— В добрый путь! Молодец! Мысли у тебя зрелые. Главное — не упустить время. Почему я говорю о времени? — задал вопрос Сергутин. — А вот почему: пока гитлеровцы, как ни странно, небдительны. Все они до отвратительности верят в свою скорую победу. Если их турнут под Москвой, а это будет обязательно, быстро спесь сойдет. Ты не поверишь, чем я болел: тоской по боевому человеку. Вижу: ты такой человек. Без лести, от души говорю. Действуй! Теперь я тебе тоже кое-что открою. Назову надежных, умных людей. В Бельскую пришел Костя Поворов, лейтенант. Николай Никишов тонко себя ведет, помог Поворову в полицию устроиться. Костя — комсомолец, человек талантливый. Семья у него очень добрая, отзывчивая. Есть еще надежные люди из сельской интеллигенции. По духу, по мыслям, как говорят, свои в доску. Вот Надя Митрачкова. Числится врачом управы. Это для виду. Я тоже пойду на работу в управу. Подстроим так, что учителя Кабанова из Радич пригласят, врач Грабарь уже там. Старостами поставим своих людей.
Наступило молчание.
— А ведь это здорово: в немецкую управу — надежных людей! Хороший план. Понимаю вашу задумку: создать Дубровское и Сещенское подполье — это то, что надо, к чему партия призвала. Но учтите, в Дубровке и Сеще будет не легче, чем в партизанском отряде. Прятаться там, считайте, негде… Это не Клетня, где кругом лес.
— Я тебя понимаю, дорогой Федор. И все же такие неустрашимые есть! Многим можно сполна доверять.
— Да, да! — воскликнул Данченков. — Под Кричевом гитлеровский офицер скомандовал пленным: «Кто с нами — направо». «Мы — советские люди», — крикнул раненный в голову боец и хватил фашиста кирпичом. В колонне началась заваруха, многие убежали. У бойца была истинно партийная совесть. Для таких, как он, главное в жизни — любовь к своим людям. Его тут же хотели пристрелить, но он вырвал у конвойного автомат. Этим и спас многих.
— Любовь к товарищам у советских людей так же естественна, так постоянна, как дыхание, — сказал Сергутин. — И еще одна черта красит советского патриота — благодарность Родине, народу. На днях мне Надя Митрачкова так и сказала: «Все сделаю, чтобы облегчить страдания советских людей. Жизни не пожалею. Они дали мне образование. Все, что я приобрела, куплено дорогой ценой — кровью, страданиями и трудом миллионов». Ну каково? — Он на минуту задумался. Молчал и Федор. — Останусь жив — соберу школьников всего нашего района и задам один вопрос: «Кто победил в этой великой и небывалой войне?» Ученые, писатели, полководцы, отвечая на этот вопрос, создадут толстые книги, а я отвечу одним словом: патриот.
Из казармы, расположенной в школе, врывались в дом пьяные крики.
— Ишь разгулялись. — Федор зло усмехнулся.
— Дай время. Теперь для нас подполье — не только история нашей партии. Большое дело начинаем, Федор… Большое.
— Я рад, что будем вместе. Нам с вами ясно, во имя чего живем, куда стремимся, что оставим после себя. А это главное, — сказал Сергутин, прощаясь.
Данченков без долгих предисловий предложил Буравилину работать на партизан.
— Так где они? — недоверчиво засмеялся Буравилин.
— Один из них перед тобой.
— Куда ты, туда и я, — согласно ответил Буравилин.
Праздничные дни Федор провел в доме брата, встречаясь с верными людьми. От этой даты и ведет свой счет Дубровское подполье и вскоре родившийся партизанский отряд Федора.
Глава восьмая
Андрей Кабанов перед выездом в Дубровскую управу собрал ребят на последний урок. Это был час мужества. Ребята читали патриотические стихи, отрывки из поэмы «Полтава», из «Бородина». Клятвой прозвучали слова Павки Корчагина о жизни, которую надо прожить так, «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Но больше говорили о деле. Подытожили сбор оружия: тридцать семь винтовок, десять ящиков с патронами, три ящика с гранатами, два ручных пулемета. Ребята решили продолжать поиски оружия и прятать его в заветных местах.
На следующий день рано утром, когда осенние туманы еще стелились по полям и оврагам, в Колькин дом пришел Вася. Хитровато улыбаясь, громким шепотом сказал:
— Коль, пойдем покажу, что нашел.
