Море уже шестой день нежилось под скользящими лучами солнца, шестой день капитан Юдин спал всего по нескольку часов. Сейчас ему вновь предстоял выход в море: с поста наблюдения сообщили, что «купец», проходя курсом за островами, дважды стопорил ход. Могло у иностранного судна что-либо случиться с двигателями, но могло быть иное — за борт спущен аквалангист или контейнер с опасным грузом. Юдин выслал пограничные наряды в те места, где могла произойти высадка на берег, а сам решил осмотреть все острова.
Юдин подошел к причалу. Мотор катера работал на малых оборотах; старший моторист, как официально назывался командир катера, ефрейтор Верховцев стоял у штурвала, за фанерной будкой; будку эту сделали сами мотористы, чтобы предохранить мотор от дождя, снега и брызг во время шторма; а Верховцев переоборудовал штурвал так, чтобы управлять катером можно было стоя в будке, высунув из нее лишь голову.
Моторист рядовой Лавренин доканчивал протирать паёлу[1]. До армии он работал трактористом в совхозе и никогда не видел моря, но за полтора года службы привык к нему, гордился тем, что он не просто солдат-пограничник, а еще и моряк. Даже ходить стал Лавренин, копируя рыбаков-поморов, вразвалку, а письма домой писал только на катере, чтобы, как он говорил, пахло от конвертов соленой морской волной и соляркой. На заставе подшучивали над Лаврениным, но он не обижался и даже, казалось, испытывал от этого удовольствие. А катер он содержал в идеальной чистоте.
Солдаты, назначенные в наряд, тоже были на катере. Рядовой Захарченко, молодой солдат, удерживал катер у причала за трос, который уже был отвязан, а ефрейтор Федосеев курил сигарету, полуразвалившись на скамье, и время от времени небрежно сплевывал за борт.
— Курс на Дальний, — скомандовал капитан, спрыгнув с причала на катер, и встал на свое любимое место — к носу.
Катер вышел из реки и развернулся вправо, держась вначале у самого берега; берег здесь был высокий, скалистый, на выступах скал сидели плотно друг к другу чайки-глупыши, и казалось, что весь берег обсыпан грязным снегом; а как только катер приближался к этим снежным комьям, они, будто брошенные сильной рукой, взмывали вверх, рассыпались и с тоскливым криком кружились над пограничниками; но стоило катеру отойти подальше, чайки вновь возвращались на свои места, усаживались плотно друг к другу и снова становились похожими на комки снега — с новой силой взлетал новый комок, рассыпался и тоскливо стонал.
— Загорланили! — недовольно проговорил Юдин, потом повернулся к ефрейтору Верховцеву и громко крикнул: — Самый полный!
Эта команда была вызвана не простым желанием поскорее отойти от чаечного базара — чайки раздражали его своим криком, но из-за этого он не стал бы торопить моториста, не стал бы давать максимальную нагрузку на мотор. Вчера, позавчера — все дни штиля — чайки плавали большими стаями на воде, а сегодня перебрались на скалы; а если чайка ушла с воды — жди шторма. Заметил Юдин, что нет на море ни уток, ни кайр, ни атаек; не вынырнул еще ни один тюлень — они всегда в хорошую погоду, высунув из воды свою черную голову, с любопытством разглядывали катер и людей, — притаилось море, насторожилось, хотя для неопытного глаза оно оставалось дремлющим, ласковым. Юдин понимал, что нужно спешить, чтобы успеть осмотреть остров.
Через полчаса катер подошел к острову Дальний и высадил капитана Юдина, ефрейтора Федосеева и рядового Захарченко на берег.
Остров был небольшой, но высокий, издали он напоминал огромный кувшин; на макушке острова поляна — почти круглая, метров двести в диаметре; а если обойти эту поляну по краю, то можно рассмотреть сверху все расщелины и губы — туда, вверх, сейчас и карабкались офицер и солдаты. Катер тем временем зашел в небольшую губу с отвесными и высокими, как стены старинной башни, берегами. Мотористы решили, пока наряд осматривает остров, половить на поддев треску.
Верховцев, житель Уральских гор, поначалу не верил тому, что треска такая глупая рыба, что ее можно зацепить якорьком за бок, за жабры или даже за хвост; когда ему первый раз показали снасти для ловли на поддев, он недоверчиво ухмыльнулся:
— Без наживки как ты ее, рыбу, возьмешь?!
