снега. Хоть на улице и прохладно, внутри меня тепло. Грели чувства к Виолетте.
Ноги сами вели обратно к автобусной остановке. Надо возвращаться в поселок, а то ненароком останемся в столице без ночлега. Но мне все равно. Если Виолетта рядом – неважно, где я нахожусь и чем занимаюсь.
Ничего не замечал вокруг: ни проходящих мимо людей, ни городской шум транспорта, ни вечернюю прохладу – только теплоту ее руки в своей. Мы шли и мечтательно смотрели то друг на друга, то по сторонам. И только мы встречались взглядом, в голове проскальзывала мысль, что думаем об одном. Я подумал, как мне с ней хорошо, и она подумала, что ей со мной хорошо. Я подумал, хочется, чтобы этот день не кончался, и она подумала об этом. Я подумал, что никогда не был так счастлив, и она подумала так же.
Мы пропускали через себя поток пешеходов. Смотрели, как нас обволакивают по сторонам и уходят дальше убегающие женские и мужские спины.
Дошли до остановки и забежали в уже отъезжающую маршрутку. Повалились на сиденья и громко засмеялись. Я не знаю почему, но стало так радостно. Смех так безудержно вырывался изо рта, что на нас оглядывались. Но я не мог остановиться. И Виолетта смеялась вместе со мной. Я схватился за живот от боли, так мне смешно, а у Виолетты побежали слезы. Это рассмешило пуще. Я успокоился, стало стыдно за этот переполох. Но теплый взгляд Виолетты растопил во мне муки.
– Ты такой забавный, – сказала она, – а над чем мы смеялись?
– Я не знаю. Я смеялся оттого, что ты смеешься.
Виолетта снова захохотала, а я зажал рот рукой, надрывался и издавал хлюпающие звуки. Завидев мои конвульсии, она захлопала меня по плечу и еще громче разрывалась смехом.
– Черт, что нам подсыпали в кофе? – сказал я.
– Счастья! – воскликнула она, схватила мою голову и припала губами к моим.
Маршрутка доехала до нашего поселения. Мы вышли и поплелись вдоль шоссе к ее дому. Не хотелось расставаться – я нарочно растягивал шаг. Виолетта не сопротивлялась. Она взяла мою руку и обняла. Она не хотела отпускать меня. И хотя мы оба понимали, что расстаемся ненадолго, это нисколько не обнадеживало. Завтра новый день, и мы снова увидимся, но отчего-то грустно.
Издали видно, как в окнах ее дома тускло светило.
«Ко мне сейчас нельзя», – сказала Виолетта.
Я не ответил.
Мы дошли. Я поднял голову. Фонарь у дома не горел – видно весь небесный купол, усеянный миллионами сверкающих звезд. Как красива ночь. Виолетта тоже подняла голову и всмотрелась в чарующую картину млечного пути. Нет завтра, только день сегодняшний. Завтра не наступит, а вчера и вовсе не существовало. Только сегодня. И сегодня я провел день с ней. И сейчас я заплачу любую цену, чтобы не расстаться с ней. Ведь завтра не наступит.
Ее глаза увлажнились. Она отвернулась и всхлипнула. Я крепко прижал ее к себе и зашептал на ушко: «Это ничего, ничего…»
Стало невыносимо тоскливо. Не знаю толком отчего. Ведь и вправду не в последний раз видимся!
– А ты знаешь, – повернулась и сказала Виолетта, – я целый день хочу тебе сказать.
Всего сжало после этих слов. Не то чтобы я ждал чего-то страшного или обидного, скорее наоборот, чего-то нежного и откровенного. Но все же ноги слабо стояли, а руки крепче стягивали ее в объятиях.
– Что? – прошептал я и приблизил ухо к ее рту.
Теплое и прерывистое дыхание обдавало мне щеку.
– Хотела сказать, что…
– Э, на камерах не стой! – ехидно сказал Сева.
Я очнулся.
Огляделся, сдул с плеч пыль и повез обрезки на пресс.
Я не упал. Она не подошла ко мне и не сказала: «Привет».
Когда смена закончилась, я поднялся в кадровый отдел, уволился одним днем, собрал вещи и ушел.
Котлеты из хлеба
1
В ту пору, когда яркие лучи солнца обжигают белоснежные сугробы, а птицы поедают вяжущие ягоды черноплодной рябины, из детского сада провинции Санкт-Петербурга вышла на прогулку вторая младшая группа «Зайчики». Вся гамма красок пестрела в их одежках: розовые комбинезоны и синие курточки, желтые штанишки и фиолетовые вязаные шапочки. Все это смешивалось, точно палитра художника на заснеженной земле. Из детских ртов вырывались визгливые и бессловесные крики, безудержная радость, озорство и беззаботность – все то, что так знакомо каждому ребенку, и давно забыто взрослым.
