Поняв, что бабушке необходим завтрак, Вика пошла его организовывать, а Настя пошла проводить беседу с моим отцом.
–Олег, – говорила она, сев на скрипучий деревянный стул на кухне напротив моего отца, – как часто у тебя мама кушает?
–Как попросит, так и кушает, – отвечал отец, говоря чистую правду.
–Да ну? – Настя не поверила и посмотрела на Седого с холодной издевкой. – А как часто она просит?
Отец пожал плечами.
–Хорошо, – продолжила она докапываться до истины, – спрошу иначе. Олег, когда она ела последний раз?
–Вчера, – уверенно ответил отец.
–Во сколько?
Седой пожал плечами: он не помнил, правда, потому что вчера пил весь день с Толстым и Тонким, но кто-то точно кормил мать, возможно, Витя.
Настя изменилась в лице от такого пренебрежения к старухе.
–Сколько раз в день ты ешь? – жестким голосом спросила она.
–Да как придется, – просто ответил отец.
–А Лиска?
–Да ну, кто ж знает, тоже, – Седой терял уверенность, отводил глаза.
–Тоже? Как придется? Первоклассница должна есть регулярно, – Настя начинала выходить из себя, – а не тогда, когда ее папаша соизволит о ней вспомнить.
Отец потерял перед ней всю смелость. Настя установила свою временную власть над ним. Тогда я злилась на эту высокомерную стерву за то, что она смеет так помыкать моим большим и сильным папой, я не понимала, что она старается для меня в том числе.
До самого дня кончины бабушки девочки ежедневно навещали ее, следили, чтобы старушка была накормлена, вымыта, одета. Им очень помогала Грачевская. Но ходить долго не пришлось. Неделю бабушка прожила в человеческих условиях: без пьянок, сытая, намытая. Потом скончалась. Старушха не смогла жить в этом зверином логове, адской дыре, не имея смысла жизни и любимого человека рядом. Когда у бабушек умирают мужья, они находят в себе силы жить, потому что у них остаются их дети и внуки, которые и являются главной жизненной опорой стариков. У моей же бабушки были и дети, и внучка, но только вот опоры не было. Наоборот, мы расшатывали все больше и больше и без того чахлые подпорки ее жизни. Она, конечно, боялась за дядю Витю, но у нее не было ни сил, ни возможностей поддерживать старшего сына. Ей в этих условиях стало уже настолько себя жаль (и я ее понимаю), что она решила бросить старшего больного сына на произвол судьбы и умереть, ведь ради младшего сына-изверга и бездушной внучки она жить вовсе не хотела.
Отец, когда не пил, вставал рано, часов в шесть утра. После визита Вики и Насти он как раз перестал временно устраивать попойки. Многие порывались прийти в гости, но Седой, волнуясь, что девочки зайдут проведать нас, всем отказывал. Просыпаясь, он часто будил и меня, страшась одиночества.
То воскресное мартовское утро выдалось не самым ужасным, хотя март, как правило, мерзок в своих проявлениях, особенно утренних. Седой проснулся, сделал свои дела, понял, что его гложет одиночество, и растолкал меня.
–Вставай, Лиса, – услышала я знакомое родное бурчание над ухом, – пошли чай пить, уроки делать будем, завтра в школу.
–Папа, – спросонья попыталась перечить я, хотя давно уже должна была привыкнуть к подобным ранним побудкам, – я хочу еще спать.
–Лиса, – голос его стал тверже, настолько, что я даже сквозь сон почувствовала страх, – я сказал тебе, что пора просыпаться. Вставай.
Отец сказал – дочь сделала. Я проснулась, включила мультики, папа лег рядом, мы не собирались делать уроки и пить чай, просто ему было спокойнее так.
Я привыкла вставать рано в школу, но не каждый день. Частые пьянки, происходившие у нас дома на первом году моего обучения, длились до самой глубокой ночи, поэтому спать я ложилась довольно поздно, а мой отец еще позже. Из-за этих вакханалий мы часто не могли с ним вовремя проснуться, поэтому в школу я периодически опаздывала на урок, а то и два. За этими систематическими опозданиями последовала неуспеваемость. Разумеется, моя классная руководительница задавалась вопросом, почему я нередко пропускаю первые уроки, но у отца было оправдание: уход за престарелыми родителями и братом мешал нашим с ним походам в школу. Постоянные записки скоро перестали удовлетворять учительницу. Тетя Алена, мать Кристины, выручала нас время от времени, забирая меня в школу, но не каждый день. Иногда Кристина ходила сама, потому что ее родителям было безразлично, что на пути у нас стоит оживленная дорога, для первоклассницы являющаяся сложным препятствием. В такие дни отец не отпускал меня с ней, потому что беспокоился, переживал, считал подобное опасным.
