Гости, казалось, сошли с ума – они смеялись, гоготали, хохотали, хихикали. Старший Берг беспрестанно вытирал кулаками слёзы на глазах, жених, упав на спинку стула, охал и всхлипывал, Арина, громко визжа, барабанила ладонями по столу, и только её мама – тихая, ничем не примечательная женщина, смотрела на это безумие, горестно покачивая головой.
Музыка кончилась. Веселье не сразу, но тоже постепенно сошло на нет. Арина, тяжело дыша, сняла солнцезащитные очки, обнажив огромный синяк на два глаза, протерла их бумажной салфеткой и сказала о том, что ещё полчаса назад даже представить себе не могла, что когда-нибудь произнесёт эти невероятные, почти что фантастические слова:
– Пусть живёт. Я… я… я в жизни никогда так не смеялась!
Раздался телефонный звонок. Старший Берг поднёс к лицу айфон, прищурился, близоруко вглядываясь всё ещё мокрыми глазами в высвеченное на дисплее имя звонившего, и, изменившись в лице, гаркнул:
– А ну тихо! – Потом добавил вполголоса. – Губернатор на проводе.
Не отводя взгляда от дисплея, он медленно поднялся со своего места. Поправил свободной рукой воротник пиджака, приосанился, расправил плечи и только после этого сказал твёрдым голосом в айфон:
– Слушаю вас, Егор Петрович. Здравствуйте.
Капитан Кравец подошёл к одевающемуся Введенскому. Стряхнул с него конфетти, помог заправить рубашку в брюки, после чего взял за локоть и повёл к выходу.
– Да вот, Егор Петрович, – бодрым голосом отрапортовал Берг, – гуляю на свадьбе дочери… Нет, нет, что вы, всё предельно скромно, одни родные и близкие… Да. Что поделаешь: всем сегодня тяжело, а уж про нас-то с вами, что и говорить…
Несколько секунд Берг, терпеливо выслушивая длинную тираду губернатора, согласно кивал в айфон, потом ахнул:
– Да вы что?!
Помолчал какое-то время и сказал о том, что уведомление о готовящемся митинге получено в срок, поэтому официальных причин для отказа пока нет.
– Хотя… Если хорошенько поискать, наверняка что-нибудь отыщется. Это ж такие люди – что вы! – за ними только глаз да глаз.
Губернатор, видимо, возразил, и Берг тут же согласился:
– Хорошо. Тогда сделаем по-другому – загоним митинг куда-нибудь на окраину, где их никто не найдёт и не услышит.
Губернатор снова возразил, но Берг снова нашёл что ответить:
– А мы послезавтра, в это же время, проведём на площади Ленина большой детский праздник. Ну, там ёлка, дед Мороз, Снегурочка, все дела. И пригласим туда этого вашего журналиста из «Российской газеты», будь он неладен…
Берг осёкся. Терпеливо выслушал ответ губернатора, потом улыбнулся и мягко возразил:
– Уверяю вас, Егор Петрович: никуда он не денется, пойдёт как миленький! Не почтить детей своим присутствием, когда те придут к нему и позовут на праздник, это ж каким человеком надо быть?
Капитан Кравец потянул Введенского за руку.
– Ну, всё-всё. Пойдём. Поздно уже.
– Погодите.
Губернатор что-то сказал, и Введенский, по довольному виду мэра заключил: его предложение было не только услышано, но и, по всей видимости, принято.
Широко улыбнувшись, Берг попрощался с губернатором и отключил связь.
Улыбка мгновенно слетела с лица. Оглядев присутствующих, он остановил свой взгляд на сидящем в самом конце стола невысоком, немолодом человеке в сером неброском костюме.
– Семёнов! – позвал он.
Невысокий немолодой человек вскочил со своего места.
– Где собираются митинговать эти… ну, эти, которые против повышения тарифов на ЖКХ?
Проглотив комок в горле, Семёнов ответил: на площади Октябрьской революции.
– Близко, – поморщился Берг. – Так… Ты вот что: запрети там. Отправь их куда-нибудь подальше… в смысле, подальше от площади Ленина. Ну и туда, куда подумал, тоже.
– Что случилось, дядь Коль? – спросил мужчина в белом костюме и неимоверно огромным выпирающим из-за ремня животом. – Опять проверка?
