Утром они бежали к маленькому лесному озерку, он с криком бросился в прохладную воду. В августе вода местами уже цвела и пахла травой, мокрым песком и рыбой. Клара долго входила, привыкая к воде, взвизгивая, когда он случайно или специально обрызгивал ее. Коля смотрел на маленькую фигурку жены, разглядывал ее. Залитая солнцем, вся в августовском золоте, она сейчас была красивее, чем всегда. Тонкая талия, очень округлые формы, все в ней плавно и мягко. Он замер, залюбовался. Вместе с ними с собачьим восторгом плюхнулся и Марсик. Он плыл за ней, не обращая на Колю никакого внимания. Николай понимал: пес тоже любит ее. Он считает ее большой красивой собакой из своей стаи и тоже думает, что может ее любить.
Ночью пошел сильный дождь. Стало холодно, Коля прижал жену к себе. Тут раскатистый гром проскакал по округе. Она спросила:
– Мы умрем?
– Нет, мы будем жить вечно!
В шалаш заполз Марсик, мокрый, пахнущий псинкой. Молния вбивала свои тонкие гвозди в скорлупу земли. Ветер раскачивал лес. Они лежали, крепко прижавшись друг к другу.
Утренний туман отрезал их от реальности. Они выглянули из шалаша – видно только их самодельное жилище на небольшой полянке. Ни жилого двора, ни леса. Нет мира и вселенной. Вся вселенная –только эта маленькая женщина в его руках, его тихое счастье.
Днем Николай с Петро подкапывали молодую картошку. Клара чистила грибы, собранные утром родственником. Петро рассуждал о медовом месяце. В заключение сказал, что медовым называется еще потому, что завтра качает мед. У него три улья в конце огорода. Клара не подходила к ним, боялась пчел, не понимала их жизни. Когда Петро объяснял что – то Николаю и они, наклонившись к домику, рассматривали рамки, она наблюдала за ними издалека. Но мед любила.
Петро погладил между рогов зашедшую в сени козу. И тут Коля вспомнил почему – то о Робинзоне Крузо. Потом он понял. На тумбочке в теплушке у Петро постоянно лежала книга Дефо «Робинзон Крузо». Неизвестно, читал ли он ее вообще, но книга привлекала внимание всех, кто заглядывал к нему в каморку. Наверное, Петро считал себя Робинзоном на этом участке железнодорожного пути. Об этом Коля и сказал родственнику. Он вздохнул, кивнул головой и ничего не ответил.
Петро человек особенный. Он не был ни сильным, ни мужественным, ни без греха. До войны он работал слесарем, был на хорошем счету, но запил. Уволили, отличную комнату в общежитии, где жили по четверо, отобрали. Жил у дворника в подсобке рядом с лопатами, метлами, скребками. Иногда что-то почистит – подремонтирует, за это дворник его кормил. А пил с мужичками у магазина. А однажды у винного его окликнула Таня, женщина, работавшая с ним на участке.
– Что же ты с собой делаешь, Петро? Ты ж работник отменный. Лучшим слесарем был! Как можно так потерять лицо? Грязный, необихоженный..
– А ты обиходь…– предложил мужчина. – Никому не надо это.
– Пойдем, накормлю борщом.
При слове «борщ» желудок сжался. И он пошел. Она дала чистое полотенце, попросила снять грязную рубашку. Мужской одежды у Тани не было, и он накинул ее широкий халат. Они смеялись его нелепому виду. Борщ был с галушками, с чесноком, Петро откинулся к крашеной стене и стал вспоминать, когда последний раз он ел такой, и не мог вспомнить. Наверное, только в детстве, у мамы. Таня заваривала чай, укрывала чайник стеганой куклой, доставала чашки, оглянулась – он спит, прислонившись к стене. Он так и остался спать на кухне. Потом в комнатке девять метров в перестроенном дореволюционном доме, в котором из одной огромной квартиры нарезали много малюсеньких, но отдельных, с туалетом, без ванной, и одной раковиной только на кухне. Таня в парторганизации убедила товарищей дать еще один шанс Петро. И он оправдал ее надежды, снова работал так, что залюбуешься. Таня не была красивой, обычная, чистенькая, умная по – житейски. Но когда обнимала Петро, у него сердце билось от счастья. Через девять месяцев родился сын. Еще через год – дочь. А еще через год – война. Он служил танкистом. Он не боялся ничего. Он знал, за что воюет. В танке не горел, есть и другие ежедневные невыносимые ситуации, вынести которые можно только зная, ради чего. В его городе, в котором как хозяева расположились немцы, остались дорогие люди, ради которых он мог победить себя, свой страх, свои пороки. Победа не принесла счастья. За несколько месяцев до окончания войны родственники написали, что Таня с детьми погибла. Они просто нашли их убитыми во дворе дома. Соседи сказали, что не видели, как все случилось. Петро не вернулся в город. Проехал мимо. Так до полустанка пьяным и добрался. Говорить ни с кем не хотел. Пока жив был его старик – путеец, необходимости разговаривать ни с кем и не было. Молча помогал ему, за исключением тех дней, когда пьяный, в слезах и слюнях, вытирая лицо кулаком, он рассказывал ему в который раз историю своей любви.