Но потом он сам увидел, как ловят. Небольшой якорек с грузилом (гирька от ходиков), метров пятнадцать тонкой веревочки — вот и вся снасть. Опускают в море якорек, почти к самому дну, и начинают ритмично дергать веревку вверх и опускать вниз до тех пор, пока не вопьется зуб якорька в мягкий рыбий бок. Верховцев пристрастился к такой рыбалке и всякий раз, когда выходил к островам, брал с собой снасть, и, пока наряд осматривал острова, Верховцев успевал надергать на уху — он уже знал, какие места больше любит треска. Сейчас Верховцев, опустив снасть в воду, стал дергать, но прошло уже много времени, уже устали руки, а рыба не попадалась. Верховцева сменил Лавренин, вновь взял снасть Верховцев — все бесполезно. Мотористы вывели катер из бухты и подошли к тому месту, куда должен был спуститься наряд после осмотра острова.
Капитан Юдин спрыгнул на катер последним, и Верховцев, передав управление катером Лавренину, перешел к капитану.
— Товарищ капитан, рыба ушла. Попряталась. Похоже, шторм идет.
Капитан промолчал.
Небо чистое, море спокойное, синоптики обещали хорошую погоду, но Юдин по поведению птиц уже определил, что шторм приближается, а теперь выяснилось, что ушла и рыба; Юдин верил синоптикам, однако знал и то, что птица и рыба чувствуют изменение погоды, — об этом говорили ему поморы, это же подтверждали и ученые, работающие здесь, на островах. Когда начнется шторм — через час или через пять — Юдин не мог предугадать, но, что начнется обязательно, в этом теперь он был уверен. Он, однако, надеялся, что успеет осмотреть острова, прежде чем шторм начнется и наберет силу. А ефрейтор Верховцев, подождав немного, заговорил вновь:
— Вернуться бы надо, товарищ капитан. Треска хоть и дурная, да чует опасность.
— А если что с маяком или с экспедицией случится? Ты об этом подумал? — спокойно спросил его капитан Юдин.
— О чем речь?! — вмешался в разговор ефрейтор Федосеев. — Будет или нет — бабушка надвое гадала. Риск — благородное дело.
Юдин повернулся к Федосееву:
— Знаешь, дорогой, мы не бабушки, нам думать следует.
Капитан немного помолчал, потом сказал, обращаясь к Верховцеву:
— Мотор сильно не перегружай, но давай побыстрей. Может, действительно успеем.
Осмотрели второй остров — ни тучки на небе, и полный штиль. Впереди — третий, на котором располагалась гидрологическая экспедиция.
Гидрологи встретили катер на берегу, в бухточке, где он обычно останавливался.
— Мы приняли штормовое предупреждение. Ветер северо-западный, девять-десять баллов. На заставу передали, — сразу же после приветствия сообщил пограничникам профессор Воскобойников, высокий, уже начинающий полнеть мужчина с черной густой, как у староверов, бородой. — На вашем вельботе нельзя в такую погоду, к причалу надо бы.
— Можно бы и уйти, да вот «иностранец» ход дважды стопорил — не выбросил бы чего.
— Было такое, мы тоже в бинокль за ним наблюдали. Первый раз, когда ход сбросил, по палубе человек пять пробежали, второй раз — ни души. Будто замерла жизнь на судне. Пока было видно, так никто и не появился. Говорил я с заставой, ответили, что вы сюда выехали.
— Подозрительно, — будто про себя проговорил Юдин. — Почему притихли? Почему бегом?
Обычно, когда проходили торговые суда, на палубах всегда находились люди, но никто не спешил — для чего спешить на море, когда впереди путь в несколько недель; если бы подходили к причалу — тогда другое дело. Юдин знал это, потому сообщение профессора вызвало у него еще большее беспокойство. «Что-то они спустили на воду!» — решил он.
Пока ефрейтор Федосеев и рядовой Захарченко осматривали остров, Юдин расспрашивал гидрологов, успешно ли идет работа, не нужна ли какая помощь, и под конец напомнил, что они должны быть всегда готовы к любым неожиданностям. Он попросил обо всем подозрительном сразу же, не дожидаясь очередного сеанса связи, передавать на заставу.