Когда пьянки временно прекратились, я стала наконец высыпаться, потому что мы с папой ложились рано. Спали до сих пор вместе. Странно, не так ли? Девочка в трусиках и голый мужчина, пусть и родной отец. Сегодня это кажется мне омерзительным, а тогда я не представляла себе, что может быть как-то иначе.
В общем, мы с отцом проводили воскресное мартовское утро, лежа в постели, когда в комнату зашел бледный дядя Витя. Отец разозлился на вошедшего без стука и закричал:
–Какого черта ты сюда заперся? Пошел вон!
–Холодная, Олег, она у нас, – тихо сказал дядя, печальный и бледный, казалось, еле живой.
–Ты что несешь, эпилептик?! – продолжал орать отец, думая, что у дяди снова плохо с головой.
–Матушка наша, говорю, холодная.
–Так укрой ее, чего тут встал? – отец не понимал, чего от него хочет брат.
–Укрытая, – еле говорил дядя.
–А от меня что надо?
–Хоронить ведь надо.
До папы стало доходить, что имеет ввиду брат. Он перестал орать, вовсе замолчал на какое-то время, пытаясь осмыслить. Седой тогда очень надеялся, что дядя Витя несет чушь, обычную для его расстройства, но страх охватил его с головы до пят. Отец медленно встал, обул тапки и неспешно пошел в комнату бабушки. Я вскочила и потопала за ним.
Картина была ужасная, мерзкая, отвратительная… Прости, боженька, если ты есть, за то что говорю так о теле мертвой бабушки своей, но тогда мне было страшно. Она лежала, скрючившись, на своем диване, с открытым ртом, из которого на подушку вытекла какая-то жидкость; глаза ее бледно-голубые были открыты и, казалось, впивались в меня; волосы растрепались, постель была мокрой и грязной от испражнений.
Отец очень испугался. Чего? До сих пор я не знаю ответа на этот вопрос. Самое простое, что пришло бы в голову всем, кто хорошо знал этого безумного ублюдка: дохода больше нет, сухой закон, голод, долги станут нашим бременем. Он принялся рыдать. Дядя Витя сидел на стульчике у изголовья и поглаживал седые растрепанные волосы матери. Он, любивший мать всей душой, скорбел гораздо больше Седого. Я побежала скорее звонить Алине.
Денег у нас не было вообще. Даже на еду. Вчера мы доели последний суп, а сегодня отец должен был занимать, только у кого, мы еще не придумали. Я прекрасно знала, что в доме нет и рубля. Мама, могла ли помочь мама, оскорбленная Седым так сильно после всех своих добрых дел? А Алеша? Разрешит ли Алеша помочь нам теперь, после той драки, после всех мерзких слов, что не так давно изрыгал мой сумасшедший придурковатый отец?
–Мама, мама, – кричала я в трубку, услышав родной голос, – баба умерла!
Мама немного помолчала, потом попросила меня успокоиться и сказала, что сейчас приедет. Я почувствовала облегчение. Будто булыжник давил на меня, а тут легкость. Я побежала к отцу с криком:
–Папа, папа, мама приедет!
Он молча посмотрел на меня, закусив губу. Слезы текли по его грубому морщинистому лицу. Тогда он забыл все обиды, нанесенные Алеше и маме. И забыл обиды, которые хранил в себе на них, но лишь временно, пока нуждался в их помощи.
Все, что произошло с нами месяц назад, теперь повторилось. Мама и ее новый муж приехали. Алексей позвал Вику. Вика позвала Настю.
За круглым столом выяснилось, что денег нет ни у кого. Казалось, пятеро сидевших в комнате взрослых людей в тупике.
–Насть, может попробуешь занять у матери? Я все отдам, – говорил с робостью в голосе мой отец, не надеясь на положительный ответ.
–Олег, – оправдывалась та, – я студентка, у меня денег нет, а мама мне не даст. Она знает, что тебе тяжело будет отдавать.
–Но я ей отдам, это точно! – отец делал жалкие попытки убедить подругу.
–Но чем? Пенсии нет, – парировала Настя, опустив голову. Она хотела помочь, но было нечем.
