— Как вы можете так поступать? — спросила я её наконец. — Играть роль сводни при жене вашего собственного сына? Как вы можете?
Она заколебалась, и её улыбка вдруг сделалась добрее, чем та, словно приклеенная, заученно очаровательная улыбка, которую я привыкла видеть на её лице.
— В этом мире нам, женщинам, приходится нелегко, милая моя Джулия. — Она говорила так же откровенно, без экивоков, как и я. — Я родилась не такой красавицей, как ты, но я всё же как-то устроилась. А если мир жесток даже к молодым женщинам, то ты даже представить не можешь, как он безжалостен к вдовам и сиротам. Мой Орсино для меня большое утешение, он свет моих очей, но в нём нет огня, и сам он дорогу себе не пробьёт. — Она ласково посмотрела на маленького Джоффре. — Чтобы продвинуться, ему понадобится помощь.
— Выходит, так вы ему помогаете?
— Он только что получил управление городком Карбоньяно, — отвечала мадонна Адриана. — Премилое местечко, и к тому же процветающее. Возможно, потом он выберет военную карьеру. Быть может, на этой стезе его ждёт успех. И всё это благодаря моему кузену Родриго — он всегда о нас заботился. Примерно так же, как твой брат Сандро заботится о тебе. Ну а я взамен забочусь о Родриго. — Она улыбнулась, сняла руку с плеча Джоффре и нежно пощекотала меня под подбородком. — А теперь почему бы не прогуляться к конюшням, моя дорогая? Родриго тебе кое-что прислал. Думаю, ты всё-таки по нему немного скучаешь, а?
Да. Её внезапное мягкосердечие так меня ошеломило, что я едва себя не выдала. Да, я почти скучала по кардиналу. В последние дни я ловила себя на том, что чересчур много времени думаю о том, как его большой палец скользил по кончикам моих пальцев. Строго говоря, это не считалось грехом — во время приветствия мужчина мог коснуться руки замужней женщины, не нарушая никаких приличий. Но это было одним из тех «негрехов», о которых я решила не рассказывать на исповеди. Расскажи я об этом, и каким-то образом окажется, что это всё-таки грех, причём в нём виновата я сама, и тогда мне придётся ближайшие две недели провести на коленях, замаливая то, в чём не было никакой моей вины.
Видя, что я молчу, мадонна Адриана снова улыбнулась.
— Спустись в конюшни, голубушка. — Её доброта действовала на меня ещё более обескураживающее, чем её прежнее самодовольство.
— Ого! — послышался со двора конюшен юношеский, полный откровенного восторга голос и отвлёк меня от тревожащих душу мыслей.
«Убирайся, Хуан», — подумала я. Средний сын кардинала постоянно докучал мне в последнее время, слоняясь поблизости, бросая на меня плотоядные взоры и поднимая брови, пытаясь придать своему лицу выражение, которое он явно считал соблазнительным. Однако когда я заглянула за нос своей новой кобылы, то увидела, что молодой человек, заглянувший со двора в конюшню, любовался моею лошадью, а отнюдь не мною. И ещё я увидела, что это не Хуан.
— Стало быть, вам нравится моя лошадь? — Я вышла из-за её корпуса и оказалась вся на виду. — Думаю, она вам понравилась больше, чем я.
Орсино Орсини, мой муж, только что разглядывавший суставы моей кобылы, выпрямился и, раскрыв рот, воззрился на меня. На нём был кожаный костюм для верховой езды и сапоги, побелевшие от пыли сухих летних дорог; его светлые волосы были взлохмачены, а рукава высоко закатаны, так что видны его худые юношеские руки. В одной руке он держал шапку, в другой — поводья своего мерина. Конь выглядел таким же запылённым и усталым, как и он сам.
— Вы приехали из Карбоньяно? — Мой голос прозвучал ясно и спокойно, и я была этому рада.
— Да, ну в общем — да.
— Я слыхала, что Карбоньяно очень мил. — Я погладила серый бархатистый нос своей кобылы. — Правда, я его ещё не видела.
Он покраснел.
— Да, он очень мил.
— Далёкая прогулка для самой жаркой поры лета. — С приходом июля солнце обрушилось на Рим, точно тяжёлый молот, проложив поперёк улиц полосы ослепительного, жаркого летнего света и подняв смрадные испарения из сточных канав. Все здравомыслящие горожане сидели по домам, в тенистых крытых галереях, с кубками охлаждённого вина или лимонной воды. — Что привело вас в Рим? — спросила я и добавила: — Муж мой?