Группа разбрелась на прогулочной площадке и слилась с другими детьми, на щеках которых уже горели румяные яблочки. Воспитатель присоединилась к беседе коллег, которые уводили группы с прогулки. Каждый из них украдкой поглядывал на своих «пташек», «солнышек», «зайчиков», пересчитывал и сравнивал с числом детей на текущий день.
– Пташки! – пропел женский голос воспитателя, – строимся, идем в группу.
– Солнышки! – зазвучал голос другого воспитателя, – идите сюда, уходим в группу.
Каждый малыш нашел себе пару и взялся за руку. Неуклюжими шажками они отправились в теплые стены детского сада, чтобы пообедать манной кашей и вздремнуть. Но тихий час нередко проходил иначе: дети будоражились и пропитывались приливом шалости.
– Аня, Аня, – с укоризной говорил воспитатель второй младшей группы, – не ломай лопатку.
– Нафтафья Валелена! – дергая за нижний край куртки, просил внимания малыш, – а там фидят и кулят!
Взор воспитателя впился в беседку, где сидели три щеголеватых подростка. Она задумалась на мгновение, затем улыбнулась и сказала малышу: «Иди, Миша, прогони их!»
Приободренный малыш помчался к неприятелям. Он подбежал, потупился и робко протянул: «Идите отфюда!» Подростки не прислушались. Один из них, щурясь от дыма сигареты, ехидно улыбнулся и жестом руки велел малышу уйти. Миша присел, зачерпнул лопаткой смесь грязи, песка и растаявшего снега и метнул на голубые джинсы обидчика. Подростки попрыгали с мест и выругались. Шматок грязи сполз и упал на белые кроссовки. Теперь двое из этой компании заливались смехом, а третий стал пуще сквернословить. На мгновение водрузилась тишина: они наблюдали, как малыш нагнулся и зачерпнул следующий снаряд. Но когда Миша поднялся, в беседке опустело.
От воспитателя раздался громкий и пронзительный смех, который подхватили дети. Наблюдая, как подростки недовольно уходили, Настасья Валерьевна умилялась храбрости Миши и хохотала. А группа смеялась от заразительно смеха любимого воспитателя младшей второй группы «Зайчики».
– Ну вот, Аня, – сказала воспитатель, – сломала лопатку.
2
За оградой сада, вдоль деревянного зеленого забора, припарковался представительский автомобиль. Наполированный кузов авто никак не вписывался в окружение: монолитные пятиэтажки, деревянные домики и сельские магазины. Из салона вышла стройная и подтянутая девушка. Она накинула на себя меховой жилет, взяла кожаную сумку и пошла в сторону сада, впиваясь каблуками в присыпанные дорожки. Походка грациозна, а осанка горделива.
– Это же не вторая младшая группа? – спросила она у воспитателя и сняла солнцезащитные очки, оголив мелкие морщины на молодом лице.
– Здравствуйте, Ольга Петровна, – ответила воспитатель, – это мы. А вам заведующая не говорила, что занятие перенесли?
– И что? Мне теперь менять весь распорядок? Так, пускай дети идут переодеваться, через десять минут начинаем, – сказала Ольга Петровна.
– А как же? – опешила воспитатель, – у нас же по расписанию…
– Десять минут, – сказала Ольга Петровна, подняла указательный палец и поднесла к лицу воспитателя.
– Зайчики, зайчики! – воспевала Настасья Валерьевна, – собираемся в группу! Четыре, шесть, восемь, десять, двенадцать и тринадцать, все.
Внутри детского сада Ольга Петровна прошла по узкому коридору мимо кухонных цехов, откуда доносился запах вареной капусты и жареных котлет из хлеба. Она поднялась по кафельным ступеням на второй этаж, отворила белую деревянную дверь и зашла в комнату отдыха воспитателей. Там было пусто. Никого. Она повесила на плечики меховой жилет, тяжело выдохнула и села на детский стульчик. Пока расстегивала молнию на кожаных сапогах, лицо ее напрягалось и корчилось от боли. Сняв один сапог, она переводила дыхание и собиралась с мыслями, чтобы приступить ко второму. Закончив и с этим, она надела балетки и прыжком соскочила со стула. Вытянула ногу назад, медленно всплеснула руками и закружилась. Но внезапно вскрикнула и упала на колени, опустив голову вниз. Вспышка боли сверкнула в ноге. Она всхлипнула, поднялась и пошла в группу проводить занятие по хореографии.