Выговариваю подруге, что спряталась за меня, а ответственность за больную несём поровну! Да что с неё взять – еле жива от страху! Пока разбирались – «Ворон» улетел! Больную унесли на носилках.
Берёза у церкви
Прямо перед окнами нашего дома, за речкой, стояла церковь, старинная – люди говорили, что ей больше ста лет. Красивая, высокая, с золотым ангелом на шпиле. А колоколов на её колокольне было штук двадцать или тридцать. Канула церковь в Лету, как и весь мой родной посёлок. Затопило Камское море.
Сидели мы летним вечером дома с папой вдвоём. Было мне семь лет. Откуда-то налетели тучи, покрыли всё небо сплошной темнотой. Засверкали молнии, загрохотал гром. Окно было распахнуто настежь. Папа любовался стихией и мне было весело смотреть. Я ещё не умела бояться грозы, не понимала её страшной силы. Дождь полил сплошным потоком. Вдруг стрела молнии пронзила вековую берёзу, которую я очень любила. Я любила влезать на неё, прятаться в её густых ветвях и смотреть на прохожих, зная, что меня они не видят. А когда, в самом начале весны, только-только распускалась зелёная листва, множество майских жуков летало в её ветвях. Их жужжание заглушало все другие звуки.
И вот! Берёза вспыхнула, как огромная свеча, потоки дождевой воды не могли залить огня. Зрелище было настолько восхитительно для меня, я видела это впервые! Папа громко захохотал, откинув назад голову.
Сквозь смех он говорил, что, вот, бог сам решил сжечь красоту, украшающую его святыню. Мне тоже вдруг передался папин смех и я расхохоталась, поняв, что святой огонь бушует в святом месте.
Берёза горела, мы хохотали!
Вдруг удар кулаком в мой затылок заставил меня оглянуться! Мачеха вошла так тихо, я и не услышала. И поток брани полился на меня за безбожие. Веселья как не бывало!
Папа объяснял ей, что бог сам поджёг берёзу в церковном саду, значит, место это для него ничего не значит.
Я молчала…
Одинокая в грозу. Страшно!
Прекрасная весна года. Прекрасная весна моей жизни. Мне восемнадцать лет только-только исполнилось на днях.
Ростом я малюсенькая, никто не верит в мои года. А я такая гордая: я-то знаю – я взрослею, и впереди меня ждёт много замечательно интересного! Моя страна ведёт жестокую битву с немецкими ордами. Я уже внесла свою маленькую каплю труда в общее дело борьбы за Победу: полтора года шила для доблестных фронтовиков одежду – шинели, гимнастёрки, брюки-«галифе» для офицеров, плащ-палатки, противогазные сумки. Потом меня взяли медсестрой в эвакогоспиталь. У меня за плечами медобразования было два курса фельдшерского отделения медтехникума. Тут уж я всю душу отдавала, помогая врачам ставить раненых на ноги, возвращать их в ряды бойцов на фронтах. А сейчас судьба меня забросила в такую глухомань, в деревеньки, разбросанные в дремучих лесах Нердвинского района Пермской области. Там фельдшером работала моя старшая сестра Рита.
Была вторая половина мая месяца 1944 года. Я увезла маме пуд муки в наш родной посёлок Дедюхино, что от города Березники в семи километрах. Я работаю санитаркой при сестре. Она – заведующая фельдшерским пунктом. Уже шестой месяц она распоряжается моим временем и мной. Она главная, я у неё в подчинении. Она жестокая, меня бьёт и унижает. Видимо, ей доставляет это огромное удовольствие.
Я всё терплю, но знаю: моё время придёт и я покину злую сестру.
И вот сейчас, без всякой жалости она послала меня к маме с мукой, пешком. Я несла муку в мешке на плече, то на правом, то на левом, меняла плечи по мере усталости. Мы шли втроём. Вожаком был старый, но ещё сильный дед Ерёма, я и девочка лет тринадцати, сирота, пробирающаяся в город для устройства своей судьбы.