–У меня точно нет возможности раздобыть денег, – вздохнула Вика.
–Кредит, – строго сказала мама.
Папа поднял на нее печальные глаза.
–Не смотри так, – сурово говорила Алина, – словно я враг народа. Ты взял кредит для этих уродов, теперь бери такой же займ на похороны для родной матери.
–Алин, – вмешался ее муж, – не неси ерунды. Он по дурости тот кредит взял. У него дочь твоя живет. Его приставы начнут насиловать. Он же не отдаст этот долг. Пожалей Алису.
Почему чужой человек думал обо мне больше, чем родители?
–Но у нас тоже денег нет, – вспылила Алина, – а тетю Веру надо на что-то хоронить!
Отец молчал. Ему было стыдно.
В итоге решили искать деньги, кто сколько сможет, а на следующий день считать собранную сумму и думать, что дальше делать.
Алина и ее муж ушли. Отец остался с подругами. Он снова зарыдал.
–Девки, только вы мне помочь можете! Поддержите меня! Возьмите водки! Я не вынесу!
С одной стороны его подруги понимали, что бутылка не самый лучший выход, но с другой… Они знали, как отцу важна подобного рода помощь, поэтому решили, что лучше сами с ним разопьют, чем он позовет шалман уродов. Вика сходила в ларек. Стали напиваться, пока за стеной смирно лежал жуткий труп старухи.
Алкоголь кончился, решили разойтись. Девочки оставили отца, пьяного и несчастного, на мое попечение, надеясь, что он уснет. Но отец не смог остановиться. Он твердо решил в тот день напиться до чертей. Позвонил Грачевской, как человеку, любившему его мать, считая, что с ней он сможет лучше разделить боль утраты. Та примчалась с мужем, который сбегал за парой пузырьков. Сначала они пили втроем. Папа долго плакал, выговаривался им. Потом пришла еще парочка любителей выпить: Леша по кличке Ванька-встанька, молодой, но уже повидавший и повыпивший, а с ним Иволгин, не знавший, что у Седого сидит его бывшая жена с новым избранничком. Но желание выпить перевешивает гордость такого сорта людей, поэтому бабу делить не стали. Так как компания разрослась, подумали, что не хватает еще пары хороших общих друзей: Алены и Славы. Позвали и их. Пили все. Кто-то даже забывал, какой повод.
После очередной стопки Грачевская задала отцу очень простой, но важный вопрос:
–На что мать хоронить будем?
–Не знаю, денег нет, – ответил тот.
–Хоронить надо, – сказала Грачевская.
–А я что могу сделать? – фыркнул отец.
–Но это же мать твоя! Как ты так можешь?
–Да он пьяный, – отмахнулся дядя Слава.
–И что? – гаркнула на него жена, решившая поддержать подругу.
–Да при чем тут то, что я пьяный! – вспылил Седой. – Даже если бы я был трезвым, у меня не было бы представления, на что хоронить!
–И что ты собираешься делать? Какие у тебя есть варианты? – спросил Иволгин, наливая себе водку.
–Да кто знает, – махнул рукой Седой. В нем уже не было той скорби, которая несколько часов назад выливалась слезами. А ведь когда умер деда Митя, Седой долго не мог успокоиться, даже водка не могла прекратить рыданий. – Мы говорили сегодня с Алинкой, с Настей, с Викой. У них у всех тоже денег нет. Я понимаю, девочки студентки еще, с них спроса нет. Они помогают всегда, чем могут. А эта шалава даже помочь не может! Что, ее наркоша не зарабатывает?
–Имей совесть, – перебила Грачевская. – Она тебе похороны отца организовала.
–И что? – возмутился неблагодарный Седой.
–Она туда все деньги впарила, – напомнила Алена. – А ты, кстати, так и не отдал ни копейки.
–Еще бы я отдал! – петушился отец. – У меня на руках ее дочь, которую я кормлю, содержу, воспитываю.
–Ой, да ладно тебе, – перебила Грачевская. – ты говоришь так, будто на своем горбу все тащишь.
–А как еще? – возмутился Седой.
–Ты не работаешь, какой тут горб! – говорила тетя Ира громко, распаленная выпитой водкой.
–Куда мне работать? – оправдывался отец. – У меня ребенок на руках. Кто ее будет воспитывать? Следить за ней надо. А брат? Он же больной человек! Оставлять Лиску с ним опасно! Ты что несешь! Какая работа! – он говорил все это и был твердо уверен в том, что в таком образе жизни, как у него, здорового безработного мужика, нет никаких отклонений от нормы.
