Нихтер бесконечно рос. Он был высок, остроплеч и нескладен. Нихтер учился на философском факультете и специализировался на бытии, которого нет. О том, чего нет, он защитил докторскую, и до преклонных лет преподавал студентам, которых тоже почти никогда не было на его лекциях.
Профессора Нихтера считали чудаком. Плавая в море, он непременно отмечал, что нет под ногами дна. Игра в шахматы совершенно ему не давалась. Стоило ему потерять одну фигуру, как она начинала занимать все его внимание. Мысленно он представлял, как сходил бы ею, если бы она еще была. И тогда совершал какую-нибудь глупую ошибку. Он считался плохим игроком в шахматы.
Жена давно ушла. Он часто подмечал, что в супе нет соли, в шкафу – нужных вещей, на деревьях – листьев, в новостях – здравого смысла. Однажды он позволил себе заметить, что у жены нет прически. Она была готова поддерживать беседы об отсутствии и даже кое-как приспособилась к тому, что мира нет, но в тот день почему-то рассердилась не на шутку. Уже пятьдесят лет в шкафу не было ее вещей. Изредка деревянные вешалки, задеваемые его неловкими руками, покачивались в пустоте шкафа.
Нихтер жил один. В последние годы единственным, кто заходил к нему, был почтальон. Однажды почтальон спросил:
– О чем те письма, которых у меня для вас нет?
Нихтер только пожал плечами. Если бы на все вопросы было так легко дать ответ… Всем своим существом, всем своим сознанием он всю жизнь обвивался вокруг этого густого невидимого чего-то, чего у него не было. И чего ему не хватало.
Однажды ему приснился сон. Во сне он был ребенком. Он сидел на полу с игрушками, и в комнату вошла она. Эта женщина. Где он мог ее видеть? Знакомое лицо, теплые руки. Она дала ему солдатика с ружьем. И исчезла. А он водил пухлыми ручками по воздуху, пытаясь ухватить то, что поймать невозможно. Аромат, мимолетное ощущение, короткий взгляд. Губы учились произносить «ма-ма». Но его голос никто не слышал. Этого мира уже не было. Никто не взял маленького Нихтера на руки, чтобы подтвердить, что он существует.
Нихтер был из тех детей, которых не обнимали. Бабушка варила ему правильную кашу, одевала в тщательно отглаженную одежду, стригла и причесывала гладко волосы. В этой причесанности и гладкости бытия не было объятий. Спрашивать о родителях было нельзя. У них не было ни имен, ни лиц. Они отсутствовали целиком. Так же, как темной ночью полностью отсутствует свет. Ты знаешь, что во вселенной солнце продолжает светить, но вынужден принимать темноту. Из этой темноты во сне смутные образы родителей иногда приходили к нему, будто заглядывали через замочную скважину. Так было и в этот раз.
Проснулся он от грохота за окном. Начиналась гроза. Старик сделал себе чай и пошел в кабинет, чтобы продолжить писать десятую главу монографии «Бытие, которого нет». Но что-то не давало ему покоя, мысли его блуждали по квартире. И вдруг он вспомнил про кожаный чемодан, который он никогда не открывал. Чемодан просто появился, как мысленный слайд, и завис.
Нихтер решился. Он тяжело поднялся со стула и дошел до кладовки. Чемодан десятки лет пролежал в самом углу. Он засох и скукожился, словно старый забытый сухарь. Все, что осталось от бабушки. Прикосновение к чемодану обдавало холодком. Скованные артритом руки распечатывали его секреты. Внутри на клетчатой потертой подкладке лежало незнакомое платье в горох, пара старомодных туфель с невысокими каблуками, шкатулка с серебряными серьгами, кулоном и тремя старыми монетами. В кармашке сбоку хранился небольшой сверток. Неторопливо Нихтер достал его и долго разворачивал бумагу. Наконец с изумлением он увидел внутри черно-белую фотографию, с которой на него смотрели они. Молодые родители. Он и не знал, что у него глаза, как у отца, а улыбка, как у матери. На обороте почти выцвели, но все же угадывались их имена и даты жизни. Ему было двадцать шесть, ей двадцать один. Расстреляны такого-то числа. Одна дата смерти, написанная бабушкиной рукой. Он прочел их (а значит и его) настоящую фамилию, которую нельзя произносить. Как так вышло, что они остались молодыми, а он уже так стар? Их просто стерли, как карандашную надпись ластиком с бумаги. Нихтер смотрел на фото, жадно впитывая изображения, словно долго пролежавшая на берегу рыба воду.