Уже после смерти напарника обзавелся козой, собакой, огородом, тремя ульями. Так и жил много лет, как Робинзон, и не считал ни пролетавших редких локомотивов, ни пролетавших мимо лет.
Ссора возникла из ничего.
– Петро держит вилку, как твой батя, – сказала она. – Не накалывает, а поддевает картошку.
Он не остался в долгу:
– А твоя мама вытирает рот тыльной стороной ладони.
– Не трогай мою маму, – вспылила она и выпрыгнула из вагончика.
К вечеру жена не вернулась. Коля забеспокоился. Не было и собаки. Подошел к озеру. Облазил вокруг весь небольшой берег. Следов не нашел. Вернулся в вагончик – спит, свернувшись калачиком. Лег рядом и стал целовать. Она открыла глаза и обняла.
– Прости, – сказала она…
Ночью проснулись от стука колес. Вагончик катился по рельсам.
– И куда он? – произнесла она. Он пошутил, что… в счастливое свадебное путешествие катится вагончик…
В конце недели вечером за ними пришла дрезина. Петро ездил, просил мужичков со станции увезти гостей в назначенный день и час. Собака спрыгнула на скрипучий гравий с дрезины.
– Прощай! – сказала она Марсику. Обнялись с Петро. Слов не говорили, обещаний приехать еще не давали. И платформа снова покатила по рельсам в обратном направлении. Луна, привязанная невидимой нитью к вагончику, плыла и плыла воздушным шариком за ними.
Жизнь после этого маленького отпуска Клару не особенно баловала радостями и праздниками. Из всей череды жизненных будней она с болезненной затаенной грустью будет вспоминать Петро, шалаш, хату с травой на крыше и самую счастливую неделю в ее жизни.
2.
Ребята вернулись в город успокоенные, расслабленные, веселые, без напряжения первых послесвадебных дней. В доме тоже привыкли к женитьбе сына и брата, к тому, что у него семья и с этим надо считаться. Клара рада была помочь в чем угодно. На следующий день после приезда Коля поехал в авиационный институт, откуда его призвали в армию с первого курса. А свекровь позвала Клару опрыскать картошку: колорадский жук варварски обгрыз подсыхающие на палящем солнце листья. Развели химическую отраву, заправили в бочку, погрузили на коричневую тележку, сколоченную и покрашенную батей. Он все в основном красил коричневой краской. Кларе казалось, что это вообще половая краска. Наверное, у него такой вкус, ему так больше нравится, думала она. Зоя обычно не обсуждала поделки мужа. Он вставал в четыре утра, когда солнце всходило, что-то мастерил для дома, инструмента было много. Она изредка без задора подхваливала его, но, когда неожиданно нужна была какая-то вещь, он молча, с улыбкой доставал ее из своей сарайки, которую важно называл мастерской. И все у него всегда было. Так и сейчас, когда Зоя сказала, что бочку придется взять большую, на спине не унести, он так же важно, как и всегда, выкатил большую тележку. Женщины обрадовались, на все лады расхваливали батю:
– Демьян! Ты у нас мастер! Хозяин!
– Батя! Какой вы мастеровитый! Вот спасибо!
Демьян улыбался, не разжимая крупных красивых лиловых губ, стараясь сжимать их в дудочку, чтоб не расплылись от удовольствия.
