Я опрокинула прикроватный столик, найдя некое извращённое утешение в грохоте, произведённом свалившейся на пол вазой, кубком и молитвенником. Потом швырнула жемчужное ожерелье на сундук с моим приданым и уставилась на него, точно на притаившуюся змею. Я не стану его примерять.
Во всяком случае, в течение ближайшего часа.
Столько я и продержалась.
У моего кардинала был хороший вкус в выборе драгоценностей, этого у него не отнимешь. Но я всё равно брошу это ожерелье к его ногам, если он посмеет прийти ещё.
— Возьмите это, кардинал Борджиа! — сказала я вслух, натягивая жемчужную нить через голову.
Родриго Борджиа. Я наконец вспомнила его имя.
Когда мужчина дарит тебе драгоценности, то, даже если ты собираешься бросить их ему в лицо, тебе следует запомнить его имя.
ГЛАВА 3
Сатурн с самого начала отметил меня
печатью меланхолии.
ЛЕОНЕЛЛО
Я декламировал эти строки про себя, переходя рыночную площадь.
Почтенная мать семейства, как и подобает, с перчатками на руках и покрывалом на голове, надо полагать, идущая с исповеди, бросила на меня подозрительный взгляд. Должно быть, мои губы двигались в такт моим мыслям, и со стороны я был похож на бормочущего что-то нечленораздельное сумасшедшего. Я отвесил матроне изысканнейший поклон и торжественно сказал: «Трижды Аяксы его отражали от тела своею Бурною силой». Вы это знали, добрая синьора? Трижды!
Она перекрестилась и заторопилась прочь. Притворяющийся слепым нищий сдвинул прикрывавшую вполне зрячий глаз повязку, на миг с изумлением воззрился на меня, но тут же вспомнив свою роль, начал снова пускать слюни и, делая вид, будто ничего не видит и вторым зрячим глазом, привычно уставился в пространство.
продолжал я декламировать в уме шествуя так же горделиво, как могучий Аякс, —
Двое учеников мясника остановились и принялись хохотать над карликом, решительно шагающим, положив руку на рукоять кинжала, как будто это меч какого-нибудь древнего героя, но на сей раз их смех ничуть меня не задел. Я был взрослым мужчиной, через год или два мне стукнет тридцать, но сказание о Троянской войне всякий раз снова превращало меня в восторженного школьника, который только что впервые прочёл его. Благодаря удачным картам, которые достались мне вчера вечером в игре в примьеру — целый chorus — у меня нынче скопилось достаточно денег и я наконец смог купить одну изрядно потрёпанную книгу, к которой присматривался уже целый месяц — и то была не упрощённая Ilias Latina[32], которую я читал в детстве, а версия самого Гомера, переведённая на итальянский с греческого. Конечно, она было отпечатана всего лишь с ксилографичесого клише; обращённая к Ахиллу просьба Приама отдать ему тело Гектора была ужасно смазана, а сцена поединка Гектора и Аякса оказалась почти нечитаемой из-за водяных пятен. Но всё-таки это была книга, новая книга для моей скромной библиотеки, и я, не удержавшись, погладил потёртый томик за пазухой моего камзола.
Я свистнул сквозь зубы и продолжил свой путь к таверне, где работала Анна. Если я хочу нынче вечером поужинать, то придётся мне сыграть для этого ещё одну или две игры, потому что все имевшиеся у меня монеты я потратил на книгу. А потом я пойду домой, в мою крошечную арендованную каморку над типографией в Борго и проведу остаток вечера, растянувшись на своей узкой койке с кружкой вина в руке, читая при ясном свете тонкой восковой свечи, которую я брал из коробки, только когда у меня появлялась новая книга.
— Анна! — крикнул я, входя в таверну и прерывая свою декламацию как раз перед оплакиванием Патрокла. — Анна, моя голубушка, нет ли у тебя нынче вечером каких-нибудь баранов, которых можно обстричь? Дай мне...
Вот тут-то я и увидел, что за столами нет клиентов; в таверне царила странная жуткая тишина, нарушаемая только приглушёнными рыданиями двух работающих здесь подавальщиц, которые плакали, уткнувшись друг другу в плечо.
— Что здесь происходит? — Я посмотрел на заплаканные лица служанок. — Что стряслось? Где Анна?
— В... Вон там, — дрожащим голосом ответила одна из них. Я распахнул дверь на кухню, и вся моя порождённая обладанием вожделенной книгой весёлость тут же лопнула, как мыльный пузырь.
Анна умерла, борясь. По крайней мере, она сопротивлялась.
— Когда вы нашли её? — онемевшими губами проговорил я.
— Рано утром. Одна из служанок, она приходит в кухню на рассвете, чтобы, значит, разжечь огонь и поставить кипятиться котлы, — и что же я слышу у себя наверху? Жуткий вопль, а когда спускаюсь, чтобы посмотреть, что стряслось, глупая девчонка уже залила своей рвотой весь пол.