От деревни Марково, где мы с сестрой работали, до Слудки, портового городка на Каме, расстояние не малое, идти на «своих двоих» шестьдесят километров. Дорога всё лесом, не дорога, а тропинка. Она, как ниточка, петляет между деревьев, мало заметная, известная лишь знатоку. В лесу ещё не весь растаял снег, небольшие участки голой земли с талой водой перемежались с сохранившимся снегом. Ноги постоянно увязали в жидкой грязи, на снегу оставляя чёрные следы.
Дед мне то и дело показывал приметы тропинки, чтобы я на обратном пути не сбилась и не ушла в другие края. Я старательно запоминала. Некогда было любоваться красой просыпающегося к жизни леса.
Могучие ели стояли по краям тропинки. Зайцы, меняющие белые шубки на летние серенькие, лохматые, с клочьями болтающейся зимней шерстки, не однажды пересекли нам путь. От неожиданности мы вздрагивали, пугались, а потом хохотали. За день мы прошли сорок километров, до села Ильинское. У меня ступни ног раздирала страшная боль. Я думала, что при следующем шаге упаду. Старик подбадривал, уговаривал поднатужиться.
А в лесу стало темно-темно! «Ничего, – говорил дед, – сейчас придём к моим знакомым, отдохнёте, ножки молодые за ночь отойдут от боли, утром будут, как новенькие…» Хотелось верить, но не верилось. Вот и избы долгожданные. Дед заговорил с хозяином, а мы, две девчушки, валились с ног, не ожидая разрешения хозяина. Нас приняли на ночь.
Я упала на пол, где стояла, в чём была – так и уснула!
С рассветом дед разбудил нас. Хозяин дал кипятка и горячей варёной картошки. Скоро заблестели лучи солнышка и стало весело на душе.
Старик утешал нас, что осталось “только” двадцать километров до пристани, успеем к пароходу. Ноги и впрямь за ночь отдохнули. Мы пошагали.
Дорога от Ильинска была широкая, проезженная. Идти стало легче. Мы, действительно, успели к пароходу, плывшему вверх по Каме.
Мы все, трое, третьим классом, поплыли каждый к своей цели.
Я прожила у мамы три дня, снова села на пароход и поплыла в обратный путь, вниз по Каме до Слудки. День и ночь на пароходе, на палубе четвёртого класса, и я сошла на берег знакомого уже городка, Слудки.
Одна неделя, что прошла со дня путешествия с тяжёлым мешком на плечах, а как изменилась природа! Не узнаваемо: вокруг всё позеленело, дорога просохла. Я бежала налегке, руки у меня были свободны, я размахивала ими, как крыльями, мне это ускоряло путь.
Я не шла – я летела, бежала бегом. Попутчиков не было. Дорога до Ильинска была прямая, никаких отворотов, ничто не мешало мне. До Ильинска добежала быстро. Вовсю светило солнышко, я бежала босиком, в каждой руке по башмаку. Еды уже не было. Что дала мне в дорогу мама, давно съела.
Ильинское осталось далеко позади. Было часа два-три дня. Я уже шла по той узкой тропе, приметы которой были памятны со слов деда Ерёмы, и надо было следить за отворотами, что ведут в другие места, не куда надо.
Я не заметила, как небо покрылось одной сплошной тучей!
Грома не было. Если бы раньше загремело, я бы поняла, что собирается гроза. В густом лесу темноту я приняла за тень от деревьев и не обратила внимания. Стало так темно, как ночью! И вдруг грянул раскат грома! Я оцепенела, не зная, что делать?
Одна в глухом лесу!