— Так я тебе и пошел… Ты скажи — куда, зачем?.. Теперь война. Все надо делать точно, — вспоминая назидательный тон директора, говорил Колька.
— Я нашел пу-ле-мет! И еще что-то страшное. Покажу… Сам напугаешься. Ну… Побежим в сещенские мелоча. Возьми хлебца, а то у нас с дедом нет сегодня.
Пошептавшись со старшей сестрой, Коля ушел в чулан. Оттуда он возвратился в старой братниной фуфайке, грудь под ней топорщилась, и Васька догадался: там — хлеб.
В сещенские кусты — мелоча — они шли кружным путем, боясь встречи с аэродромным патрулем. За речкой наткнулись на труп немецкого солдата. Их пугало не только зрелище смерти, но и тяжелый запах.
— Вот оно, страшное! Ух! — Васька закрыл рот ладонью и надул щеки.
Колька выдержал волну трупного запаха и, как бывалый человек, сказал:
— Бой тут был.
Через несколько минут ходьбы увидели еще один труп. На дне небольшого окопчика рядом с пулеметом лежал парень. Ребята скорбно глядели на высохшее мертвое тело. Погибший казался им совсем молодым.
— Вот и пулемет. Наш пулемет. Советский. Парень погиб, а пулемет должен стрелять, — по-взрослому, как хозяин, сказал Вася.
Ребята вытащили пулемет из окопчика и стали очищать песком запекшуюся на кожухе кровь. Они чувствовали сладковатый тошнотворный запах, неотделимый от смерти.
— Ртом дыши, ртом, — советовал Вася, терпеливо перенося трупный запах, который лез в нос, забивал легкие.
— Давай бойца закопаем, — предложил Колька.
— Отнесем пулемет, там, в доте, есть солдатская лопатка. Вернемся и закопаем.
Тащить пулемет, состоявший из разных выпуклостей, выступов, углов и граней, было нелегко. Все это больно впивалось ребятам в плечи, лопатки.
Разные мысли лезли в головы ребятам, одна держалась особенно крепко: представлялось, что они несут труп. Так крепко пахла война. Наконец-то увидели заброшенный, но ладно сработанный дот: крыша и стены из толстых железобетонных плит. Дот был глубоко посажен в землю. Казалось, он вырос из земли.
Ребята спрятали пулемет, укрыли его сушняком. В одном из углов дота в ящике лежали гранаты. Кто-то набросал на них солому.
— Тут уже работали! — смахивая с лица паутину, сказал Коля. — Кто бы это? Поймают фашисты — убьют.
Землистое лицо Васьки было спокойно, только хлопали большие светлые ресницы.
— Да вот, пастой. — Он отодвинул старую доску, покопался в каком-то тряпье и достал карабин. — Видел?.. Новенький. Смазал я его, тряпками обмотал.
— Значит, это ты тут? — воскликнул Коля. Лицо его посветлело от радостной зависти. — Давай скажем Андрею Ивановичу, что мы вдвоем собрали. Ладно? — прибавил он дружелюбно.
— Так и скажем, — подхватил Вася, блеснув в его сторону голодными глазами. — Ты садись вот на этот ящик. Тут совсем сухо, тепло. Давай поедим. А?
Колька достал краюху хлеба и, отломив большой кусок, протянул Васе.
— Вкусно! Хлеб ваш соленый, — похвально сказал Васька. — Коль! Меня поймают, ты будешь?
Коля понял, о чем речь, сказал твердо:
— Буду. Честное пионерское, буду, до конца. К партизанам уйду.
Налетел ветерок, и по кустам пробежала волна серебристого света — последние паутинки.
— Пойдем закопаем парня.
На могильном холмике посадили сосенку — чтоб не забыть место.
Вася на минуту задумался. Он вспомнил своего отца. Может быть, и его отец где-нибудь лежит так, бездыханно. А может, он жив? Что, если его не расстреляли, если он убежал? Мальчик точно не знал — мертв или жив отец, но остро чувствовал: пока сам жив, должен ждать отца, делать такое, за что отец похвалил бы. Оружие — это хорошо!
— Чего зеваешь? — толкнул его Коля. — Идем.
— Коль! — доверительно шепнул Вася. — Я спрятал на станции бутылку с горючей смесью. Фашистов угощу.
— Поймают — убьют.