Он посмотрел на лежащую у нас под ногами солому, нервно перебирая между пальцев поводья своего коня.
— За мною послала матушка. Она считает, что раз Папа того и гляди умрёт, мне надо быть здесь — поскольку именно в Ватикане вершатся все важные дела, мне может быть очень выгодно оказаться рядом.
Эти слова вызвали в моей душе волну горячей ярости. Итак, его вызвала сюда матушка, да? Он получил письмо от своей мамочки и прыг-скок — мигом явился сюда аж из Карбоньяно? Я, ничего не видя от бешенства, машинально гладила атласное плечо моей кобылы, понимая, что сейчас все помощники конюхов, затаив дыхание, подслушивают наш разговор. Да и как можно не подслушивать — рогатый муж наконец-то встретился лицом к лицу со своей неверной женой; это было развлечением ничуть не хуже, чем травля медведя или бой быков. Ну, кто бы отказался подслушать?
Я повернула голову и посмотрела на юнца, который снова и снова ворошил одну и ту же кучу соломы у лестницы, ведущей на сеновал, на двух конюхов, вдруг решивших, что ближайшее к Орсино стойло нуждается в немедленной чистке, на ещё четверых конюхов, бессмысленно возящихся со сбруей и мешками овса.
— Оставьте нас.
Они вышли гуськом, явно разочарованные.
— Они все считают, что я любовница кардинала Борджиа. — Я посмотрела своему мужу прямо в глаза. — Разумеется, все в Риме уже начинают так думать. Люди глазеют на меня, когда я хожу к мессе — вы об этом знали? Они хихикают, прикрывая лица молитвенниками, и воображают, будто я их не слышу. Хвала Пресвятой Деве, что весь последний месяц мой брат Сандро находится в Перудже, иначе он давно стоял бы у двери с рапирою в руках. Как и полагается брату.
Орсино, стараясь избегать моего взгляда, повёл своего усталого мерина мимо меня в одно из свободных стойл.
— Но конечно, я думала, что у двери с рапирою в руках должен стоять мой муж, — продолжила я, — если речь идёт о защите моей чести.
Он начал расстёгивать подпругу своего коня.
— А не должен вас видеть, — пробормотал он, возясь с пряжками. — Матушка сказала, я не должен здесь останавливаться — только поставить лошадь в конюшню, а потом уехать к родственникам, чтобы не...
— Чтобы вы даже не увидели меня? — Я провела кобылу в стойло рядом с Орсино. — Но ведь я ваша жена.
— Нет, не по-настоящему. Всё было устроено иначе, это было очень... — Он взглянул на меня поверх спины своего мерина. У него в самом деле были очень красивые глаза — я так радовалась в день моей свадьбы, когда увидела, какого они чистого голубого цвета, с чуть заметной косинкой, которая придавала ему такой робкий вид. — Когда я увидел вас, всё стало по-другому... Я бы никогда не...
— Не продал меня? — Я не пыталась скрыть свою горечь.
Он с усилием снял седло со спины своего коня.
— Да.
— Так поменяй своё прежнее решение! — Я ничего не знала о том, что надо делать со всеми подпругами и прочими ремнями на моей новой кобыле, я ещё никогда в жизни не рассёдлывала лошадь, так что я просто привязала поводья к дверце стойла, чтобы они не запутались. — Я всё ещё твоя жена, мы можем...
— Ты не понимаешь! — вырвалось у него. — Я заключил с кардиналом Борджиа сделку, а он не из тех, кто позволяет себе противоречить и менять условия. Он человек могущественный. Он мог бы раздавить меня, как... его нельзя назвать хорошим, понимаешь, хотя он и служитель Бога. Он всегда получает то, что хочет. И для него все средства хороши. Он вовсе не добрый.
— Ко мне он был добр. — Я вышла из стойла, затворила за собою дверь и опустила щеколду. — Добрее, чем был ты, муж мой.
— Ещё бы ты так не думала. — Орсино понуро пожал своими костлявыми юношескими плечами, через уши стягивая с мерина уздечку. — Я слышал, он очень щедр к своим наложницам.
— Я не его наложница!