Взгляд мой упал на поляну, что слева виднелась не далеко от леса, на поляне стояли два одиноких дома. Я кинулась к ним, хотелось общества людей, их защиты. Подбежав к первому дому, я увидела, что он заколочен! Я кинулась к другому – и он тоже заколочен… Кругом ни души, а уж крупные капли дождя падают на землю. Сердце моё разрывалось от страха и ужаса, мне казалось, что в заколоченных домах в такую грозу собралась вся нечисть! Со всех ног я кинулась в лес, ища у него защиты! Я успела добежать до тропы, тут стояла могучая ель, ветви её густые-густые спускались до самой земли. Я полезла под самый корень, присела на корточки, вся съёжилась, и тут дождь полил потоком, молнии разрезали небо на части, гром гремел (что тебе палят сотни пушек). Дождь меня не мочил, мне было тепло и сухо. При сверкании молний я зажмуривала глаза, мне не было здесь страшно, мне даже было хорошо, затерянной на громадной планете Земля.
Я не думала о том, что молния может ударить в мою спасительницу, могучую красавицу, не думала и о волках, что во множестве населяли эти таёжные леса. Я здесь даже нечистой силы не боялась, так тут было уютно, мечталось о маленьком домике, что стоял бы под этой елью, а я жила бы тут вечно…
Гроза кончилась так же внезапно, как и налетела! Запели птицы в сотни голосов, солнышко засияло и вся природа засияла мириадами изумрудов, каждой капелькой прозрачной дождевой воды на листьях и ветках деревьев! Жаль было покидать уютное спасительное пристанище.
Я выскочила на тропинку, она была тёплая и влажная. Босым ногам было так приятно шлёпать по ней!
Вечером, уже в темноте я доплелась до деревни Марково, где ждала меня моя сердитая, вечно мной недовольная, сестрица Рита.
Ступни моих ног так болели, шутка ли? Я в один день отмахала целых шестьдесят километров, а, может, и больше, ведь тропинка так виляла, изгибаясь по удобным для пешехода местам. Но зато я видела эту грозу в необъятном море деревьев. Такое привелось мне испытать только раз в жизни! Не каждому это дано.
Половодье в Дедюхино
Начиналась бурная весна 1935 года. Мы с подружкой Надей учились в третьем классе. На любимых наших водоёмах для летних купаний были сплошные заросли ивы. Ива росла не могучим деревом, как в городах, а тонкими ветвями из земли. И такие эти веточки были тонкие и длинные, и такие густые заросли, – так летом манили к себе в тень… И ещё любили мы наломать этих веточек охапок, чтобы дома попытаться сплести корзинку, но только ничего у меня не получалось – учителя не было. А сейчас, весной, жители посёлка ходили к зарослям: за цветущей вербой. Так называли иву во время её цветения.
Заросли ивы были почти у самого берега Камы, только отделены от него земляным валом, где-то очень высоким, а где и не очень. В половодье огромные пространства за этим валом заливались камской водой, а как Кама входила в свои берега, тут оставались наши изумительно чистые купальные водоёмы с песочным дном.
Находились эти милые места сразу за посёлком. На окраине посёлка был сользавод. Кругом лежали горы белой соли, соль в плитках невостребованная навалом лежала в заброшенных варницах, куда приходили коровы и козы и лизали солёные плитки. На сользаводе столяром работал мой папа и я ежедневно после уроков прибегала к нему. Мне нравилось играть стружками. Длинные, очень красиво завитые и пахнущие свежим деревом, они уводили меня в сказочный мир. Я вся обвешивалась стружками, украшала ими голову и устраивала для папы весёлую пляску. Он посмеивался, глядя на меня, я веселила его.
На Каме был ледоход. Мы всем классом ходили смотреть на движение льда, чтобы потом написать сочинение на тему: «Ледоход на Каме». Мы смотрели, как громадные льдины налетают одна на другую, громоздятся ввысь, с грохотом ломаются, скрежещут, и всё это несётся по течению, и не найдется силы, чтобы остановить движение.
После школьных занятий я позвала Надю сходить за цветущей вербой, мы за ней никогда не ходили. На переднем пути мы зашли к папе, поиграли стружками, сказали, что пошли за вербой. И ушли.
