Стоя перед картиной, Кларенс на миг представила новые графы над своим именем и именем кузины. Как будут звать представителей новых поколений — если они, конечно, вообще будут? Она мысленно улыбнулась. Определённо, учитывая ее медлительность в этом вопросе, пройдут годы, прежде чем на древе появится новая линия; и это довольно печально, поскольку жизнь представлялась ей длинной цепью, в которой все звенья с именами и фамилиями создавали прочную неразрывную связь.
Она не понимала, как другие люди могут не знать своих предков дальше поколения бабушек и дедушек. Хотя, конечно, далеко не всем довелось, как ей, вырасти в таком вот закрытом мирке, где направляют и задают тон старинный уклад и традиции, в то время как большой мир меняется так быстро, что все теряются и оказываются сбитыми с толку. В ее же случае имела место вполне понятная, хоть и несколько преувеличенная привязанность к своему родному дому, к своей долине, к горам, пронесённая через поколения; прочно закрепившись в душе, она помогла избежать всеобщего раздрая и непоследовательности.
Возможно, именно благодаря желанию стать связующим звеном между прошлым и будущим, Кларенс решила посвятить карьеру лингвистике, и в частности, изучению пасолобинского диалекта. Она недавно защитила диссертацию и устала от академического мира, который не только сделал ее человеком науки, знающим, как никто другой, этот умирающий язык, но и хранительницей культурного наследия, чем она особенно гордилась.
Однако порой она сожалела о том, что столько времени потратила на учебу и исследования. Особенно в свете ее отношений с мужчинами, потому что ее личная жизнь оказалась настоящей катастрофой. По тем или иным причинам отношения с мужчинами никогда не длились дольше года — как, впрочем, и у Даниэлы, хоть та, казалось, переживала разрывы легче, чем Кларенс: возможно, потому что была на шесть лет моложе или просто обладала бо́льшим терпением. Кларенс снова улыбнулась, подумав о том, как повезло им обеим — единственным дочерям, что они росли вместе.
Что бы она делала без этого дара небес, посланного свыше, чтобы поддержать хрупкими плечами? Хотя они были совершенно разными — и внешне, и по характеру, но чувствовали себя неразлучными сёстрами и, соответственно, не раз оказывались вместе в трудных или смешных ситуациях. Она вспомнила их кодекс чести, разработанный, когда они стали достаточно взрослыми, чтобы разница в возрасте не мешала вместе посещать вечеринки: если вдруг окажется, что им обеим понравится один и тот же молодой человек, преимущество имеет та, что познакомилась с ним первой. К счастью, в силу несходства характеров (Даниэла была более робкой, более практичной и, очевидно, менее страстной), а также различия вкусов (Кларенс привлекали несуществующие романтические герои, загадочные волки-одиночки, а ее кузину — обыкновенные, но зато реальные молодые люди) им не было необходимости проверять друг друга на преданность.
Вздохнув, она дала волю воображению — лишь на несколько секунд, чтобы увидеть новые графы своих незримых потомков.
Внезапно в спину повеяло холодком, словно кто-то легонько подул в затылок или погладил мягким пёрышком. Она вздрогнула и обернулась. Несколько секунд Кларенс пребывала в полном ошеломлении, даже в ужасе — ей показалось, что в доме кто-то есть. Это, конечно, было смешно: ведь она точно знала, что в ближайшие дни никто сюда не приедет, а все двери закрыты. Она никогда не была трусихой — во всяком случае, ей хотелось так думать, — но всегда принимала меры предосторожности.
Встряхнув головой, чтобы отогнать бредовые мысли последних минут, она сосредоточилась на главном, на том, что должна сделать здесь и сейчас, а именно — позвонить Хулии. Выйдя в одну из четырёх дверей маленькой гостиной, она оказалась под широкой лестницей с деревянными ступенями, ведущей на верхний этаж. Поднявшись по ней, вошла в кабинет, большую часть которого занимал обширный письменный стол, где она оставила свой мобильник.
Взглянув на часы, Кларенс подсчитала, что пунктуальная Хулия уже должна вернуться домой из церкви. Когда Хулия бывала в Пасолобино, то каждый день ходила вместе с подругой к пятичасовой мессе, затем делала круг по деревне, потом выпивала чашечку шоколада, после чего возвращалась домой на машине.