— Хитрого да ловкого не поймают. А я теперь хитрый, — томил Вася друга загадочными разговорами. — За батю дам им прикурить…
Не доходя до Сещи, ребята разошлись. Вася убедил товарища, что непременно должен побывать на железнодорожной станции.
— Ну ладно, иди! — согласился Коля.
Вскоре Вася прибежал на станцию, раскопал запрятанную бутылку с горючей смесью, спрятал ее за пазуху. Потом, как это делают побирушки, стыдливо подошел к грузовой машине. В кузове, плотно прижавшись друг к другу, на соломе сидели гитлеровцы. Васька начал жалостливо, нараспев:
— Пан солдат… Спичку дай. Спичку дай. Нет спички. — Постучал по коробку и мгновенно бросил бутылку. Машина сразу вспыхнула.
— Стой! Убью!.. Капут! — закричали солдаты, выпрыгивая из кузова.
Некоторые гитлеровцы были охвачены пламенем. Но Вася с прытью преследуемого зайца нырнул под вагон, с разбегу перепрыгнул канаву и понесся в сторону речки Сещи. Он уже был далеко, когда из заднего вагона эшелона выскочили два гитлеровца с овчаркой. Настигнуть мальчишку оказалось нелегко. От станции по шоссе помчались два мотоциклиста, рассчитывая перехватить беглеца. Вася скинул сапоги, фуфайку и так быстро бежал, что вскоре исчез из поля зрения преследователей.
Солдаты спустили черного пса. С озлобленным рыком тот бросился по теплым следам мальчишки. Это было похоже на травлю зверя. Овчар метался в прибрежных кустах, прыгал в воду, обнюхивал лозняк и снова оглашал берег злобным лаем. Притравленный на людей, злобный пес стремился отыскать жертву. Вася прятался в реке у глубокого берега, на мгновение появляясь на поверхности, чтоб глотнуть воздуха, и снова исчезал. Напрасно овчар несколько раз бросался, завидя мальчика: Васька успевал нырнуть и снова выплывал там, где собака не ожидала его. Но развязка была близка. Гитлеровцы на мотоцикле уже подъехали к противоположному берегу, а пешие пробирались через кусты. Овчар снова прыгнул в речку, и снова мальчик нырнул: его голова и плечи теперь показались из воды там, где кончался вирок. Дальше — отмель. Прятаться было негде, да и бессмысленно. Вася понимал это и поднял над головой руки с посиневшими от холода ладонями.
— Очень сильный ребенок! — невольно воскликнул один из мотоциклистов.
— Уберите собаку, — крикнул Вася, показывая на овчара.
Гитлеровцы подозвали собаку, взяли ее на шворку и подали мальчику знак выходить на берег. Вася покрасневшими от воды и горя глазами посмотрел окрест — на любимые поля, на тихую речку, где совсем недавно ловил щурят, на кусты, где с Колькой искали патроны. Увидит ли он снова Колю, деда, Андрея Ивановича?
Встретившийся по дороге к эшелону Махор стал просить солдат отдать ему Васю. Но то ли гитлеровцы не понимали полицая, то ли исполняли приказ — доставить мальчишку в эшелон.
— Прочь, прочь, — закричали они в один голос.
Вот и вагон. Вася обрадовался, увидев возле путей остов грузовой машины, которую он поджег.
В коридоре вагона мальчик начал чихать от острого запаха лекарств. На полках сидели солдаты, которых Вася угостил огнем. Солдатам делали уколы. Человек в белом халате грубо закричал на мальчика. Из соседнего купе, завешенного белым полотном, вышел сутулый, нескладный гитлеровец с несчастными глазами дрессированной обезьяны. Пр и виде пленного лицо его исказилось злобной гримасой.
— Раздевайся, — приказал он мальчику и стал рывком стаскивать с него мокрую одежду.
Васька разделся догола. Вошел гитлеровец — высокий, худой, с лицом, на котором застыла злость. В руках он зажал большой шприц с какой-то жидкостью. Сутулый заставил Васю растянуться на полке. Мальчик почувствовал, как треснула его кожа, игла вошла в спину. Больше ничего не помнил.
Очнувшись, не мог понять, где он и как сюда попал. В купе с зашторенными окнами было темно и тихо. Только у самого потолка светился зеленоватый глазок. Лежа в сумрачной тишине, Вася ничего не мог вспомнить. Может, он умер? Может, его положили в большой склеп? Попробовал крикнуть, но крика не получилось, густая жижа залепила горло. Прошло немного времени, снова появился высокий гитлеровец в халате. Купе ярко осветилось.