«Тут есть, отчего человека может вывернуть наизнанку», — подумал я. Анна лежала на длинном, установленном на козлах кухонном столе, голова её была запрокинута, смятые юбки открывали голые ноги, руки были широко распростёрты, как у Христа на Распятии, и пригвождены к столешнице кухонными ножами, воткнутыми в ладони. Она всё-таки ухитрилась оторвать от стола одну руку в последней отчаянной попытке защититься. Я поднял её свободно свисающую с края стола кисть и увидел под ногтями полумесяцы запёкшейся крови. Она крепко поцарапала своего убийцу.
Молодец.
— Теперь народ будет несколько недель обходить моё заведение стороной, — пожаловался кабатчик. — Кто захочет пить вино и играть в кости в таверне, где пригвоздили к столу мёртвую девку?
«Хотя, если бы она не оцарапала того, кто на неё напал, он, возможно, и не перерезал бы ей горло». Моего друга Анну убили не ножи, которыми ей пронзили руки, а глубокий кровавый разрез на горле, окружённый четырьмя мелкими, явно сделанными в панике порезами, как будто прежде убийца никогда никому не перерезал горла.
«Я бы научил тебя лучше», — подумал я. Одной рукой хватаешь за лоб, откидываешь голову назад, а затем одним прямым сильным движением резко проводишь ножом поперёк горла. Именно поперёк — в этом всё дело. Если проводить дугой, то разрез не получится достаточно глубоким.
«Ты это постиг на практике, да? Ты сделал четыре неудачные попытки, прежде чем она умерла».
— Кто это сделал? — тихо спросил я.
— Тебе-то что? Это неважно, его всё одно никогда не поймают.
И то, наверное, не поймают. Простая девушка, которой в кабаке перерезали горло, — да такие тела еженощно во множестве сбрасывают в Тибр. В основном их вылавливают, свозят вместе и, поскольку никто их не опознает и не забирает, сваливают в кучи в безымянных могилах. И никому до них нет дела. Ни священникам, которые не станут служить заупокойную мессу по умершему, пока им не заплатит кто-нибудь из живых. Ни этим раздувающимся от важности продажным городским служителям закона, которым вроде бы положено ловить преступников, но которые больше интересуются взятками и поживой, чем поисками убийц. Никто не станет утруждаться, чтобы сходить за священником или за служителем закона, только не ради такой, как Анна.
Я протянул руку и закрыл ей глаза, полуоткрытые, незряче глядящие на сучковатые потолочные балки.
— Кто это сделал? — спросил я снова.
— А я почём знаю? — кабатчик пожал жирными плечами, уныло глядя на кровь, которая стекла со стола и образовала на полу застывшую тёмную лужу. Из-за его спины, за закрытой дверью кухни, слышались голоса двух оставшихся служанок — они рыдали и тихо переговаривались. — Одна из девушек говорит, что вчера поздно вечером здесь развлекались трое мужчин — играли в кости, сорили деньгами, пялились на девушек. Может, Анна осталась, после того как остальные две ушли, чтобы, значит, обслужить их.
— А вы здесь были?
— Нет, я пошёл к полуночной мессе, — с постным видом отвечал кабатчик.
— Ты пошёл поваляться в постели с женою возчика, к которой ты любишь захаживать, когда её муж со своими мулами уезжает из Рима.
— Они были хорошо одеты. Анна могла бы заработать приличный куш, если бы задрала юбки для кого-нибудь почище карликов да торговцев рыбой. Только всё пошло не так, как она хотела.
— Нет, её не изнасиловали. — Я поправил её мятые юбки, чтобы они закрыли ей лодыжки. Под юбками у неё не было крови, на бёдрах не было кровоподтёков. Синяки виднелись у неё на коленях, как будто кто-то пытался насильно их раздвинуть, но Анна, как видно, слишком отчаянно боролась.
Ножи, которыми её руки пригвоздили к столу, видимо, были нужны для того, чтобы она не сопротивлялась...
— Кто теперь будет убирать всё это свинство, хотел бы я знать? — Кабатчик снова принялся жаловаться. — Мне придётся заплатить этим девчонкам двойную плату только за то, чтобы они вымыли тут пол! А до тела они и дотрагиваться не станут: как-никак она была шлюхой, да и померла без покаяния.
— О её теле позабочусь я. — Я пересёк кухню и взобрался на стул, чтобы добраться до свечного ящика. — Я заплачу, — сказал я, предупреждая протесты кабатчика, и начал расставлять свечи вокруг тела Анны. Дешёвые свечи, сделанные из прогорклого сала. Она была достойна, чтобы во время ночного бдения подле её тела перед погребением горели свечи из пчелиного воска. Она много чего была достойна. Например, шёлкового платья вроде того, которое мы с нею видели на красивой юной новобрачной, что ехала мимо нас в свадебной процессии две недели назад. Она была достойна иметь заботливого мужа и любящую семью. Она заслуживала пристойной смерти в шестьдесят лет, а не этой ужасной гибели, когда всего-то в двадцать пять её сначала пригвоздили к кухонному столу, а потом перерезали ей горло.