Огород был в десяти минутах ходьбы, за дворами. Работали споро, надо было закончить до жары. Клара хотела поддержать разговор, чтоб быть чуточку роднее.
– Повезло Вам, Зоя Егоровна с батей. И руки золотые, и дом, и баню может построить. И спокойный такой…
– Ну, Коля спокойнее – кровь другая. Благородная. А у нас с Демьяном тоже, знаешь, дни бывали! Не такой он и ангел. Как шлея под мантию попадет, только держись! Все снесет на пути. Кстати, про баню напомнила. Мы, когда баньку построили, у соседей еще не было своей. И Паленые к нам приходили париться. Так повелось. Баню Демьян нам соорудил на славу. Сегодня как раз вот и затопим после работы…Он и лавки удобные в предбаннике сколотил, и вешалки под рукой. И все внутри обшито вагоночкой. Он же не торопится, все аккуратно делает, не спеша. Печка – загляденье, с камнями кругленькими. Он их откуда-то привозил. Однажды Паленые пришли в субботу, принесли салаты. Мы с Ниной синеньких натушили, вареники с карошкой и салом настряпали. Демьян, распаренный, обмякший в парной от жара и от выпитого, ушел в хату первым.
Я мужикам вареники варила. Они всплывали в кипящей кастрюле, я шумовкой поддевала уже. На столе стояла чекушка, мы после бани всегда с удовольствием пропускаем по рюмочке. Любим это дело. Я налила ему рюмки и сказала, как говорят в этих случаях: «С легким паром». Помню, он выпил, наколол на вилку тугой и писклявый огурец, он скрипнул так противно. Демьян рот приоткрыл, вдруг побледнел и напрягся. «Кто??!! – заорал он». Я посмотрела на вешалку, увидела мужской плащ, попятилась к стенке, сползла, присела. Знала его характер, начала придумывать варианты. Он поднялся надо мной, как зверь. Думала, прибьет или задавит. Помню, шептала: «Демьян, ни сном ни духом,..ни сном ни духом…» В это время в дверь постучали. На пороге появился брат Паленого, которого тот привел с собой в баню. Он сказал: «Извини, Демьян. Ты по ошибке в предбаннике надел мой плащ. Я естественно, поняла все и подбоченилась. Ох, я ему устроила!!…
И Клара тоже рассказывала про жизнь в своем доме, свои семейные истории. Тем не менее раздражение на молодую женщину периодически возникало: то приготовила не так, то зелень порубила слишком крупно, то просто не так прошла. Скандалы вспыхивали неожиданно и мгновенно, как медведь нападает без предупреждения об опасности. Со временем кричать стали уже обе стороны, так громко, что слышало дословно несколько дворов вокруг во все четыре стороны. Кричали до изнеможения, с оскорблениями, припоминаниями слабых мест и слов, сказанных в минуты откровений, что было еще обиднее. К матери постепенно присоединялась сестра. И бой оказывался неравным. Периодические ссоры были их образом жизни.
Чаще нападки происходили в отсутствии Николая – в магазине ли он был, в институте ли. Если он, приближаясь к дому, слышал крик, бежал вприпрыжку на помощь. Больше на улице так из соседей не кричал никто. Клара бросалась к нему:
– Я же ничего не сделала! Ничего не говорила. За что они меня?
– Вот и не отвечай ничего. Промолчи лишний раз.
– Я и не отвечаю…
Дома У Клары скандалы были не приняты. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Ее мама, Полина Ивановна никогда даже голоса не поднимала. Кричать, чтоб слышали соседи, считалось позором. Это вообще позор – выставлять на обозрение чужих людей свою жизнь. Мама растила дочерей в заботе. Не лебезила перед ними, не сюсюкала, была в меру добра, в меру ласкова, в меру строга. Все было как-то гармонично, в равновесии. Как никогда, он хотела домой, к маме.
–…А ты потерпи. Это же мама. Она ничего плохого нам не хочет, – успокаивал жену Коля.
Интересно, что значило: не хочет ничего плохого? А что тогда значило для них плохо, если Это – еще хорошо? Батя, как мог, тушил эти вспышки. Начинал разговор на посторонние темы, уводил жену, а то и просто резко требовал прекратить ор. Свекровка все же слушалась мужа, утихала. И на какое-то время устанавливался покой. А потом ссоры возникали снова, но она старалась это устраивать уже без мужа.
