Сестра Шурка, самая трезвая из гостей по причине нахождения в беременном положении, подошла сзади к брату, облокотилась ему на плечо. Достала с блюда зажаристую гусиную гузку и подсунула её брату под нос.
– Съешь, Шурик. Ну, съешь, я тебя прошу. За меня… – ласково попросила она, другой рукой поправляя воротник на его рубашке.
Мутовкин отложил в сторону дирижёрскую вилку, взял гусиный деликатес и произнёс торжественно:
– Поступило предложение от моей любимой сестры Шуры выпить за неё!
Его услышали лишь сидевшие рядом и с готовностью потянулись чокаться. Пока одни пели, другие кромсали закуски, Шурик, обдумывал очередной тост. Потом скомандовал дяде Степану:
– Наливай. – Мутовкин поднялся с высоко поднятой рюмкой и, откашлявшись, с суровой торжественностью громко сказал: – Предлагаю выпить за героев Севера!..
– Весь вечер за них и пьём. Проснулся… – засмеялась его жена. – Садись уж, клоун.
Брат Сашка и крёстный тоже привстали со стульев и потянулись своими рюмками к рюмке Шурика.
– Погодь, погодь… – Мутовкин повыше поднял свою рюмку. – Я вам тут говорил… Оно, конечно, так, но всё не так-то просто и легко, как я вам рассказывал. Потому что… потому… Что так требуется для этих, как их, целей. Для привлечения притока рабочей силы в необжитые края нашей страны… На самом деле, товарищи, деньги нигде зря не платят. На самом деле мужественные покорителя Крайнего Севера каждый день, каждый час ведут героическую борьбу с суровыми природными условиями. Во имя процветания и счастья всех людей!
– Ура! – закричал крёстный, доведённый красивыми фразами до восторженного состояния и, дотянувшись наконец-то до рюмки Шурика, чокнулся.Кто-то из гостей тоже прокричал «ура!».
Все выпили – и жизнь за столом пошла своим ходом. Мутовкин, хотевший ещё что-то сказать, понял, что внимание коллектива ему больше не удержать, стоя опрокинул рюмку и сел на своё место.
– Я, Шурик, догадывался, что не всё там у вас прекрасно, как ты расписывал, – шёпотом посочувствовал Сашка. – Понятно. Приезжал бы ты домой, братишка, жили бы вместе. А не хочешь вместе, дом бы тебе отгрохали свой, кирпичный, а? С садиком бы?..
– В том-то и дело, Сашок, что я, если бы не эти трудности, возможно, и уехал бы с Севера. Но если там трудности, то я просто так не уеду. Бороться буду… Ещё года три, а потом вернусь, может быть.
– Семь лет, братишка, ты нас не видел, я подсчитал. Так ведь, считай, вся жизнь врозь и пройдёт… Понимаешь, Шурик, скучаем мы по тебе. Возвращайся, а?
Растроганный словами брата, Мутовкин почувствовал нарастающий в горле плаксивый комок. Поскрёб ногтём пятнышко на скатерти и сказал:
– А хочешь, Сашок, я тебе машину куплю?
– Зачем? – спросил всё также шёпотом Сашка.
– Ну, как, зачем? Кататься будешь.
– Покататься я в любой момент могу. Я, главный механик в нашем машинно-тракторном парке, всё-таки. Хочешь – на самосвале катайся, хочешь – на комбайне или тракторе… Приезжай домой, Шурик. А? – Сашка заглянул просительно снизу в глаза брата и положил свою ладонь на его запястье.
К Мутовкину, таща за собой табуретку, пробрался Пётр Александрович Бондарев, тоже из рода Сашкиных, работающий учителем истории в Сосновской школе.
– Расскажи-ка, Шурик, поподробнее, – попросил он, присаживаясь на принесённую табуретку.
– Про что, дядь Петь? – меланхолично спросил Мутовкин.
– Ну, про это, о чём говорил… Как там у вас на краю земли люди обитают.
– Обыкновенно обитают. Как здесь, так и там: работают, в кино ходят, в бане моются, детей рожают…
– Не-е, – поморщился Пётр Александрович. – О трудностях. Какая там борьба с ними идёт. Вообще, что там у вас не как у нас?