Снега почти уж не было, но песчаная почва была тверда, ноги не проваливались в песок, как летом. Мы шли, весело переговариваясь. Дойдя до зарослей ивняка, мы были потрясены досель ещё невиданной красотой расцветшей ивы! Заросли утонули в золоте! Листочков ещё не было, а веточки усеяны крупными золотыми бомбошками. Целое море золота, насколько видит глаз! Мы вошли в заросли, стали срывать тонкие длинные прутики, вдыхали аромат, сосали, как конфеты, сладкие гроздья. Мы увлеклись, бродя в зарослях, ломая веточки, выбирая самые красивые.
Спохватившись, наконец, что уже поздно, пошли в обратный путь. Выйдя из зарослей, мы не узнали ландшафта, по которому пришли: мы оказались на острове, кругом – вода!
Вода заливала сушу прямо на глазах! Мы бегом побежали к подъёму с низины на сользавод. Добежав почти до подъёма тропы, мы в ужасе обнаружили, что там бурлит быстрый поток воды. Суши нам осталось совсем ничего! А вода всё прибывает и прибывает! Мы смотрим на заводские дорожки, в рабочее время тут всегда кто-то ходит, а сейчас нет никого, все ушли по домам. Мы перепуганные стояли и не хотели верить, что погибаем! Кричать было бесполезно, и мы тихо обе заплакали.
Но вот наверху, там, где была папина мастерская, появилась мужская фигура с двумя длинными жердями в руках. Человек приближался, мы узнали моего папу! Вот он спустился, подошёл к воде, вошёл в воду в своих худеньких сапожках, осторожно ступая по скользкому ледяному дну, борясь с потоком, опираясь на жерди. Вода доходила ему до колен. Вот уж он подсадил на спину Надю, понёс её на тот берег и идёт за мной, а я знаю, что он после болезни. Я крепко ухватилась за папины плечи. Он перенёс меня через бурный, ледяной поток воды. Опустил меня на землю, и только тогда сказал, что давно уже ждёт нас. Несколько раз уходил и вновь приходил. Если бы не знал, что мы пошли сюда, ушёл бы домой! Он специально приготовил две прочные жерди, заострил концы и вбил в каждую по гвоздю, чтобы прочно втыкалась в лёд. Издали он увидел нас с нашими ношами и испугался за нас. Охапки цветущей вербы мы, конечно, побросали в испуге.
Испуг с подружкой мы перенесли сильный, долго не могли прийти в себя. Я запомнила на всю жизнь, как уменьшался клочок земли на глазах, как бурно хлесталась вода, угрожая нам.
Что было бы с двумя маленькими, глупенькими козочками, если бы мой милый, добрый папа не дождался нас?
На землю опустился весенний вечер, было почти темно.
Щука
Во времена моего детства рыбе в Каме жилось вольготно. Было её – ловить не переловить! Вода прозрачная, пароходы почти не ходили, разве что буксир протянет плот, и опять вода спокойна, тиха. И ловили рыбу все, кто умел и кто хотел.
И папа мой увлекался рыбной ловлей. Лодку он смастерил сам. Пока она в стадии строительства находилась в нашем дворе, я не вылезала из неё – так она мне нравилась. Лодка получилась на славу! Папа её проконопатил, промазал смолой, собрал мужиков на помощь и лодку потащили на воду по деревянным подставкам. Я так радовалась, крутилась под ногами, мешалась, мне делали замечания, но я считала, что без меня никак не обойтись, ведь за всем нужно уследить! Ещё что-нибудь не так сделают!
Вот лодка на воде и я в ней! Но папа велел мне сойти на берег, взрослые её поведение будут проверять на плаву. Нехотя ушла. Дождавшись возвращения папы, узнала, что лодка наша всем очень понравилась, не вертлявая, хорошо держится на воде, легка и удобна. Папа на ней ездил за брёвнами на Каму во время разлива весной. А так же и на рыбную ловлю. В посёлке почти у каждого жителя была лодка, а у кого не было, о них говорили: у него и лодки-то нет!» Это как сейчас про не имеющих автомашину говорят: «Не дотянули!».