– Да вроде того.
– А как же катание на тройках?
– Каких ещё тройках?
– Орловских. Я вчера заказал семь штук на седьмое число. Всё, как Арина просила.
– Ах, да, – вспомнил старший Берг. – Тройки… Но это вы уж без меня. Я послезавтра иду с губернатором на ёлку… В общем, вы веселитесь, а мне некогда.
– И нам некогда, – вздохнул капитан Кравец. – Скоро полночь… Ну что, пойдём?
Поймав на себе внимательный взгляд Николая Берга, еле заметно кивнул ему, после чего крепко сжал локоть Введенского и повёл к выходу из зала ресторана «Дворянское гнездо».
Ночная дорога была пуста. Введенский сидел на переднем сиденье автомобиля и неотрывно смотрел в боковое окно. Повсюду, куда ни падал его взгляд, горела холодным неоновым светом реклама товаров, необходимых людям в их повседневной жизни, а вот самих людей в этот поздний час на улицах почти не было. Стояли, правда, кое-где на остановках в ожидании случайного автобуса продрогшие на ветру гуляки, но их окоченелый вид ни столько очеловечивал городской пейзаж, выполненный в безжизненных чёрно-белых тонах, сколько омрачал его.
Убрав руку с руля автомобиля, капитан Кравец переключил рычаг коробки передач.
Спросил Введенского:
– Ты как там?
Не отрывая взгляда от окна, Введенский пожал плечами.
– Нормально.
– А я вот малёк притомился… Пить хочешь?
Введенский повернул к нему лицом. Спросил: что за журналист «Российской газеты», о котором упоминал Берг в телефонном разговоре с губернатором, приехал к ним в город, и отчего все так переполошились.
– Ещё б не переполошиться, – усмехнулся Кравец. – «Российская газета» – это тебе не халям-балям, это – чтоб ты знал! – официальный орган Правительства России. Серьёзная штука.
– А причём здесь митинг против ЖКХ?
Капитан Кравец достал из бардачка пластиковую бутылку воды. Открутил крышку и, не отводя взгляда от дороги, отпил из горлышка. Вытер тыльной стороной ладони губы и сказал, что осенью прошлого года в городе проходил митинг, на котором, кроме всего прочего, было принято решение накатать жалобу в Москву на неконтролируемый рост тарифов, а по сути – на губернатора, зять которого заправлял и заправляет до сих пор делами в ЖКХ.
– И что? – спросил Введенский. – Какая тут связь?
– Прямая. Мы, плательщики, беднеем с каждым новым повышением, а зять губернатора богатеет, причём, как говорят злые языки, чуть ли не пропорционально росту тарифов… Хотя это они, конечно, загнули – всё тут, как мне представляется, чуточку сложнее.
– Значит, жалоба на ЖКХ попала в «Российскую газету»?
– Похоже на то.
– И что теперь?
– Посмотрим… Если журналист не дурак, а дураков в таких изданиях по идее быть не должно, то нароет столько материала, что мало не покажется никому: ни губернатору, ни его зятю, ни некоторым другим уважаемым в городе людям.
– Таким как наш мэр, – добавил Введенский. – Да? Я угадал?
Капитан Кравец усмехнулся.
– Как это у тебя всё просто. Просто диву даюсь.
– А у вас, скажете, нет?
– А у нас, – сказал назидательным тоном Кравец, – виновным, согласно статье сто четырнадцать уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, считается тот, чья вина в совершении преступления доказана в суде.
– Ну, ясно, – махнул рукой Введенский.
– Что тебе ясно?
Злорадно улыбнувшись, Введенский сказал: ясно, чего они боятся.
– Они боятся, что журналист придёт на митинг, узнает, что скрывают от правительства страны уважаемые люди во главе с зятем губернатора, и напишет об этом в своей «Российской газете»… И чтобы этого не случилось, послезавтра Семёнов по приказу Берга разведёт журналиста с митингующими – одних отправит в один конец города, другого – в другой.
Кравец внимательно выслушал Введенского. Согласно кивнул и, проведя сухой ладонью по лицу, молча уставился на дорогу красными от хронического недосыпа глазами.