– А-а, – оживился Мутовкин. – У нас там всё по-другому. На крылечке просто так не посидишь – комары до костей зажрать могут. Комарья – тьма. Накидываешь, обычно, накомарник из тонкой сетки и идёшь гулять по посёлку. Все в этих накомарниках, так что и не разглядишь, с кем уже здоровался, а с кем – нет. Зимой
наоборот. Мороз как даванёт, актированные дни называются – из дома носа не высунешь, на работу даже не пускают… Железо – и то не выдерживает. Полста градусов ещё терпимо, но металл уже не выдерживает… Раз на своём бульдозере что-то делал, вдруг – хрясь и нож пополам, будто кто молотом шибанул. Звук такой: дзи-и-инь… Из-за большого напряжения металла. Вот так. А люди любое
напряжение выдерживают.
– Иди ты, – не поверил Пётр Александрович. – Болтаешь, как бывало мальчишкой.
– Я в газетах читал, что у вас там мамонты встречаются, – сказал кучерявый муж сестры Шуры.
– Чего нет – того нет. Врать не буду. Вымерзли все мамонты ещё до нашей эры.
– Да я не о живых, – пояснил шурин, – в земле, слышал, их остатки находят.
– А – а, – согласился Мутовкин. – Дохлых-то мамонтов у нас полно. Это точно. Как раз на нашем прииске мы одного откопали… Пошли-ка, мужики, на веранду, покурим, – предложил он, заметив направляющуюся к ним свою жену.
– Вот медведей живых у нас действительно много, – продолжил Шурик, когда его слушатели расселись по ступенькам крыльца. – Летом как-то работал на дальнем полигоне. И заметил, что в тайге неподалёку медвежья лёжка. Совсем свежая. Такой
медведь, видать, чудной, что шума двигателя не боялся. На другую свою смену захватил я с собой ружьё. Бульдозер свой оставил на малых оборотах – а сам осторожненько, с оглядкой пошёл к тому месту. Лёжка пустая, значит, но следов вокруг полно. Медведя не видать. Минут десять с ружьём, притаившись, просидел -
тут слышу, вроде бы мой бульдозер загудел как-то с натугой. Удивился, что такое?.. Возвращаюсь назад, гляжу: а бульдозер мой на одном фрикционе крутится кругами, точно фигуристка какая… Подошёл поближе, ба-а!.. В кабине мишка сидит. Ну, не сидит – а туда-сюда ворочается, ищет, в какую сторону сигануть…
– Белый? – спросил дядя Степан.
– Чего?
– Белый-то медведь?
– С чего ему белым быть? Обыкновенный бурый мишка.
– Ага, – успокоился крёстный.
Шурик продолжил:
– Ну, и шандарахнул я из ружья в воздух. Медведь от этого, видать, решился. Выпрыгнул из кабины и в тайгу. Аж лапы по-заячьи подкидывал. Тоже мне – сменщик нашёлся.
Из комнаты позвали всех к столу. Мутовкин придержал брата, предложил ещё посидеть на воздухе.
– Не лезет мне что-то с отвычки этот ваш самогон. Привык, наверное, к спирту и коньяку марочному, – морщась, пожаловался он.
– Так давай я тебе завтра коньяка куплю. У нас есть в магазинке. Дорогой, зараза.
– Ты что, сдурел? Ты мне покупать будешь… Я сам тебе что угодно куплю. Я тыщ сорок в месяц чистыми на руки имею. Ты, Сашок, меня прямо обижаешь…
– Что, вправду сорок тыщ? – ахнул Сашка и беззвучно зашевелил губами. – Это в десять с половиной раза больше, чем я?
– А ты что – министр?
– Министр не министр… а главный механик ремонтной службы. По счёту должностей – пятое лицо в нашем совхозе. А ты – просто машинист бульдозера.
– Не просто, – обидчиво возразил Мутовкин, – а в северном исполнении… Мне начхать на должность. Сколько хочу, столько и заработаю… Мне сколько раз предлагали бригадиром стать…
– Кому это предлагали бригадиром стать? – спросила вышедшая на веранду жена Шурика. – Пошлите к столу.
Сашка засмеялся:
– Супруг твой вот обижается, что мало получает. Видишь ли, ему сорок тысяч в месяц мало. А я… – Сашка заткнулся от толчка в бок и непонимающе посмотрел на брата.
– Кто это сорок тысяч получает? Этот бедолага? Он хоть раз в жизни такие деньги в руках держал? – Покачав головой, жена Мутовкина вернулась в дом.
Шурик укоризненно, тихим голосом сказал:
– Эх, Сашок – Сашок, чуть под трибунал меня не подвёл. Надо же так проболтаться!.. Эх, ты…
Сашка захлопал глазами, виновато пригладил чубчик и спросил с открытой простотой:
– А чо?