На самом дне чемодана, в самом уголке, лежал притаившийся солдатик с ружьем. Нихтер взял его в руки и содрогнулся, поняв, что в ружье этом, должно быть, не хватает двух патронов.
Голова закружилась. Мир был проявлен. Нихтер так и сидел много часов с фотографией в руках перед чемоданом, нарушившим оболочку пустоты. И просто дышал. Через открытые окна в квартиру ворвался свежий воздух, какой бывает только после грозы.
Внезапно он вздрогнул от пронзительного звука. Звонили в дверной звонок, которого никогда раньше не было. Нихтер открыл дверь, там стоял почтальон с отверткой в руках.
– Я тут подумал, – сказал он. – Хорошо ведь, когда звонок есть. Может, и письма когда-то будут.
Нихтер улыбнулся своей мягкой улыбкой. И вдруг немного неловко спросил:
– Хотите чаю?
Ариэль
Однажды, когда она еще была ребенком, на корабле случился взрыв. «Измена!» – кричали мама, подруга мамы, две тети, бабушка и прабабушка. Спасаясь, отец запрыгнул в шлюпку с небольшими припасами, стремительно заработал веслами и исчез за линией горизонта.
А шестилетняя девочка во время взрыва выпала за борт. Она еще не умела плавать. Барахталась в воде, звала на помощь, тщетно пытаясь привлечь к себе внимание, но на корабле ее не замечали. Там кипела жизнь. Слышались возгласы: «Предатель! Обманщик!» и что-то нецензурное.
Устав барахтаться, девочка пошла ко дну. Кислород в легких еще оставался. Пузырьки воздуха выскакивали из ее носа и проделывали долгий путь из самой толщи к поверхности воды. Вынырнув, они растворялись в воздухе. И никто уже не смог бы поймать и увидеть ее последний выдох.
Пузырьки на поверхности воды перестали появляться. Девочка оставалась на дне. Она подумала: так вот она какая, смерть. Вокруг рыбы и тишина. Нога запуталась в водоросли под названием «Мужчинам доверять нельзя», а руку оплетало ядовитое растение под названием «Я не могу ничего изменить». Теперь девочка не могла двинуться с места.
Шли годы. Девочка росла. Оказалось, что на дне не так уж плохо. Она научилась видеть в темноте и играла с ракушками. В шорохах научилась различать рыб и давала им имена. Иногда по ночам океан становился волшебным: планктон начинал светиться, и вокруг все озарялось захватывающим дух сиянием. В одну из таких ночей девочка увидела, что к ней плывет огромная косатка.
– Так ты живая или мертвая? – спросила косатка, которая еще не видела такого чуда в водорослях.
– Я что-то сама не пойму. Кислорода нет, а я есть, – ответила повзрослевшая девочка.
– Да, странно. Что же ты не вынырнешь отсюда на поверхность и не проверишь, жива ли?
– Не могу. Я привязана водорослями.
– А рука свободная тебе на что? Развяжись.
Но девочка покачала головой.
– Я уже привыкла. Тут тоже неплохо.
Тогда косатка плюнула в ее сторону книгой и уплыла. Девочка поймала плывущий подарок и прочла название. Книга называлась «Как взять жизнь в свои руки». Девочка читала книгу, как фантастический роман. Свобода, выбор… на дне все это казалось волшебной иллюзией, в которую можно было поверить лишь на миг.
Так прошло еще несколько лет. Однажды из дремоты ее вывел шум где-то там, наверху. И спустя несколько мгновений на дно спустился молодой мужчина.
– Ты кто? – спросила она, когда борьба за жизнь закончилась, и он немного пришел в себя.
– Я только что развелся с женой.
– Наверное, ты ей изменял.
– Никогда. Меня просто выбросили за борт.
– Не верю.
Он помолчал, а затем спросил:
– Как тебя зовут?
– Не помню.
– Тогда я назову тебя Ариэль.
– Почему?
– Ты красивая, как русалка.
Она улыбнулась, а потом на ее лице отразилось недоверие, и она сказала:
– Неправда. Тут темно, почти ничего не видно. Ты не мог разглядеть. Верно говорят, что мужчинам доверять нельзя.