К ее удивлению, Хулия не ответила. Кларенс решила позвонить ей на мобильный. Оказалось, что Хулия играла в карты в гостях у подруги: понятное дело, не время для серьёзного разговора. Лучше отложить его на завтра. Кларенс чувствовала себя немного разочарованной. Ей не оставалось ничего иного, как ждать.
А впрочем, подождать-то нужно было всего один день.
Она решила вернуться в гостиную и привести в порядок разбросанные бумаги. Письма она вернула на место, спрятав в бумажник лишь один тот листок.
Разобравшись с бумагами, с которыми провозилась несколько часов, Кларенс совершенно не знала, на что убить остаток дня. Она села на диван перед камином и закурила новую сигарету, подумав о том, как здесь все изменилось с тех пор, как Антон, Килиан и Хакобо уехали на остров, а особенно представление о времени. Люди поколения Кларенс имели в своём распоряжении компьютер, электронную почту и мобильный телефон, по которому могли в любую минуту связаться с близкими. Это сделало людей нетерпеливыми: они не выносили неопределённости и не умели ждать, а малейшая задержка при удовлетворении сиюминутных желаний превращалась в настоящую пытку.
Теперь Кларенс занимало только одно — что скажет Хулия о смысле нескольких строк, которым у неё самой нашлось только одно объяснение — отец регулярно посылал деньги какой-то женщине.
Остальная часть ее жизни внезапно отошла на второй план.
На следующий день, ровно в половине шестого, Кларенс стояла у дверей церкви, дожидаясь, когда выйдет Хулия. Она едва успела полюбоваться величественным силуэтом романской колокольни, вознесшей шпиль в небо, когда дверь открылась, и из церкви вышли несколько прихожан, пришедших к службе в будний день, дружески ее поприветствовав. Среди них Кларенс сразу заметила Хулию — маленькую хрупкую женщину, очень просто, но элегантно одетую, с пышной шапкой коротких каштановых волос, только что уложенных в парикмахерской, и красивым шёлковым платком на шее. Хулия подошла к ней, широко улыбаясь.
— Кларенс! Давно же я тебя не видела! — она звонко расцеловала ее в обе щеки и, взяв под руку, повела к выходу из церковного двора, окружённого каменной стеной с коваными воротами. — Прости, что вчера не уделила тебе внимания, но ты позвонила в самый разгар игры. Ну, как поживаешь? Как твоя работа?
— В этом семестре в университете занятий немного, — ответила Кларенс. — Вот и хорошо. У меня появилось свободное время, могу заняться исследованиями. А ты надолго приехала?
Семья матери Хулии была родом из долины Пасолобино и до сих пор владела одним из домов, разбросанных среди полей в нескольких километрах от деревни. Ее мать вышла замуж за человека из соседней долины, и оба уехали работать в Африку, когда Хулия была совсем маленькой, поручив ее заботам деда и бабушки. Дела у родителей пошли в гору, и они решили забрать девочку к себе. В Африке Хулия вышла замуж, и там же появились на свет двое ее детей. Когда же они окончательно обосновались в Мадриде, Хулия и ее дети полюбили приезжать на отдых в Пасолобино; иногда к ним присоединялся и ее муж. С тех пор как два года назад Хулия овдовела, ее пребывание в долине с каждым разом становилось все дольше.
— По меньшей мере, до октября, — ответила Хулия. — Хорошо иметь взрослых детей, которые не нуждаются в твоём постоянном присутствии. — Она лукаво улыбнулась и добавила: — К тому же, здесь они не смогут повесить на меня внуков.
Кларенс искренне рассмеялась. Ей нравилась Хулия. Эта женщина обладала сильным характером, хоть внешне и выглядела хрупкой. Кроме того, она была образованной, наблюдательной, вдумчивой и чувствительной, очень открытой и доброжелательной, и при этом обладала изысканными манерами, что выгодно отличало ее от других женщин деревни. Кларенс была убеждена, что этим она была обязана как своим путешествиям, так и долгим годам, прожитым в столице. В то же время, Хулия чувствовала себя в Пасолобино так, словно никогда отсюда не уезжала, а простота в общении делала ее бесценной собеседницей. Несмотря на постоянные упоминания о своих детях и внуках, она всегда была в курсе, что происходит вокруг, и в случае необходимости всегда с радостью предлагала помощь.
