– Не переживайте, теть Люд, – сказал Пушкин. – Это всего лишь армия. Не тюрьма ведь.
Потом я отправился в школу, и там было тяжко. Смертельно хотелось спать. На усталость накладывалось ощущение, будто я неделю купался в помоях, и теперь месяц нужно отмываться.
После уроков я как-то машинально прицепился к Диме с Бегуном – они шли домой, и нам было по пути. Они не возражали. Мы вместе дошли до остановки, где я залез в маршрутку, а они двинулись дальше. Дома я около часа стоял под душем.
Вместе с водой по канализационным трубам в далекий океан уносилась невидимая грязь.
22 ноября 2019. Пятница
Костины проводы, а вместе с ними и моя прошлая жизнь, не отпускают меня вот уже третий день. Вчера я ехал в школу вместе с Леней. Сегодня наткнулся на Илью Горного. Леня предлагал пересечься на выходных. Я неопределенно кивал, отвечая типа «да, надо как-нибудь собраться, пообщаться, вспомнить былое» и все в этом же духе.
– У меня есть хорошая пятка, – подмигнул он.
– Да-да, – покивал я. – Надо будет попробовать как-нибудь выбраться…
Сам я думал, что он забудет о нашем разговоре, как только выйдет из автобуса, поэтому можно не париться. Кроме как необходимости отговориться, встреча с Леней не несла никаких неприятностей, в отличие от Ильи Горного…
Уроки в школе на этой неделе текли обыденным ритмом. Сидеть за одной партой с Димой куда как приятней, чем с Корниловой. Приятней не в эстетическом смысле – Корнилова все же девочка, и к тому же, скрепя сердце признаю, довольно симпатичная, но с отвратительным характером, как у бегемотихи во время течки. Приятней в смысле комфорта. Дима не выпендривается на английском. На переменах (да и на уроках) с ним можно перекинуться парой слов. И еще он не ведет себя как сука – не закрывает тетрадь, когда я списываю.
Дима живет в паре кварталов от школы недалеко от Авдея и в одном доме с Виталиком Судаковым. Как-то само собой сложилось, что после школы, не сговариваясь, мы с Димой и Виталиком дожидаемся друг друга и, вяло беседуя, идем к автобусной остановке через дворы за школой мимо заплеванного грязного подъезда на углу улицы. Его еще называют «пьяный угол» – мы с Авдеем, Севой и Тарасом сами нередко выпивали там на лавочках, а менты, зная, что это излюбленное место подростков, частенько наведываются туда, чтобы кого-нибудь загрести.
Потом мы идем мимо ларьков, где продают алкоголь без паспорта, мимо неработающих светофоров по пешеходному переходу, мимо больницы и роддома, где работает мама, мимо ДК им. Горького, мимо череды общежитий на автобусную остановку у магазина «Подсолнух».
Дима сегодня свалил куда-то заранее, еще на предпоследнем уроке. Мы с Виталиком шли вдвоем, подходили к «пьяному углу». Виталик по обыкновению смотрел под ноги, я – по сторонам. Илью я заметил заранее, издалека. Он курил у подъезда. Я решил не здороваться – вообще не обращать на него внимания, но не прокатило. Он поднялся с лавочки и направился наперерез к нам. Будет отбирать деньги, понял я и крепко сжал мелочь в карманах, чтобы не зазвенела. Виталик поднял голову и встал на месте как вкопанный.
– Ты чего? – спросил я.
Он не ответил. Его будто парализовало. Илья остановился у нас на пути. Наши взгляды пересеклись. Его холодные безжизненно серые глаза будто заволокла мутная целлофановая пленка, не пропускающая ни тепла, ни света.
– Деньги есть? – спросил он хриплым прокуренным голосом.
– Нет, – ответил я.
Он пробежался по мне взглядом, остановился на карманах, где я в кулаках сжимал мелочь. Там было не больше пятнадцати рублей, но дело не в количестве – стоит мне хоть раз отдать ему деньги, и он будет доить меня всю жизнь.
– А у тебя? – обратился он к Виталику.