Уже подъезжая к дому, Введенский поинтересовался: кто тот толстяк, который прыгал, как ненормальный вокруг него с пакетом конфетти. Получив подробный ответ, поблагодарил капитана за то, что подвёз до подъезда и, не попрощавшись, вышел из автомобиля.
Только оказавшись в своей комнате, на своём диване наедине со своими мыслями, Введенский, наконец, осознал, что с ним произошло. Его унизили. Но и это, вспомнил он, далеко не всё. Его не просто унизили на глазах огромного количества людей и оскорбили так, как, наверно, не оскорбляли никого из тех, кто присутствовал при этом, его ещё осмеяли – открыто, зло, не стесняясь и не стесняя себя в выборе насмешек.
Введенский вскочил с дивана. Тяжело дыша, босиком подошел к окну, прислонился лбом к холодному стеклу и, закрыв веки, представил себя со стороны – таким, каким его видели гости мэра.
Вот он – смешной и нелепый – снимает с себя брюки, вот – подштанники, вот – встаёт на цыпочки и, высоко поднимая голые колени, скачет вдоль нескончаемо длинного т-образного стола под тошнотворную музыку Чайковского.
Введенский застонал. Ударил несколько раз лбом об оконное стекло и вернулся к дивану. Сел на краешек, сложил ладони между ног, опустил голову.
Ему хотелось забыться, забыть о существовании Бергов, полицейских, въедливых одноклассников, которые обязательно начнут выпытывать, как ему удалось вырваться из полиции, и какую цену пришлось заплатить за это.
Введенский поймал себя на мысли о том, что не понимает: зачем он, вообще, попёрся к Арине.
«Ради чего? Неужели я всерьёз рассчитывал на то, что когда-нибудь стану великим и покорю мир? Ведь нет же! В глубине души я всегда понимал, что этого не будет, потому что этого не может быть в принципе, то есть, конечно, может и, возможно, даже будет, только с кем-то другим, не со мной… А раз так, зачем мне всё это?»
Так и не поняв: ради чего он терпел унижения, если не верил в то, что способен покорить мир, Введенский возненавидел себя. Несколько секунд он в ярости смотрел на свои голые тощие колени и думал, чтобы такого сделать, дабы раз и навсегда утолить в себе эту ненависть.
Однако, как Введенский не распалял себя, а ненависть в нём угасла так же быстро, как и зажглась, едва в голову закралась мысль о том, что ненавидеть можно и нужно тех, кто этого достоин – людей целеустремлённых, сильных, беспощадных, таких как Берг и его мажористая дочь Арина.
«А меня – слабого и трусливого – разве можно ненавидеть? Нет. Меня можно только жалеть, презирать и игнорировать».
Введенский снова подошёл к окну. Сжав кулаки, посмотрел с высоты девятого этажа на ночной мир и ещё раз пожалел о том, что теперь уже, видимо, никогда его не завоюет.
«Ну и ладно. И пусть. Зато теперь я точно знаю, какой он, и что с ним делать, если всё-таки однажды окажется в моих руках».
Глава 1
…гнев человека не творит правды Божьей.
(Иак 1:20).
Ни на один из многочисленных звонков одноклассников, откуда-то прознавших о том, что эту ночь он провёл дома, Введенский не ответил. Не потому, что не хотел вспоминать и пересказывать то, что произошло с ним накануне вечером, – а вспоминать и пересказывать, как он не без основания полагал, пришлось бы не один раз, – а потому, что ему было по-настоящему больно ещё раз переживать то, что уже однажды еле пережил.
Где-то ближе к обеду он сам позвонил Артуру Васильчикову с просьбой о встрече. Получив подробную инструкцию: куда прийти и в какое время, немного постоял у окна, задумчиво вглядываясь в занесённый снегом город, и принялся неспешно одеваться.
Во дворе его поджидали Юдин, Низамутдинов, Кузнецов, Игорь Рыжик, Савелий и Оля Проскурины.
Введенский хотел пройти незамеченным, но, решив, что прятаться от кого бы то ни было, тем более от одноклассников ниже его достоинства, направился к ним. Поздоровался за руку с парнями, подставил Оле щёку для поцелуя и, предупреждая вопросы о том, как он вырвался из полиции, и какую цену заплатил за это, сказал, что опаздывает на крайне важную для него встречу.
– Какую встречу? – спросил Юдин. – С кем?