— А Хуан Борджиа говорит так — я встретил его по дороге в палаццо и он надо мной насмехался...
— Этому похотливому маленькому ничтожеству нельзя верить, даже когда он утверждает, что завтра поутру встанет солнце, — резко бросила я. — Я не любовница его отца, не наложница или какое ещё гадкое словечко у тебя припасено!
— Но кардинал подарил тебе эту кобылу, не так ли? — Орсино с горечью кивнул в сторону моей новой лошадки, которая спокойно стояла в своём стойле, жуя сено. — А ещё драгоценности и жемчуга. Мне сказал Хуан.
— Но я ничего не подарила, не дала ему взамен. — Я встретила взгляд моего мужа так прямо, как только могла. — Орсино, я готова поклясться тебе именем любого святого, какого только захочешь. Я клянусь именем Пресвятой Девы, что и я тоже всё ещё девственница.
Он отвёл глаза и, немного шаркая, вышел из стойла.
— Ты хочешь доказательств? — Меня охватило возмущение. Я никогда прежде не дотрагивалась до своего мужа, если не считать касания ладоней в медленных па танца на нашей свадьбе, но сейчас я бесцеремонно схватила его за рукав и потащила вдоль ряда стойл к тёмной нише, не видной никому, кроме какой-то стоящей в крайнем деннике любопытной старой кобылы. Я решительно поглядела ему в лицо и, сделав глубокий вдох, взяла его за руку и просунула её за шнуровку моего корсажа. — Сейчас я так же девственна, как в ночь нашей свадьбы. Если хочешь, я могу это тебе доказать.
Он вскинул голову, и его голубые глаза встретились с моими.
— Доказать?
— Ты мой муж, — сказала я. — Даже если ты меня ещё не взял, у тебя есть на это право. Я твоя. Или, по крайней мере, должна стать твоей.
Его пальцы нерешительно коснулись лент, которыми был зашнурован мой корсаж.
— Ты такая красивая, — выдохнул он. — Глядя на тебя через пиршественный зал, я не мог поверить своим глазам...
Мне пришлось сделать над собою усилие, чтобы в моём голосе не прозвучало испытываемое мною раздражение. — Тогда сделай что-нибудь, чтобы я стала твоей!
— Ты хочешь меня? — В его глазах застыла мольба. — Правда хочешь?
«Нет, — подумала я. — Совсем не хочу». Но не всё ли равно, хочу я его или не хочу, люблю или не люблю? Орсино Орсини был моим мужем. Девушки вроде меня смирялись с мужьями, которых для них выбрали их семьи, ложились с ними в постель и рожали им детей и вели их хозяйство и при этом не унывали. Именно так меня учили всю мою жизнь, именно для этого меня растили и воспитывали. Ну и что, что наши брачные обеты с самого начала были профанацией? Я-то произносила их искренне. Я смотрела на красивое узкое лицо Орсино, его голубые глаза, светлые всё ещё запылённые волосы и не хотела его нисколько, ни чуточки. Но...
— Ты мой муж, — твёрдо повторила я, заставив себя обнять его за шею. — И я сдержу свои брачные обеты.
О, Пресвятая Дева, не может быть, чтобы делать это всегда было так неудобно! Я попробовала было снять с туфелек свои высокие деревянные подошвы, но нам мешала разница в росте, так что я надела их обратно и стояла, качаясь, пока Орсино, уткнувшись в мою шею, что-то шептал и пытался расшнуровать мой корсаж. Я обняла его ещё крепче и попыталась заставить его лечь на солому, но он, задыхаясь, пробормотал, что так нас могут увидеть помощники конюхов. Мы стояли, прижавшись к стене конюшни, безуспешно пытаясь преодолеть разделяющие нас слои одежды. У него никак не получалось развязать ленты, стягивающие мой корсаж, а я никак не могла сладить с завязками его рейтуз. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мы наконец соединились. Он был так нерешителен, что почти не причинил мне боли, но когда я вздрогнула от короткого укола, это его почти парализовало.
— Прости, я не хотел...
— Нет, нет! — Мне пришлось снова обнять его за шею и ободряюще улыбнуться; он начал двигаться такими мелкими толчками, что я едва замечала их сквозь мои смятые юбки и его сбившиеся рейтузы. Он накрыл мой рот своим, но это был скорее не поцелуй, а просто способ заглушать его стоны, и я невольно открыла глаза и посмотрела на старую кобылу, уныло глядящую на меня поверх двери стойла.