Того била крупная дрожь. Его длинные ноги, казалось, сейчас подогнутся, и он рухнет на пол. Лицо тряслось, а в расширенных зрачках стоял ужас. Я смотрел на Виталика и не верил глазам. Он на полторы головы выше Ильи, шире в плечах и крепче телосложением, но боялся так, словно вместо Давида вышел к Голиафу. И я понимал, почему…
Илья Горный – главная мразь на районе, а может, и во всем городе: у него нет ни страха, ни жалости, ни мозгов. Меня угораздило познакомиться с ним в детстве, когда мы все еще были «чисты и наивны» – все, кроме Ильи. Мы с Лешей играли в пожарников на озере недалеко от дома дедушки с бабушкой. Нам было восемь, и мы резвились на летних каникулах, как сорвавшиеся с привязи барашки. Мы поджигали камыши у самого берега, а потом тушили – выигрывал тот, кто дольше дотерпит, чтобы не начать тушить. Потом появился Илья – чумазый, нестриженный, в оборванных лохмотьях – он попросился играть с нами, и мы его приняли, но игра ему не понравилась.
– Вы играете не по-настоящему, – заявил он.
– А как надо? – спросил я.
Я тогда еще не знал, как сильно потом буду жалеть о своем вопросе. Илья сбегал домой и вернулся с бутылкой керосина. Неподалеку на привязи пасся теленок. Илья плеснул керосин ему на бок. Привыкший к детям теленок, ни о чем не подозревая, продолжал размеренно жевать траву.
– Дай спички, – попросил Илья.
– Не дам, – ответил я.
– Тогда ты дай, – сказал он Леше.
– У меня нету.
Леша пятился назад, готовый броситься бежать. Илья попытался отобрать у меня спички. Я сопротивлялся.
– Я все равно его подожгу, – сказал он и убежал.
Пока его не было, я пытался отпустить теленка. Завязанный намертво узел не поддавался. Позвать кого-нибудь из взрослых мне не пришло в голову. Илья вернулся с зажигалкой. Я просил его оставить теленка в покое. Он не послушал. Щелкнуло колесико. Кремний высек искру. Голубой язык пламени лизнул теленка за бок. Тот отчаянно заревел. С выпученными глазами бросился в озеро. Илья засмеялся.
Несколько дней подряд мне снился этот голубой язык, а Илью я еще долго боялся больше смерти. У него вообще была нездоровая тяга к огню. Через несколько лет он поджег наш с Костей шалаш. Только благодаря тонким стенкам мы смогли выбраться до того, как огонь охватил все сооружение. А месяцев девять назад мы с ним сцепились в драке.
Мы с Костей, Леней и Ильей сидели на лавочке возле общежития, где когда-то жил тот самый больной мальчик, которого мы нещадно дразнили. Меня тогда только выпустили из-под «домашнего ареста», и я пытался обратно влиться в старую тусовку – не понимал, что дважды в одну реку не войти (и хорошо, что не войти). Илья держал в руках бутылку с бензином – периодически он подносил ее ко рту и делал из нее несколько вдохов. Потом он, видимо, заскучал. Я упустил момент, когда он скрылся из виду – только почувствовал, как майка на спине становится мокрой – эта мразь стояла за мной и потихоньку по капле выливала бутылку бензина мне за шиворот.
Не раздумывая я вскочил на ноги. Здание общаги неожиданно пошатнулось. В ушах зазвенело. На секунду у меня будто выключили свет. Я обернулся к Илье и с удивлением отметил, что он сжимает кулаки, а бутылка бензина валяется под ногами. Он врезал мне в челюсть, понял я. Боли не ощущалось – только легкое почти мгновенно прошедшее головокружение. Я хотел ударить его в ответ, но из окна второго этажа какая-то старуха закричала:
– Эй, драчуны! Идите на пустырь. Нечего здесь кулаками махать. Тут дети.
И мы пошли на пустырь. В голове у меня гудел ветер. Под ногами я искал пару овальных камешков – по одному в каждый кулак. Дойдя до пустыря, мы встали друг против друга на расстоянии нескольких шагов. Костя куда-то исчез. Леня курил сигарету. В ушах завывал ураган. Адреналин хлестал через край. Волоски на коже слегка покалывало, как от электрического напряжения. Тело бил легкий озноб.
Я понял, что удар кулаком у него не поставлен, иначе у общаги я бы так легко не отделался. И еще я понимал: ни в коем случае нельзя падать – ногами, камнями, кулаками – всем чем сможет, он забьет меня до смерти.
Словно в птичьем танце двух дерущихся за самку попугаев, мы пару минут кружились по длинной дуге. Неуклюже он попытался достать меня ногой. Я просто отошел в сторону. Он попытался ударить второй раз. Я увернулся снова. И запал как-то сразу угас. Он опустил руки. Я – тоже. Мы разошлись.