— Закрой на сегодня таверну, — сказал я кабатчику, который опять начал было жаловаться и кипятится. — Я буду бодрствовать у её тела всю ночь, а завтра заплачу за её похороны.
— А карлик-то вроде влюблён! — Кабатчик игриво поднял бровь, и его губы начали было растягиваться в ухмылке.
— Попридержи свой грязный язык, пока я его тебе не отрезал, — не повышая голоса, остановил его я. — У неё нет семьи, чтобы заняться её похоронами, так что все хлопоты возьму на себя я.
— Что ж, это твои деньги — тебе и решать, на какую блажь их тратить.
— Эти деньги я выиграл, когда мне достались очень удачные карты при игре в примьеру, — объяснил я бездыханному телу Анны, когда кабатчик, топая, вышел вон. — Chorus, четыре карты одного достоинства. Такое сочетание карт попадается редко. Я купил на выигрыш книгу, но теперь я отнесу её обратно в лавку. Этих денег хватит, чтобы достойно похоронить тебя на кладбище. А может, и на одну-две заупокойные мессы по твоей душе...
Анна лежала тихо. На кончике одного из её пальцев застыла крупная капля запёкшейся крови. «Просто обыкновенная девушка из таверны», — подумал я. Некрасивая, с неухоженными, не очень чистыми волосами; неграмотная, постаревшая от тяжёлой жизни уже в двадцать пять лет. На каждой рыночной площади Рима найдётся сотня подобных девушек. Ничто не отличало её от любой другой из них, разве что, может быть, милая ямочка, что появлялась, когда она улыбалась своею доброй улыбкой.
— Тело на одр положили; его окружили, рыдая, грустные други, — промолвил я, потом процитировал строки о горе Ахилла, потерявшего своего друга Патрокла:
с этими словами я выдернул нож, который всё ещё пригвождал руку Анны к столу.
— С кем это ты говоришь?
Я обернулся и увидел двух оставшихся в таверне служанок — они стояли в дверном проёме, уставившись на меня опухшими от слёз полными тревоги глазами. — Она ведь тебе не отвечает, верно? Говорят, возле тел тех, кто умер не своею смертью, бродят привидения...
— Я просто молюсь о её душе. — Я увидел, как они поспешно отвели глаза от глаз Анны, которые сами собой опять открылись и невидяще смотрели в потолок. Я вновь опустил её веки и на этот раз придавил их последней парой скудо из моего кошелька.
— Да упокоит Господь её душу, — перекрестившись, дрожащим голосом проговорила одна из служанок. Эта девушка, бывало, нарочно толкала меня бедром, когда я играл, просто чтобы посмотреть, сумеет ли она выбить карты из моей руки, но сейчас её глаза были красны от слёз, а подбородок дрожал. — Да сгноит Господь заживо тех, кто это с нею сделал!
— Кабатчик говорит, вы их видели. — Я разгладил складки на мятой юбке Анны. — Это были трое мужчин, не так ли? Как они выглядели?
— Ну, как они все выглядят? — пожала плечами вторая служанка, постарше, с жёстким взглядом и суровой линией губ. — Мужчины, которым пришла охота поразвлечься, вот как они выглядели.
— На одном из них была маска. — Первая служанка фыркнула, хлюпнув носом. — Ты и сам знаешь, что из себя представляют эти молодые щёголи. Их хлебом не корми, а дай нацепить маску, будто нынче карнавал, и в таком виде заявиться в трущобы!
— Стало быть, он был молод. — Я тщательно пригладил волосы Анны, убрав их с испачканных запёкшейся кровью щёк. — Это был юнец или молодой мужчина?
— Кто его разберёт, когда на нём маска? Во всяком случае, он был молод и набит деньгами. Так и сыпал монетами, пока играл в зару.
— А двое остальных?
— Обыкновенные мужчины, — раздражённо сказала та служанка, что была постарше. — А тебе-то что?
— Будет лучше, если мы будем знать, как они выглядят. А что, если они явятся опять? — Я печально посмотрел на неподвижно лежащее между нами тело Анны. — Что, если в следующий раз им захочется поразвлечься с одной из вас, мои красавицы?
— Это вряд ли. Потому что ничего у них не выйдет. — Первая девушка скорчила гримасу, и льющийся из грязных окон таверны тусклый свет рельефно осветил её нос, сломанный по меньшей мере один раз то ли каким-то пьяным матросом, то ли чернорабочим. — Один из них был такой урод — ну, прямо страшный как смертный грех; он был в ливрее. Такой здоровенный охранник. Я бы не стала с ним заниматься этим делом и за мешок дукатов.