— Как насчёт чашечки горячего шоколада? — спросила Кларенс.
— В тот день, когда я откажусь, можешь начать за меня беспокоиться!
Неспешным шагом они направились по переулкам, где преобладали здания из серого камня, и, оставив позади старый центр, вышли на широкую улицу, положившую начало новой части посёлка, с высокими фонарными столбами и домами в четыре или пять этажей, и направились в сторону единственного заведения в Пасолобино, где, по словам Хулии — а уж она-то знала в этом толк! — подавали настоящий шоколад. Здесь он был таким густым, что не проливался, даже если перевернуть чашку. «После того, как попробуешь чистый шоколад, — говорила Хулия, — уже не сможешь пить всякие суррогаты».
По дороге они беседовали о разных пустяках: о погоде, о работе Кларенс, после чего незаметно перешли к обсуждению дел родственников. Кларенс всегда чувствовала, как голос Хулии чуть заметно менялся, когда она расспрашивала о Килиане или Хакобо. Эти перемены были почти незаметны, но им почти всегда предшествовал нервный кашель, выдававший ее волнение.
— Что-то я давно не вижу твоего дядю. У него все в порядке?
— Более или менее, — ответила Кларенс. — Немножко хлюпает носом, но, в общем, ничего серьёзного.
— А как поживает твой отец? Совсем сюда не приезжает?
— Приезжает, но не так часто, как раньше. Говорит, что с каждым разом ему все труднее вести машину.
— С его-то страстью к автомобилям! — воскликнула Хулия.
— Думаю, с возрастом он стал чувствителен к холоду и ждёт, когда установится хорошая погода.
— Ну, этим мы все страдаем. Воистину, надо очень любить эту землю, чтобы терпеть такой жестокий климат...
«Да, климат, у нас, конечно, ещё тот, — подумала Кларенс. — Особенно если сравнить холодный Пасолобино с тропической жарой».
Она знала, что это удобный повод перевести разговор на интересующую тему.
— Это точно, — кивнула она. — А ты ведь долго жила в тропиках, да?
— Видишь ли, Кларенс, могу сказать тебе одно. — Хулия остановилась напротив кафе-шоколадницы и повернулась к Кларенс. — Если бы не стечение обстоятельств... из-за которых мы вынуждены были уехать... то есть, я хочу сказать...
Кафе помогло сгладить неловкую паузу. Не перебивая, Кларенс мягко потянула Хулию внутрь, очень довольная, что та клюнула на ее уловку.
— ... Я бы осталась там...
Они подошли к свободному столику возле окна и сели, предварительно сняв жакеты, сумочки и шейные косынки.
— Там я провела лучшие годы жизни...
Вздохнув, она жестом подозвала официанта и заказала две чашки, но тут же спохватилась, что не спросила у Кларенс. Та посмотрела на неё и кивнула, пользуясь возможностью взять разговор в свои руки.
— А ты знаешь, где я недавно была?
Хулия вопросительно подняла брови.
— На конгрессе в Мурсии по испано-африканской литературе. Да, сначала меня это тоже удивило, — призналась Кларенс, заметив удивлённый жест Хулии. — Я знала, что существует африканская литература на английском, французском, даже на португальском, но чтобы на испанском...
— Я тоже об этом понятия не имела, — пожала плечами Хулия. — Хотя, по правде сказать, никогда об этом не думала.
— Сейчас выпускается много незнакомой прежде литературы — незнакомой как там, так и здесь, потому что эти писатели годами пребывали в забвении.
— И что там было? Это как-то связано с твоими университетскими исследованиями?
Кларенс слегка растерялась.
— И да, и нет. На самом деле, после написания диссертации я толком не знала, куда двигаться дальше. Коллега рассказал о конгрессе, и это дало мне пищу для размышлений. Как я могла всю жизнь слушать рассказы папы и дяди Килиана и не задумываться о некоторых вещах? Честно говоря, я почувствовала, что это слегка неправильно. Любой заинтересовался бы, а я почему-то нет.