Из-за мыса вышел наряд. Федосеев неторопливо двигался у самой кромки воды, внимательно осматривал берег; немного поотстав от ефрейтора, шел Захарченко — он нес что-то большое, голубовато-зеленое.
— Товарищ капитан, — доложил ефрейтор Федосеев, — на острове обнаружен контейнер с листовками.
Контейнер перенесли на катер. Верховцев завел мотор и ждал команды, куда идти дальше. Юдин махнул рукой в сторону острова Маячного.
— А что там делать? Домой бы нужно. Листовки забрали, а больше ничего не будет, — вполголоса проговорил Федосеев, но капитан Юдин, услышав эти слова, удивился: как мог опытный пограничник заявить категорично, что больше «ничего не будет»? Так можно сказать лишь тогда, когда все проверишь, осмотришь и убедишься, что действительно ничего нет.
«Испугался, видно, узнав о штормовом предупреждении», — подумал капитан, но тут же отогнал эту мысль: вся застава считала ефрейтора смелым, этого же мнения был о нем и сам капитан. Оно особенно укрепилось у Юдина и у всех солдат после той зимней штормовой ночи.
Ветер тогда налетел, как всегда, неожиданно — сильный, со снегом, северный ветер, от которого прячется все живое. По установившимся в Заполярье правилам наряды, несущие на границе службу, как только начинается пурга, выходят на связь с заставой, чтобы получить новые указания начальника. В ту ночь Юдин дал команду всем нарядам вернуться на заставу. Но наряд, который нес службу недалеко от поста наблюдения, почему-то на связь не выходил.
Уже один за другим стали возвращаться с границы солдаты, замерзшие, облепленные снегом, а те, чьего звонка ждал Юдин, молчали.
Капитан поднял заставу: старшину Патрикеева с солдатом послал на пост наблюдения, чтобы они периодически взрывали гранаты, пускали ракеты и давали очереди из автоматов; всех остальных, определив каждому маршрут, Юдин повел искать пропавших пограничников, наметив пунктом сбора для всех пост наблюдения. Решение рискованное: могли и те, кто шел на поиск, сбиться с пути, но другого выхода не было — те двое, быть может, нуждаются в немедленной помощи.
Когда пограничники, принимавшие участие в поиске, никого не обнаружив, стали сходиться к посту наблюдения, их встретил старшина: «Нашли пропавших. Ефрейтор Федосеев заметил следы, догнал наряд и привел его на заставу».
Виновники ночного переполоха рассказали, что, когда начался шторм, они решили выйти к посту и оттуда позвонить на заставу, но потеряли ориентировку, попали в какую-то лощину, пошли по ней, надеясь, что она выведет их или к морю, или к реке. Они действительно вышли по лощине к речке, однако не заметили этого и могли уйти далеко в глубь тундры, но тут их нагнал ефрейтор Федосеев.
Ефрейтор Федосеев ходил в героях, да и как же иначе: он в такую погоду заметил следы («хороший следопыт»), не побоялся отклониться от определенного маршрута, не побоялся, что заблудится сам («отлично знает участок»), не думал Федосеев о себе, он думал о товарищах — такого мнения были все на заставе, об этом говорили вслух. Юдин объявил ефрейтору благодарность. Федосеев принял благодарность как должное.
Не только в ту ночь отличился Федосеев, он всегда был на виду — выступал на собраниях с предложениями о том, куда и когда целесообразней высылать наряды, чтобы охрана границы была надежней: он критиковал даже своих друзей за промахи в службе.
И такой человек вдруг высказался явно легкомысленно.
Юдин удивился бы еще сильней, если бы знал мысли Федосеева. Тот был уверен, что больше ничего с судна не выпустили и что рисковать сейчас просто бессмысленно. Он, основываясь на опыте службы, считал свой вывод верным, а капитана обвинял в чрезмерной подозрительности.
Поддержал его и рядовой Захарченко. Часто начальник заставы поднимал по тревоге кого-либо из пограничников, сообщал данные по обстановке. Солдаты после этого или бежали по тропе к месту, указанному капитаном Юдиным, либо спешно выходили в море на катере, но всегда тревога оказывалась ложной. Молодому солдату рассказывали о том, как задерживали нарушителей, находили листовки, но он не видел этого сам, поэтому, хотя и верил, все же, когда возвращался усталый на заставу, не обнаружив никого и ничего, думал: «Зря капитан гоняет!»