«С тобою тоже так было? — подумала я. — Нет, наверняка не так. Я видела, как спариваются лошади». И из того, что мне стало известно о том, как спариваются люди, я заключила, что у лошадей это выходит лучше.
Эти неловкие потуги, казалось, продолжались бесконечно, но к тому времени, когда я закончила читать про себя покаянную молитву, всё уже завершилось.
— Джулия, — задыхаясь, произнёс Орсино, уткнувшись в мою шею. — Джулия...
— Ш-ш. — Я улыбнулась, гладя его по щеке. По крайней мере, боль была такой слабой, что о ней не стоило и говорить, — а мне доводилось слушать о ней такие ужасы от служанок и нянек. Обычно, чем более пожилой и набожной была рассказчица, тем более жутким и мерзким был рассказ.
— Мне не следовало в тебе сомневаться. — Орсино посмотрел вниз, и мы неловко разъединились. Крови из меня вышло немного, но она всё-таки была, и на его рейтузах виднелись одно или два кровяных пятнышка. — Мне следовало понять, что ты не станешь лгать.
— Теперь ты знаешь. — Он назвал меня по имени. Наверное, это было хорошее начало. И в следующий раз у нас получится лучше, ведь мы будем делать это в кровати, как и полагалось в нашу первую брачную ночь. Я опустила юбки, нагнулась и достала из соломы его шапку, в то время как он завязывал рейтузы.
— Мне сказали не покидать Карбоньяно. — Он начал мять в руках свою шапку. — Но я мог бы иногда тайком приезжать в Рим, если мы все хорошо продумаем. Или ты могла бы ездить ко мне — просто будешь говорить матушке и кардиналу, что едешь навестить свою сестру...
Под моим взглядом он осёкся.
— Я думала, я поеду в Карбоньяно вместе с тобою, — сказала я наконец. «Премилое местечко Карбоньяно, — так о нём говорила мадонна Адриана. — Премилое и процветающее». Я представляла себе сады и празднества на свежем воздухе, много места для верховых прогулок и охоты. В Карбоньяно я научусь любить своего мужа, и мне не придётся больше думать о большом пальце, едва касающемся кончиков моих пальцев.
— Думаю, кардинал Борджиа отпустит меня, — молвила я, так и не дождавшись ответа Орсино. — Видишь ли, он не хочет, чтобы я отдавалась ему против воли. Если я ему скажу...
— Я не могу так рисковать, — с несчастным видом отвечал мой муж. — Если кардинал что-то заподозрит... Может быть, потом, когда он оставит тебя ради другой...
— А что мне делать до того? — Я привела в порядок ленты корсажа, потянув за них, пока они не сравнялись по длине. — Жить с любовником, как будто он мой муж, и навешать мужа, как будто он мой любовник?
— Так мы всё-таки могли бы иногда видеться, — с надеждой в голосе ответил на это мой муж.
— Знаешь, странно всё получается. — Я заправила выбившийся из причёски локон, обратно в сетку. — Все последние недели кардинал Борджиа уговаривал меня стать его шлюхой. Но единственный раз, когда я действительно чувствую себя шлюхой, — это сейчас.
— Джулия...
— Не прикасайся ко мне.
Я отпрянула от его протянутой руки, словно это была гадюка, и выплыла из конюшни со всей ледяной грацией, на которую только была способна.
Нелегко быть хоть сколько-нибудь грациозной, когда по твоим бёдрам струйками стекает кровь. Вместе с остатками твоей гордости, чувства собственного достоинства и надежд.
— Мадонна Джулия! — Малышка Лукреция понеслась мне навстречу, едва я снова вошла в конюшенный двор. — Вы видели вашу кобылу? Отец выбрал её специально для вас, хотя всю эту неделю он был ужасно занят в Коллегии кардиналов. Могу я посмотреть на неё сейчас, когда я уже закончила свой урок французского? Пожалуйста, пожалуйста, скажите, что когда-нибудь я смогу на ней покататься!
— Можешь кататься на ней, когда захочешь, — сказала я, целуя её в макушку, и поспешила прочь, прежде чем она увидела на моих глазах слёзы.
КАРМЕЛИНА