–А почему ты на Алину наезжаешь? – Грачевская решила заступиться за некогда подругу. – Она разве недостаточно делает для Лиски?
–Да она шлюха! – закричал отец, теряя рассудок. – Что она делает?! Она ничего не делает! Она променяла дочь на наркомана!
–Она не меняла! – кричала Грачевская в ответ на повышенный тон отца. – Отдай ей Лиску, они заберут ее, ребенок будет сыт, одет, обут!
–И кем она там станет?! Такой же шлюхой, как ее мать?! Да кто она такая?!Она спирт пила беременная! Ее я с притона вытянул! Я ее спас! – кричал папаша все это, на самом деле уязвленный лишь только тем, что мама променяла его на наркомана, а он ее все еще так любил. А ведь когда-то Седой гордился тем, что Алина пила спирт во время беременности и родила меня здоровой. Теперь все иначе. Но не от осознания того, что пить беременной женщине противоестественно, а лишь от своих личных обид. – Моя дочь в моих руках тоже сыта.
–Да она попрошайничает по соседям на пару с Вано, – возмутилась Грачевская. – Иногда их кормят в четвертом подъезде. А от Вики она вообще не вылазит: если б не щи, которые она там жрет, давно бы с голоду упала.
Это была чистая правда. Я тогда еще только начинала промышлять этим: ходить по соседям, у которых есть дети, с которыми я якобы люблю играть, на самом деле только ради тарелки щей. Я даже ходила гулять с одной мамашкой, у которой был грудничок, чтобы она меня иногда звала в гости с ним посюсюкаться, а потом кормила. Деньги мы с Ванькой клянчили постоянно, и нам их давали. Попрошайничество было для нас необходимостью, потому что кушать хотелось часто, но было нечего, ведь родители про нас забывали.
–Так, ладно, успокойтесь, – вмешался Слава, – что вы тут развели? Мать хоронить надо.
–Да иди ты! – перешел на него Седой. – Сказал уже, что не на что!
–И что делать собираешься? – не унималась Грачевская.
–Откажусь, – совершенно спокойно решил Седой. – Я узнавал: если нет денег на похороны, можно отказаться.
–И как тогда ее похоронят? – поинтересовалась тетя Алена.
–Ну, в общей могиле, на Новом кладбище где-то такая есть, – разъяснил ей муж.
–В пакете, – добавил Иволгин.
–Да вы сдурели?! – заорала жена Грачевского. – Как можно мать хоронить в пакете в общей яме?! Как мешок с мусором?! Мать жизнь дает, растит, кормит, воспитывает.
Верно, конечно, только стоило ли укорять обреченного несчастного бездушного мужика, выпившего столько водки? Можно и нарваться. Но Грачевская укоряла, а отец краснел, глаза его готовы были вывалиться из орбит от бешенства, на тонких губах пенилась слюна.
–Кто меня вырастил?! – кричал он. – Она тварь! Она меня не растила! Она Витю растила, а меня бросила! Она ему покупала лучшие кроссовки, а меня одевала в дерьмо! Она меня готова была бандитам отдать на растерзание, когда я попал! Она тварь недостойная! Она меня никогда не любила. Почему я должен к ней нормально относиться? У меня только отец был. Я всегда говорил, что мать не считаю родной. Я вообще считаю, что женщины все ниже мужиков. Такие, как моя мать, уж точно. Они вообще не достойны ничего хорошего. Они рабыни. Любая пришедшая ко мне баба просто шваль, если не жена друга. Я не женщину уважаю, а друга. Каждая баба, тупая и беспринципная, достойна, чтобы ее мутузили. Я и мать свою бил, и Алину бил: они заслужили.
Мать моя, может, заслужила. В их с отцом отношения углубляться мне слишком пошло. Но чем заслужила старая бабка такие страшные гематомы по всему телу, которыми одаривал ее из раза в раз родной сын, я не знаю. Разумеется, она его ненавидела. За такую жизнь, которую он ей устраивал, я бы отравила подонка. Какая тут любовь? Но Седой не винил себя никогда, только лишь окружающих. Он выдумывал в своей голове различные фантазии, которые выдавал за истину, чтобы оправдывать свои зверства, так и сам же в них верил, поэтому считал себя правым.