– Давно ты тут?
– У меня нет календаря.
– Мы можем попробовать выплыть, если ты хочешь.
– Я связана водорослями.
– Ладно. Тогда я поплыл.
– Куда? Ты что, оставишь меня тут одну? Я тут умру без тебя.
Он засомневался и решил еще немного посидеть с ней, вдруг образумится. Но водоросль под названием «Ничего не поделаешь» уже связала его ноги.
С тех пор все время они проводили вместе. На дне Ариэль показала ему все свои ракушки, прочла ему свою единственную книгу. Мало-помалу между ними появилась привязанность. И вот уже рыбы спели им свадебный гимн.
Однажды водоросль ослабила хватку, и он сказал:
– Попробую отвязаться и сплавать наверх, на разведку.
– Нет. Ты меня бросишь.
– Как это?
– Мы женаты. Видишь эту водоросль между нами? На ней написано: «Привязанность и контроль».
Сначала он пытался ее переубедить. Потом сдался. По ночам пытался перегрызть водоросль.
– Что ты там делаешь?
– Ужинаю, дорогая, – бормотал он с водорослями в зубах.
– Вечно холодильником по ночам гремишь.
Сколько ни грыз, ничего не помогало. Водоросль слишком быстро росла.
Как-то их навестила косатка. Угостила планктоном и крабами.
– А пива нет? – спросил муж.
– Тебе лишь бы пить, – буркнула Ариэль мужу, а косатке сказала, – Ты надолго своего косатика оставляешь. Как бы он от тебя не уплыл.
– Вот не надо с больной головы на здоровую, – отмахнулась косатка. – Не уплывет, – и выплюнула еще одну книгу: «Счастливый брак и мир из двух свобод».
– Где ты их берешь, эти книги?
– Люди сердятся, когда читают такое, и бросают книги за борт, – усмехнулась косатка и уплыла.
Книгу Ариэль читать не стала и положила подальше от глаз. Но словосочетание «счастливый брак» не давало ей покоя.
– Ты счастлив? – спросила она однажды.
– Конечно, – соврал он.
– Я тоже, – сказала Ариэль, сглотнув слезы.
– Там, наверху, сейчас бегут волны, – прошептал он. – Над ними кружат чайки в поисках рыбы. Искры солнца рассыпаются по океану, накаляют воздух, но легкий освежающий ветер не дает ему застояться. По волнам идут белые корабли. На них можно объехать весь мир… Я хотел бы увидеть его с тобой, но нас удерживают эти глупые водоросли.
Ариэль посмотрела на него. В ее голове все еще был осколок того взрыва, после которого она упала с корабля. Но сегодня она ощущала в себе что-то другое. Желание верить поднимало голову. Она чувствовала надежду. И что-то еще. Ариэль хотелось наконец уже освободить и почесать свою связанную ногу. И тогда она достала из кармана нож и обрезала водоросли.
– Он все это время был у тебя?! – воскликнул муж.
– Конечно, – улыбнулась она и поцеловала его. А потом они стали медленно подниматься со дна, чтобы там, на поверхности, сделать глоток воздуха и всей грудью ощутить, что они еще живы.
Девочка и ангел
– Это все потому, что ты не веришь в чудеса, – сказал Ангел.
– А разве они существуют? – спросила Девочка.
– Конечно. Помнишь, как несколько лет назад тебе ужасно нужна была работа. И один старый друг позвонил тебе и спросил, не хочешь ли ты поработать в одной небольшой фирме?
– То есть это была не случайность… – удивилась она. – Я пришла на собеседование, и в тот же день меня взяли на работу.
– И это происходит на каждом шагу, просто нужно уметь замечать чудеса в твоей жизни.
– Пожалуй, что так, – кивнула она, запивая печенье горячим чаем и кутаясь в плед.
– А помнишь, как однажды к тебе подошел он…
– Он?
– Он.
– Чтобы вы встретились на той улице, я сломал его будильник, а потом облил его рубашку кофе, а потом у него заглохла машина, и ему пришлось ловить такси, а там уже стояла ты. И вы поехали на одной машине… Но ты даже не взглянула на него. Так что чудеса случаются. Только нужно уметь их замечать.
– Я его совсем не помню, – сказала печально Девочка. – Жаль, что и тебя придумала я сама.