До сегодняшнего дня Илья ко мне больше не подходил.
– Деньги есть? – спросил Илья у Виталика.
Тот дрожащей рукой вытащил из кармана смятую сторублевую купюру.
– Еще есть?
– Н-нет, – ответил Виталик, поджав губы.
– А если найду?
Виталик принялся выворачивать карманы. Илья немного подождал, убедился, что карманы пусты и прошипел:
– Пошел отсюда.
Виталик подобно загипнотизированному кролику перед удавом замер, не в силах двинуться с места.
– Бегом! – прикрикнул Илья.
Виталик, глядя в никуда, нетвердыми шагами пошел вперед.
– Бегом, я сказал! – закричал Илья.
Виталик побежал. Портфель, раскачиваясь, бил по спине, будто наездник, подгоняющий лошадь. Я смотрел ему вслед и думал, что не зря дал ему прозвище Бегун – от этой мысли мне стало одновременно и смешно, и стыдно.
– Ты домой? – спросил Илья.
– Да.
Нам оказалось по пути, и мы вместе двинулись к остановке. Возле ларьков мы остановились. Я подождал Илью снаружи – он купил сигареты. На светофоре метрах в пятидесяти ждал зеленого цвета Виталик. Илья вышел из ларька, как раз когда Виталик перешел дорогу и светофор снова показывал красный. Мы подошли к пешеходному переходу. Остановились.
– Этот долбаеб на меня заяву накатал, – пожаловался Илья.
– За что?
– Я ему уебал пару раз. Всего-то. Прикинь? Заяву, блять!
Я ничего не ответил. В автобусе ехали молча. На своей остановке я вылез. Он поехал дальше. Только тогда я облегченно выдохнул и разжал в кармане кулак с монетками.
23 ноября 2019. Суббота
Ночью спал плохо – снился тот теленок, которого поджег Илья. Только во сне он бросился не в озеро, а бежал прямо по дорожке от школы к «пьяному углу». На светофоре он обернулся, и я увидел не теленка, а Виталика Судакова.
Проснулся около четырех утра. Во рту ощущался отвратительный привкус гари. Около получаса я провел перед окном, вглядываясь в черные кроны возвышавшихся над домами тополей. Со стороны, наверное, выглядело, будто в меня вселился демон, как фильмах ужасов, когда человек – обычно женщина – стоит какое-то время перед кроватью или у окна и бездумно пустым взглядом пялится перед собой. От этой мысли я вздрогнул. В голову полезли всякие образы из ужастиков: девочка с длинными черными волосами в белой ночнушке, монашка с изуродованным лицом, девушка-призрак с выпученными глазами и ломаной походкой и бледный шестилетний ребенок с большими черными глазами. Я вернулся в кровать и, как маленький пугливый ребенок, накрылся одеялом с головой. Вспомнилось, как в детстве после кошмаров мама говорила: «Если приснился страшный сон, ты просто посмотри в окно и скажи: куда ночь, туда и сон». Я пробормотал «заклинание» и вдруг рассмеялся – как же глупо!
Необъяснимый страх прошел, но заснуть я не мог еще долго. В голове крутились мысли о друзьях, школе, одноклассниках; засыпая, я почему-то подумал о Саше Бондаренко – я прокручивал в голове ее голос, смех и улыбку. Потом заснул тяжелым беспокойным сном. Под утро мне стало сниться, будто я снова попал на проводы, только теперь те же люди провожали в армию меня, и Вадим постоянно спрашивал: «Есть че?» – а Леня, каждый раз возникая из ниоткуда, отвечал: «Есть пятка». В конце концов, Вадим не выдержал, достал нож и со словами «Ахиллес никогда не догонит черепаху» всадил его Лене в пятку.
Из-за этих дурацких снов и из-за скопившегося за неделю недосыпа я весь день ходил хмурым. У меня собралось огромная куча домашки, которую мне нужно было сделать к понедельнику. Раньше я бы просто забил. «Подумаешь, какая-то гребаная домашка. Что они мне сделают – поставят двойку? Пфф… Да насрать!» – сказал бы я раньше, но сейчас что-то изменилось. Сейчас оттого, что она горой лежала несделанной, мне было неспокойно на душе. И все же я не мог за нее взяться: учебники валились из рук, карандаш ломался в точилке, ручка ставила кляксы на листках бумаги. Меня тревожил вопрос: отчего мне вдруг стало не пофиг на учебу. Может, оттого, что я боюсь вылететь из школы; боюсь расстроить мать?