– Чо, чо… – я ей этих денег никогда и не приносил. Она о моём фактическом заработке и не догадывается. Я ей половину отдаю, а на остальные – у меня в соседнем посёлке баба живёт.
– Какая баба? – опять не понял Сашка.
– Красивая, до ужаса. Я ей деньги отвожу и раза-два три месяц в гости наведываюсь. На эти деньги имею все сто восемь волшебных удовольствий…
Сашка охнул и больше ничего не спрашивал. Из окна дома вырывалась мощно исполняемая дружным хором грустная песня о бродяге.
– Знаешь, брат, – уверенно заявил Сашка, – всё-таки надо тебе в Сосновку возвращаться. На кой леший тебе эта баба… У нас тоже тут удовольствий полно. Будем вместе на рыбалку на монастырские озёра ездить…
Утром Мутовкин, ещё не проснувшись полностью, ещё не открывая глаз, почувствовал, какая тяжёлая у него голова. Такая тяжёлая, что, наверное, и встать невозможно с постели: шея просто не удержит этой чугунной болванки.
В доме – тишина. От вчерашнего застолья не осталось и следа. Всё было чисто, расставлено по своим местам. Во дворе тётя Шура замешивала поросятам приторно пахнущее варево. Вокруг неё шмыгали куры, нагло запрыгивая в бадейку с поросячьим обедом.
– Ма-а, дай чего-нибудь кисленького, – не подходя близко к бадейке, попросил Мутовкин безжизненным голосом.
Тётя Шура отогнала курей, отряхнула руки, вытерла их о передник и повела племянника в летнюю пристройку. В летнике, как и раньше, в детские годы, пахло укропом, сухими травами, подгнившими яблоками.
– Где все орёлики? – спросил Шурик, утолив первую жажду, но не выпуская из рук ковшика с квасом.
– Лена твоя с ребятишками на пруд пошли. Сашка на работе. Я, вишь, тут кручусь… Вот и все орёлики. Может, опохмелиться хочешь? – сострадательно поглядела на племянника тётя Шура.
– А чего?
– Нашего, домашнего…
– Не-е, – категорически отказался Шурик. Вспомнил самогонный запах, сморщил нос и опять приложился к ковшику.
– Нагородил ты вчера… Столько нагородил – семь вёрст до небес и всё лесом, – тётя Шура осуждающе покачала головой.
– Да наврал я всё, – не спрашивая, что именно он «нагородил», угрюмо ответил Шурик.
– Я уж так и поняла. А то давай тут пыль в глаза пущать… Эх, Шурик, возвращался бы ты со своих северов. Всех денег, как известно, не заработаешь. Жили бы тут… Вон всего хватает…
Мутовкин вслух поддакнул, а в душе чертыхнулся, наслушавшись за вчерашний вечер подобных увещеваний. Он вернулся в дом, нашёл в чемодане свою любимую рубашку розового цвета. Умылся, побрился и вышел на крыльцо.
– Ма-а, а Сашка в какой стороне работает?
Мутовкин шагал по селу, постанывая от отдававшихся в больной голове шагов. В деревне, изменившейся за годы его отсутствия, теперь располагалась центральная усадьба совхоза. На улицах прибавилось много новых домов: казённых и личных. Копошились в пыли куры, дисциплинированным строем шагали гуси. За заборами блеяла, чавкала, гавкала, кудахтала разнородная живность.
Прохожие попадались редко, да и то всё незнакомые. На брёвнах у ворот крайнего по улице дома Мутовкин заметил одиноко сидящего старичка.
Поравнявшись с ним, узнал деда-сторожа, работавшего когда-то в Сосновскойшколе. Дед был инвалидом, без одной ноги. По ночам сторожил, днём был за воспитателя: давал звонки на уроки, следил за дисциплиной, шугая костылём озорующую публику. Под костыль частенько попадал и сам Мутовкин.
– Здорово, дедушка! – громко поздоровался Мутовкин.
Старик поднял глаза, основательно осмотрел Мутовкина и добро прошамкал:
– Шдорово, шдорово… Штой-то не припомню – штей будешь?..
Мутовкин назвался полностью, по фамилии, имени, отчеству. Но деду это ничего не напомнило.
– Я племянник тёти Шуры Бондаревой, – уточнил Мутовкин. – Шурик – я. А?