Ангел вздохнул и полетел собирать пробку на трассе, чтобы тот самый человек поехал по в объезд, увидел супермаркет и остановился бы купить кофе. А у нее как раз закончатся спички, и она пойдет в магазин. Может, эта упрямая девочка когда-нибудь поверит в чудо и поймет, что для каждой упрямой девочки найдется свой упрямый Ангел.
А за окном летел в тишине первый снег.
Однажды бог пришел увидеть этот мир
На киностудии утро началось после трех пополудни. Растрепанный сценарист презентовал идею нового фильма. Лысеющий режиссер в модных ботинках сидел в кресле и курил модные сигареты, продюсер вальяжно прогуливался по кабинету, студент-ассистент записывал и кивал.
– Он с виду обычный парень, – вещал сценарист. – Работает в офисе, водит машину, носит ботинки и ест на обед суп с фрикадельками. Каждое утро он встает, чистит зубы, принимает душ. Ужасно устает на работе. Попутно получает второе высшее. И потом он вдруг понимает, что все пустое, что он застрял в сансаре. И что нужно срочно вырваться из этого круга. Он покидает привычный мир, не взяв с собой ни денег, ни одежды. День за днем, месяц за месяцем он сидит под городским мостом (под деревом сидеть у него нет возможности, ведь в городе вырубили все деревья). Он сидит несколько лет под мостом и смотрит на воду канала, ест червей, мух и газонную траву. И иногда снег… Вдали от людей и земных благ он постигает истину, отрешившись от поиска земных наслаждений и связанных с ними страданий. Достигнув просветления, Он выходит из-под моста и начинает читать проповеди на Воробьевой горе и творить чудеса. Но его принимают за фокусника, шумно аплодируют. И не слушают, что он говорит.
Потом ассистент разлил коньяк, и они поговорили про духовную жизнь, про оторванность человека от главных смыслов, коими наполнена жизнь.
Вдруг маленькая ассистентка Машенька с розовыми волосами забежала в кабинет и прервала разговор:
– Тут, такое дело, Бог пришел!
Все расхохотались.
– Ну зови, – оживился заскучавший было режиссер.
И тогда в кабинет вошел Бог. Он выглядел совершенно, как хиппи. С длинными волосами и лучистыми глазами. Кожа его была загорелой, а одежда легкой, хотя на улице стоял декабрь.
– Вы, должно быть, прямиком с Гоа, – сказал режиссер.
– Нет, сегодня еще там не был, – ответил Бог.
Перед этим он сидел в приемной режиссера несколько часов. Секретарь, оценив его как малозначимого персонажа, не стала предлагать кофе. Но он терпеливо ждал, и когда пробегала ассистентка, она вдруг запнулась за провод, упала, выронила из рук кипу бумаг и принялась со вздохами все собирать. А Бог сел рядом с ней и помогал.
Благодаря этой случайности, Он оказался в этом кабинете, где вершились судьбы кино. Этому терпеливому посетителю киностудии действительно повезло, потому что попасть на встречу с известным режиссером порой куда сложнее, чем отправиться к Богу.
– Здравствуйте, как раз о вас говорили, – сказал режиссер и прикурил новую сигарету.
– Я мог бы сыграть главную роль, – сказал Бог. – Разломил бы хлеб, превратил бы воду в вино…
– Ой ну нет, дорогой, это уже избитые темы, – отмахнулся продюсер. – А кастинг актеров мы еще не начинали.
– Я бы мог ходить по Москва-реке.
– Никому это не интересно, – сказал со знанием дела продюсер. – Да и на аренде реки у города, небось, разоришься.
– Не знал, что тут так устроено, – ответил Бог и непринужденно сел в свободное кресло.
– К тому же мы говорили не про того бога, – уточнил сценарист.
– Простите, не знал, – удивился Бог.
– Твой бог слишком меланхоличный, – сказал режиссер, обращаясь к сценаристу. – И его все просто посылают. Нормальный бог им бы всем показал, что к чему. Кару бы наслал. Гром и молнии.
– Позвольте уточнить, – вмешался Бог. – Не стоит путать бога с начальником полиции.
– Да не мешай ты, – сказал режиссер. – Сиди. Сансара, дерево, проповеди… Налепил ерунды. Пиши так, – сообщил он студенту-ассистенту. – История будет про обычного парня, у которого ничего нет. И вот в него вселяется бог. И у парня начинается успех в жизни. Деньги, женщины, блестящая карьера.