Я листал учебник по обществознанию – пытался подготовиться к понедельничному уроку, а во вторник меня ждало дополнительное занятие, куда я должен принести готовое эссе. Я пытался сосредоточиться. Буквы собирались в слова, слова превращались в текст, но смысл не доходил – таял в белом проеме между строк.
Ну хорошо, думал я. Вот список лифтов социальной мобильности: армия, религия, школа, политика, искусство, телевидение, брак – его надо тупо выучить и рассказать на уроке, но на дополнительных занятиях Наталья Алексеевна спросит: «В чем их смысл?», – и я опять буду мычать как баран. А на самом деле смысл их прост: все эти вещи должны из говна вынести тебя на вершину Олимпа. Или наоборот – втоптать мордой в грязь…
Тут завибрировал мобильник – звонил Авдей. Он уже писал утром в ВК, но мое настроение не располагало к переписке. Я поднял трубку – Авдей звал гулять. Я отказался, и он спросил:
– Почему нет?
Я задумался на мгновение – хотел соврать по привычке – сказать, что запрягли толкать телегу, убираться по дому, чистить навоз в Авгиевых конюшнях или, что более прозаично, предки не пускают, типа отчим включил хозяина дома (хотя он никогда так не делал). А потом передумал – в голову ничего не лезло, и я честно признался, что собираюсь учить уроки.
– Ты че, набухался уже? – спросил Авдей. – Какие уроки? Ты че несешь?
Я что-то мямлил в свое оправдание. Авдей слушал мою неразборчивую речь, а потом выдал:
– Когда это ты ботаном заделался?
Я несколько секунд помолчал и бросил трубку. Потом я бесцельно побродил по комнате, попытался снова сесть за уроки – взял учебник на странице с идиотскими социальными лифтами. Определения показались мне надуманными, примеры – безнадежно устаревшими, но именно так я должен был заучить, именно это они хотят услышать от меня на экзамене. Аккуратно в синей рамочке в самом низу страницы учебник рассказывал, про Папу Римского, Юлия Цезаря и Ломоносова – как последний пешком шел из Архангельска в Москву.
Мне вспомнился разговор с матерью этой весной. Подходил к концу десятый класс. Она поймала меня, когда я пытался тихо улизнуть на вечеринку в честь окончания учебного года.
– Надо серьезно поговорить, – сказала она.
– Ну мам!
– Пока не поговорим, никуда не пойдешь.
Мы сели на кухне. Она заварила чай, и я понял: разговор будет долгим.
– Кирилл, – сказала она с таким серьезным лицом, будто собиралась толкать речь с сенатской трибуны, – что ты собираешься делать дальше?
Я не выдержал – прыснул от смеха, но тут же умолк, врезавшись в ее настойчивый взгляд, – испугался, вдруг она обидится и не пустит меня на тусовку.
– Я ведь серьезно, Кирилл. Ты уже не маленький. Тебя никто не будет вечно таскать за ручку и говорить, что делать. Пора самому учиться принимать решения.
Я молчал и бездумно кивал. Этот диалог сильно походил на «мотивационные речи» отчима, которые он мне периодически втирал, когда раздавливал пару рюмок крепкого.
– Кирилл, чего ты хочешь от своей жизни?
Я открыл было рот, чтобы выдать что-нибудь остроумно-дерзкое и не смог. Я всерьез не задумывался над словами матери, а это был чертовски хороший вопрос.
– Кирилл, ты же понимаешь, что у нас нет возможности оплатить тебе университет. Тебе придется самостоятельно поступить на бюджет, если ты хочешь уехать из города.
А уехать из города хотели все. Авдей планировал перебраться к двоюродному брату в Ставрополь, Игорь рассчитывал на свои спортивные достижения, у родителей Тараса было достаточно денег, чтобы платить за любой универ, и только Сева, как и я, просто мечтал после школы куда-нибудь свалить…
Мы с матерью решили, что я перейду в Лицей. Несмотря на освободившееся место, меня брать не хотели. Твердили одно и то же: за год из обезьяны человека не вырастить – надо было приводить на пару лет раньше. (Формулировки, конечно, были другие, но смысл именно такой). Лицей считался самой сильной школой с лучшими показателями по городу. Они не хотели их портить. Тем не менее, мать с кем-то договорилась. Чудом я сдал входные экзамены – прошел по нижней планке. И вот теперь учусь здесь…