Сдерживаясь, чтобы не нагрубить, Введенский сказал, что идёт на собрание активистов движения «СтопХам», которое состоится через полчаса в чайхане на проспекте Физкультурника.
– Ещё вопросы есть? – спросил он, обращаясь главным образом к Юдину. – Спрашивайте, только по-быстрому.
– Есть, – ответил Проскурин. – С тобой всё в порядке?
– Мы тут места найти себе не можем после того, как тебя забрали в полицию, – воскликнула Оля, – а ты… ты даже говорить с нами не хочешь!
Не зная, что ответить, Введенский поморщился – утешать Олю и отчитываться перед одноклассниками в его сегодняшние планы не входило – и, немного подумав, сказал: ладно.
– Идёмте со мной. Если я с Федей обо всём договорюсь, мне, возможно, потребуется ваша помощь.
Зал чайханы – место собраний активистов движения «СтопХама», был почти пуст. Из пяти достарханов – покрытых разноцветными покрывалами низеньких, едва возвышавшихся над полом круглых столов на шесть-семь персон – были заняты два. За одним возлежали на кошме и обедали три пожилых таджика в четырёхугольных тюбетейках, за другим пили чай из пиал: Артур Васильчиков, Федя Пранк, Миша Шрек, Тамик с Радиком, Саша Смайлик и Анастасий по прозвищу Асисяй.
При появлении Введенского все дружно встали и обняли его. Тамик с Радиком похлопали по спине и, намеренно коверкая слова, сказали, что боксировать с женщинами больше не надо – эффект не тот, с ними лучше бороться – взять одну такую в стойке чуть ниже пояса, прижать к себе, перевернуть и поставить в партер.
– В общем, мы тебя научим. Для такого-то знатного бойца как ты – это, вообще, не проблема.
Введенскому было приятно оттого, что его встретили именно так, по-свойски – насмешливо, но вместе с тем тепло и радушно. Сев напротив Артура Васильчикова и Феди Пранка (одноклассники с Олей заняли соседний достархан), он сделал небольшой глоток чая из поданной официантом пиалы и, отвечая на вопрос: как дела, вкратце, не вдаваясь в детали, честно рассказал о том, что с ним произошло прошлым вечером.
– Вот гады! – возмутился Миша Шрек. – Да за такие дела их надо того… самих послать голышом куда подальше в ритме вальса!
Юдин хотел было возразить, сказать, что после соло Введенского им там делать нечего, но Васильчиков прервал едва раздавшиеся смешки, заявив о том, что ничего смешного в этом нет.
– Прошу не забывать: обидели нашего с вами товарища. И мы должны решить, как на это реагировать… У кого какие предложения?
Федя Пранк предложил организовать флэш-моб в защиту Введенского с привлечением студентов городских вузов, Асисяй – написать разгромную интернет-статью о том, как развлекается городская власть во главе с мэром города, Оля – направить жалобу в вышестоящие инстанции с требованием во всём досконально разобраться и строго наказать всех участников этого постыдного действа.
Введенский слушал, что говорили ребята, молчал, потом не выдержал и попросил:
– Может, уже хватит?
Все умолкли.
– Чтоб вы знали. Я не хочу, чтобы их кто-то наказывал.
– А что ты хочешь? – быстро спросил Юдин. – Простить?
Введенский на секунду задумался. Потом поднял голову, упёрся руками в достархан так, словно хотел привстать, и посмотрел Юдину в лицо. Зрачки его, как у кошки при ярком свете, сузились, на скулах заиграли желваки.
– Хочу отомстить им… Лично – так, чтобы они, Берги, знали: это сделал я.
Ребята ничего не сказали. Пожали плечами – сам, так сам, дело хозяйское – и, как ни в чём не бывало, продолжили пить чай.
Первым нарушил молчание Васильчиков. Хмуро поглядывая на Введенского, спросил: что он задумал и есть ли у него план действий.
Введенский ответил:
– Есть.
– Какой? Поделись.
– Поделюсь. Но сначала мне хотелось бы переговорить с Фёдором.
Федя Пранк согласно кивнул.
– Говори.
– Ты можешь позвонить от имени мэра?
– Это смотря кому.
– Семёнову. Его помощнику.
– Помощнику могу.
– А племяннику?
– Чьему племяннику?
– Племянника Берга.