– А-а, Шурик… Шурика помню. Шрашу бы так и шкашал… – Дед прислушался к чему-то внутри себя. Раскрыл широко рот, потрогал двумя пальцами жёлтый зуб, одиноко торчащий из белых бескровных дёсен. – В гошти, шначит? Или шовшем?
– По пути, дедушка. В Сочи вот еду, на курорт. Ну и решил проездом поднаведаться в родные места. Всё равно по пути ведь…
– А раш так – то нехорошо.
– Почему ж это нехорошо-то? – не понял Мутовкин. – Сейчас все на курорты ездят. Что тут такого плохого?
– Домо по пути, эх-хе… Вот и нехорошо. Даже плохо. Ищь ты – проештом…
«То ли я, с похмелья, никак не врублюсь, то ли дед от старости из ума выжил», – усмехнулся Мутовкин, отходя от старика. Направился в местное «сельпо», в котором по его детской памяти всегда пахло смешанными запахами селёдки и керосина.
Брата он нашёл в бывшем коровнике, переоборудованном под ремонтный цех. На старых бревенчатых стенах с невыветрившимся запахом навоза крепилась новая ажурная крыша. На залитом солярой полу стояли два размонтированных гусеничных трактора. Сашка, в грязном комбинезоне на голое тело, увидев Мутовкина, указал на него своим двум напарникам.
– Вон и сам, лёгок на помине.
Мутовкин с солидностью поздоровался за руку со слесарями. Один из ремонтников, парень в солдатской замасленной тужурке, подавая руку, засмущался своей испачканной ладони.
– Ничего – ничего, – сказал Шурик, – я – свой.
Второй ремонтник, ровесник Мутовкина, поздоровавшись, продолжал копаться в двигателе трактора. Мутовкин осторожно, чтобы не испачкаться, взобрался на гусеницу трактора, посмотрел, что он там крутит, и посоветовал:
– Полегче надо. Не так туго. Чтобы ходила, как по-живому. Туда-сюда, туда-сюда.
Слесарь послушно сделал несколько обратных движений ключом, ослабляя гайку.
–Вот теперь нормально, – удовлетворился Мутовкин.
Он спрыгнул с гусеницы, достал из карманов брюк две бутылки коньяка и обратился к брату:
– Угостить товарищей надо бы, товарищ начальник. Как думаешь? Да и нам подлечиться не мешало бы. Стаканы в этом учреждении имеются?
Сашка нерешительно пригладил торчащий шалашиком чубчик и, видимо, переборов что-то внутри себя, махнул рукой.
– А ладно. Пошли в мой кабинет.
Через час «с хвостиком» оба брата шли от ремонтной мастерской по направлению к своему дому. Сашка, умытый и переодетый, излагал Шурику свой план увеселительного мероприятия – ночной рыбалки на далёком лесном озере.
Поправивший своё здоровье старший брат одобрительно поддакивал, внося кое-какие дополнения .По дороге со стороны поля, на гребне пылевой волны, несся обшарпанный
«москвичонок», который из-за высоко поднятых колёсных мостов походил на голенастого, задиристого лосёнка.
– Черти его несут, – помрачнев, сказал Сашка и пояснил. – директора нашего оглашенного.
Директорская машина, поравнявшись с ними, резко тормознула, присела на передние колёса и окуталась обогнавшим его облаком пыли. Братья зажмурили глаза, крепко сжали губы. Мутовкин чихнул.
– Куда? – донеслось из пылевой завесы. – Куда, спрашиваю, ты направился, Бондарев?
– Да на полчаса я… Брат вот приехал с Севера, – отозвался Сашка с
зажмуренными глазами.
Пыль улеглась. Молодой директор в солнцезащитных очках, в студенческой зелёной штормовке, приоткрыв дверцу, подозрительно смотрел на Сашку.
– Почему в чистом? – спросил директор требовательно.
– Да надоело грязным ходить, – подумав, с независимым видом ответил Сашка.
– Силосник отремонтировали?!
– Так его ж только пригнали…
– Если к завтрашнему дню силосник не будет в работе…
– Брат же приехал, – перебил директора Сашка. – Что ж мне и отлучиться нельзя?
– Я тебе говорю, если трактор завтра не будет в работе – будешь у меня всю жизнь в грязном ходить! Родственники приедут и уедут, а время взаймы не возьмёшь! Понял?!
Сашка раздумчиво замолчал. Мутовкин решил вступиться за брата.
– Я, между прочим, местный. Я семь лет дома не был…