— Этот зверек удивительно живуч, — проговорил врач с лицом испуганной обезьяны. — Уди-ви-тель-но! Вы отдаете его мне? Он нужен военной медицине. Он очень крепкий кролик.
— Хорошо. На благо великого рейха… Берите! — сказал сутулый.
— Ты будешь цифра… Номер… — Гитлеровец в белом халате вынул из бокового кармана записную книжку в глянцевом черном переплете и сказал, записывая что-то: — Ты будешь номер пятьдесят девять. Пятьдесят девять! — властно повторил «белый халат».
Вася смотрел на врача широко раскрытыми глазами, ему не было ни больно, ни страшно, ни любопытно. Он испытывал глубокое безразличие ко всему.
— Пятьдесят девятого накормить, — приказал «белый халат».
Принесли еду. Васька откусил кусочек хлеба, а к консервам не притронулся — не хотел льститься на подачку. Гордость в нем закипела.
Опять подошел «белый халат».
— О, майн гот! — сказал он без злобы. — Я так и думал. Ты будешь отличный кролик. Тебя хватит надолго.
Так исчез Васька. В ту же ночь эшелон ушел на запад. Уехал и номер пятьдесят девять.
Глава девятая
В один из холодных ноябрьских дней Сергутину занеможилось и он остался дома. Дубровская управа требовала от Сергутина муку для военного соединения, прибывшего на станцию Олсуфьево. Аня — переводчица, с которой часто встречался Сергутин, — подслушала разговор в немецкой комендатуре и теперь передала, что в Олсуфьеве расположились остатки дивизии СС, разгромленной под Москвой.
После встречи с Данченковым Сергутин почти ежедневно обходил дома своих знакомых и брал от верных, стойких людей слово помогать партизанам. Количество желавших оказывать сопротивление фашистам в разных формах (то ли прямой борьбой, то ли пропагандой правды о Советском Союзе) росло с каждым днем.
Больного Сергутина все же вызвал к себе в кабинет начальник управы Кушнев. Он был знаком Сергутину. Кушнев преподавал географию в Дубровской средней школе. Его считали вполне надежным, советским человеком и вдруг совершенно неожиданно с приходом фашистов он оказался у них на службе. Шептали, будто он завербован еще раньше, до войны.
— Хлеб! Хлеб!.. Где мука? — закричал он на Сергутина. — Ну что молчите?..
— Да вот занемог. Мне бы погреться возле домашних угольков. А так не ручаюсь за себя, — спокойно, но глухо ответил Сергутин.
— Ладно! Пошлите дежурных райуправы с приказом для мельников. И поймите: хлеб — это жизнь, сила, победа. Сами знаете. Но сила эта может быть обращена и против нас, если хлеб попадет в чужие руки. Контроль необходим. Я вам доверил, за вас хлопотал. Оправдайте доверие немецких властей. Куда вам с вашим здоровьем! Семья ой-ой… Не проживете без нас. Скоро школу откроем. Да что школа… Она вашу ораву не прокормит.
— Спасибо за беспощадную откровенность. Иду, буду действовать! А все же дайте мне три дня постельного режима.
— Хорошо. Да вот, кстати, обратитесь к главному врачу. Он вам какое-нибудь зелье от удушья выпишет. Идите и помните: хлеб, хлеб! — воскликнул Кушнев.
Как только закрылась дверь за Сергутиным, в кабинет вошли заведующий сельхозотделом Патрицкий и помощник начальника управы Рылин.
— Ну, друзья, как ваше самочувствие? А мне пришлось политобработкой заняться.
— Зря нервы портите. Кулаком по столу — и все тут, — прошипел Патрицкий.
— Гм… положим, да. Но он мне всегда нравился. Умен, черт его подери.
— Может, излишне доверяете Сергутину? Я имею сведения, что он уже помогал хлебом солдаткам и жидам. Доверять ему опасно, — подтвердил Рылин.
— Опасно, говорите?.. А кто Сергутин? Беспартийный. Обойден коммунистами. Мелкий был у них служака. Да и на заводе в Бежице ничем не отличился. Тебе вот я доверяю. А ведь ты активистом слыл, — вспылил начальник, обычно сдержанный в присутствии подчиненных.