Клара жила в доме свекрови с постоянным ощущением того, что вся эта жизнь временная. Это как в армии: надо пережить, дождаться дембеля и все перетерпеть.Через две недели после их приезда Зоя Егоровна начала присматриваться к Кларе: неловко встала – не закружилась ли голова? Не хочется завтракать – не тошнит ли по утрам? Но ни через две недели, ни через два месяца симптомов не было. Она ждала, когда Клара забеременеет, и строила разные предположения насчет того, почему этого не случилось до сих пор.
– Коля! Почему она не беременеет? – приставала она к сыну. – Вот я так и думала: она нечестная за тебя замуж вышла! Еще и аборты, наверное, делала!
– Мам! Ну, что ты говоришь такое? Перестань нести ерунду! Никаких абортов Клара не делала. Я –то лучше знаю.
– Тогда в чем дело? Отправь ее провериться. И сам с врачом поговори. А то я сама это сделаю!
– Мама…ведь времени не так много прошло, всего три месяца. Все в пределах допустимого.
Клара вышла в коридор и услышала этот спор. Снова ушла в свою комнату, и снова слезы до истерики.
– Коля! Да что ж я такого ей сделала? За что она на меня наговаривает?
Это оскорбление было самым обидным из всех, которыми свекровь колола до этого. При ее родителях она не смела и рта раскрыть против Клары. Одной поднятой вверх брови Клариного отца было достаточно, чтоб она тон меняла. От него и она, и Демьян Назарович чувствовали опасность для себя. Но как только мама с папой уехали, Зоя Егоровна распоясалась. Позволяла себе в адрес Клары всякие неприличные насмешки и предположения.
– У нее были мужчина до тебя!
– Мамааа! Даже если и так, вспомни, сколько девушек и женщин было до армии у меня! Не только девушек, но и женщин! И вспомни, сколько им было лет!
–Да ты с пятнадцати лет тот еще ходок был! Но ты мужчина. Что позволено мужчине, не позволено женщине.
– Ну, да. Quod licet Jovi, non licet bovi. Что позволено Юпитеру, не позволено быку…
– Ты Юпитером мне зубы не заговаривай. Пойдешь с ней к врачу? Или мне пойти?
– Мам, я сам схожу. Не волнуйся.
К доктору записались вместе. Старый маленький еврей, с выглядывавшими из-под колпака седыми кудрями, был опытный доктор, проработавший больше сорока лет. Он осмотрел Клару, изучил анализы сквозь толстые линзы и, мягко грассируя, нараспев произнес вердикт:
– Знаете, детонька, все у вас в порядке, все красиво. Рожайте хоть десятерых.
– Тогда почему я не могу забеременеть? – расплакалась Клара.
– Ну –ну, барышня, – подал он ей марлевую салфетку. – Супруг здесь с нами по какому поводу? Давайте, милостивый государь, и Вас обследуем, – и он выписал несколько направлений с пометкой «cito» – быстро. – Составим, так сказать, полную картину происходящего. Запишитесь на понедельник.
– У меня все в порядке! – заартачился Николай.
– И отличненько. Вот и убедимся в том, что все в порядке.
Через выходные они получили от седого врача неожиданное заключение.
– Вы чем переболели в детстве, молодой человек? Подчеркните в бланке из вышеуказанных заболеваний.
Николай подчеркнул несколько.
– Ясно, батенька. Я так понимаю, жену в грехах подозревали? В последствиях абортов, в бесплодии. Николай смутился.
– Не я. Мама…
– Ничего, ничего, юноша. Не Вы первый. Вы ведь не за этим здесь. Хорошо, что пришли. Это у Вас проблема, а не у нее. Хотя, я уверен, что не безнадежно все. Жизнь показывает, что все сегодня решаемо. Будем надеяться. Полечимся. Сделаем еще раз анализы. Посмотрим, есть ли эффект. Все будет хорошо, – улыбнулся доктор идеально сделанными зубами, глядя на просиявшую Клару.
Вернувшись домой, она не стала упрекать свекровь в ее пустых подозрениях, но настойчиво попросила Николая самому рассказать матери о разговоре с врачом. Но ту результаты обследования не остановили, сдаваться она не хотела.
– Лучше стараться надо! – сделала она свое заключение. При чем здесь мужчина? Все зависит от женщины!