У Юдина сейчас и не было возможности вдумываться в причины, побудившие Федосеева высказать неприемлемый вариант действия, присмотреться, как остальные солдаты реагируют на это предложение, — слова ефрейтора не только удивили Юдина, но заставили задуматься и о другом: правильно ли поступил он, Юдин, приняв решение продолжать осмотр островов. Теперь Юдин точно знал, что до начала шторма осмотреть два оставшихся острова они не смогут; и, хотя он принял решение продолжать идти по намеченному маршруту, сомнение у него все же было; теперь он стал взвешивать все «за» и «против». Юдин хорошо осознавал, что необходимо возвращаться к причалу и также необходимо убедиться, нет ли кого на оставшихся без осмотра островах. Первые подозрения после доклада поста наблюдения подтвердились: в катере лежит контейнер с листовками; а может, листовки только для отвода глаз, может, главный объект — маяк? Он, начальник заставы, обязан убедиться, что никто не высажен. Для этого он послал по берегу наряды, а сам вышел в море. Он обязан осмотреть все острова! Вместе с тем Юдин знал, что на малом катере запрещается выходить в море, если волнение его больше четырех баллов. Оправдан ли риск? Кто ответит на такой вопрос, кто определит меру того, когда риск необходим, а когда бесцелен.
При северо-западном ветре нечего и думать о заходе в реку, к причалу, — очень опасно. Левый берег пологий, и волны беспрепятственно катятся с моря и разбиваются о правый — отвесный, гладкий и высокий. Катеру придется идти вразрез ничем не сдерживаемых волн, мотору может оказаться не под силу перебороть их, и катер разобьет о гранит. Однажды такое несчастье едва не случилось.
…Прошло месяца два, как Юдин принял заставу. Он часто выходил в море, чтобы изучить участок, несколько раз ему уже приходилось укрываться от шторма в губах, и Юдин уже начал считать себя настоящим моряком. Как-то раз, во время одного из выходов, их застал в море шторм. Ветер подул с северо-запада, поднял волну баллов на шесть, и старший моторист (катер тогда водил ефрейтор Лоненко) предложил уйти по волне в губу Крестовую, которая находилась за рифовым мысом, но Юдин посчитал это предложение недостойным моряка и приказал идти к причалу. Лоненко подчинился.
Во время захода в устье Лоненко вел катер как можно ближе, насколько позволяла глубина, к пологому берегу, и только это спасло их от гибели. В самом устье крутая волна развернула катер и понесла на каменную стену правого берега, но не швырнула о гранит — Лоненко успел включить задний ход, и катер остановился метрах в десяти от скалы. Мотор работал на предельных оборотах, катер дрожал как в лихорадке, но выйти из устья реки не мог. Сколько времени коричневая стена стояла перед глазами капитана Юдина: то, когда набегала волна, приближаясь совсем близко, то, когда волна спадала, немного удалясь, — сколько времени десяток метров отделяли и катер, и команду от гибели, Юдин ни тогда, ни после сказать не мог. Он хорошо запомнил лишь высокую, отполированную волнами, без единой трещины коричневую скалу, запомнил напряженную дрожь катера и тот момент, когда, наконец, катер пересилил ветер и волны и медленно-медленно начал отходить от берега в открытое море. Они прошли тогда мимо Вторых песков, большой участок пологого берега на правом фланге заставы, обогнули рифовый мыс, который начинался сразу же за Вторыми песками, и зашли в губу.
Тогда было шесть баллов, сейчас ожидается девять, поэтому Юдин сразу же отбросил мысль о том, что можно будет вернуться к причалу. Он решил: если начнется шторм, то — в Крестовую. По волне, с попутным ветром. Правда, пока они от Крестовой дошагают до заставы, пройдет много времени, задержится донесение о найденных листовках, но это не такая уж большая беда, ибо «иностранцу» все равно не предъявишь обвинения — капитаны торговых судов отвергают любое обвинение, если их не задерживают, как говорится, «с понятыми».