Посёлок наш каждой весной заливался камскими водами, оставалась сухой наша улица, но и то иную весну затоплялась. Но сухим всегда оставался центр, где была церковь, бывшая двухэтажная тюрьма, потом переделана на школу-семилетку и магазины. Вот в эту пору без лодки в магазин не попадёшь! Ребятня занималась перевозом за плату. Такса была десять копеек. Когда я подросла, тоже перевозила желающих с берега на берег за денежку. Я приставала к папе с просьбой взять меня на рыбалку, он редко в чём мне отказывал, и однажды сказал, что поедем с ним ближе к ночи ловить рыбу. Я не могла дождаться назначенного часа. Вот уж и вечер клонится к закату, и закат погас. Пора, сказал папа, собирайся! А мне собирать нечего, я вся готова! Взяли необходимое: удочки, сачок, дождевых червей, запаренную овсяную крупу. Вот уж мы в лодке, папа сел за вёсла, я на скамейку, приколоченную на корме лодки. На небе месяц, звёзды отражаются в воде. Ритмично, не спеша, плюхаются вёсла в воду, поднимаются из воды, с них струится вода, блестя золотом от звёзд и луны. Я не различаю, где небо, где вода – всё слилось!
Вот уж мы и на Каме! Кругом тишина, только несколько лодок вдали друг от друга таких же любителей рыбной ловли. Папа достал рыболовные принадлежности, нацепил на удочку червяка и дал её мне, велел следить за поплавком. Сам он стал ловить рыбу сачком, он опустил его в воду, лодка медленно, без вёсел, плыла вниз по течению. В сачок то и дело попадали рыбёшки. Больше всё колючие ерши. Папа бросал из сачка в ведро с водой, что стояло на дне лодки. Вдруг мой поплавок дёрнулся, я позвала папу. Он вытащил большую щуку, подведя под неё сачок, чтобы не сорвалась с крючка. Радости моей не было предела, я загорелась рыбацким азартом! Папа положил щуку на дно лодки, – в ведёрко с мелкими рыбками не посадил её – слишком крупная, сказал: «Килограмма полтора»; дал мне удачливую удочку и насадил опять червячка. Я за ней внимательно следила, даже сон меня не клонил, такой азарт – до дрожи! Вдруг я посмотрела на мою щуку, что билась, сгибаясь-разгибаясь, подскакивая от пола лодки, рот её то и дело широко раскрывался, я заинтересовалась, не понимая, что она задыхается, прощается с жизнью. Мне было семь лет, и я многого тогда не знала. Я отложила удочку, встала на колени возле щуки и смотрела на её движения. И, сама не знаю – почему, засунула ей в рот свой указательный палец правой руки! Она захлопнула пасть, вонзя двойной ряд острых зубов в мой глупый палец! А зубы её, ведь я видела, с уклоном внутрь, что попадёт на них, уж не упустит! Я кричу от боли, перепугала папу, мой рёв эхом носится по воде, даже соседние рыбаки встрепенулись, смотрят в нашу сторону, а я ору, не могу вытащить палец из щучьей пасти. Наконец папа понял, в чём дело, бросил сачок на дно лодки, наклонился ко мне. Понял, что просто так палец не освободить, взял нож и разрезал щуке челюсти. Кое-как сняли палец со щучьих зубов, он весь в ранах, кровь так и течёт, я всё не могу успокоиться, мне и больно, и страшно, мне казалось, что щука меня всю заглотит, хотя я много её больше! Папа велел опустить палец в воду. Холодная вода несколько успокоила боль, но рыбалка уже пропала, папа повернул лодку носом в домашнюю сторону и мы поплыли в обратный путь.