Она взяла в ладони чашку с шоколадом. Напиток был столь горячим, что пришлось несколько раз на него подуть, прежде чем решиться сделать глоток. Хулия молча смотрела, как Кларенс, прикрыв глаза, наслаждается вкусом напитка, изысканной смесью сладости и горечи.
— Ну и как, узнала что-то новое? — спросила наконец Хулия с неподдельными интересом. — Тебе понравилось?
Кларенс открыла глаза и поставила чашечку на блюдце.
— Получила большое удовольствие, — ответила она. — Там были писатели-африканцы, живущие в Испании и из других стран, мы словно открыли для себя новый мир. Говорили о многих вещах, особенно о том, как важно познакомить мир с их работами и культурой. — Она на минутку прервалась, желая убедиться, что Хулия не заскучала, после чего заявила: — В конце концов, уже одно то, что, оказывается, существуют африканцы, которые говорят и пишут на одном с нами языке, стало для нас открытием. Просто потрясающе, правда? А главное, все то, что там обсуждалось, не имеет ничего общего с историями, которые я слышала дома.
Хулия нахмурилась.
— В каком смысле? — спросила она.
— Ну как же! Там много говорили о колониальной и постколониальной эпохе, об идеологическом наследии, на котором строится их жизнь. Одни восхищались этой эпохой, другие возмущались, третьи не скрывали своей ненависти к тем, кому довелось изменить ход истории. Много говорили о проблемах национальной идентичности, о душевных травмах, о попытках вернуть ушедшие времена, о горьком опыте изгнания, о множестве этнических и лингвистических отличий. Короче говоря, ничего общего с тем, чего я ожидала. Но мне даже в голову не приходило, что на этом конгрессе окажется столько детей колонизаторов! Я, конечно, даже рта не раскрывала. Мне было немного стыдно... И ты знаешь, один американский профессор даже читал стихи на своём родном языке — на языке буби... — с этими словами она полезла в сумочку, достала оттуда ручку и, взяв бумажную салфетку, что-то на ней написала. — На самом деле это слово пишется вот так: böóbë.
— Ах да, буби... — протянула Хулия. — Писатель на языке буби... Признаюсь, меня это удивляет... Даже не могу представить...
— Да-да, — перебила Кларенс. — Ну, как тебе? В детстве у меня был щенок, которого звали Буби. Это папа его так назвал, — добавила она, слегка понизив голос.
— Да, не слишком подходящее имя, — согласилась Хулия. — Хотя вполне в духе Хакобо. А впрочем, тогда было другое время.
— Ты не обязана мне ничего объяснять, Хулия, — сказала Кларенс. — Я рассказала тебе, чтобы ты поняла, каково это, когда у тебя внезапно открылись глаза, и ты все увидела в другом свете. Я стала прокручивать все это в голове и пришла к выводу, что необходимо мыслить критически, не стоит слепо принимать на веру все то, что нам говорят.
Она снова запустила руку в сумочку из светлой замши и извлекла клочок бумаги, который нашла в шкафу. Наверное, решила она, сказанного более чем достаточно, чтобы подтолкнуть Хулию в нужном направлении и и выяснить, кто и зачем это написал. Посмотрев на Хулию, Кларенс выпалила:
— Хулия, я приводила в порядок бумаги в доме и нашла это среди папиных писем.
Она протянула листок, попутно объясняя, почему так уверена, что письмо было написано в семидесятые-восьмидесятые годы. Но тут же замолчала, увидев, как встревожилась Хулия при виде этого листка.
— Все нормально? — в тревоге спросила она.
Хулия была бледна, очень бледна. Письмо дрожало в ее руках, как осенний лист, и, несмотря на все попытки взять себя в руки, слеза предательски скатилась по щеке. Кларенс не на шутку испугалась, крепко сжав ее руку.
— Что случилось? — спросила она, обеспокоенная и в то же время заинтригованная. — Я сказала что-то неприятное? Поверь, я не хотела. Ты даже не представляешь, как мне жаль!
Почему Хулия так разволновалась?
Несколько секунд они молчали. Кларенс пыталась успокоить ее, а Хулия, как могла, старалась взять себя в руки. Наконец, Хулия подняла голову, взглянув на Кларенс.
— Нет-нет, ничего не случилось, успокойся, — заверила она. — Я просто глупая сентиментальная старуха, увидела письмо мужа и тут же разволновалась.