Разгромить синих — такова наша задача.
Задержать противника, а затем отойти — такова задача синих.
Синим слишком ясно, что удержать малыми силами огромную территорию не удастся. Это и не входило в их задачу.
Им нужно всемерно удерживать красных, выиграть время, обеспечивая развертывание своих главных сил.
Для этого они применили «подвижную оборону».
Подвижная оборона имеет целью сдерживать противника на путях его наступления, временами обрушиваясь на него огневым шквалом. Рубежи заранее подготовлены. При подвижной обороне, когда обороняют не территорию, а время (если можно так выразиться), в контратаки обороняющиеся не переходят. Когда они видят, что данный рубеж уже не представляет преграды для противника, они отскакивают на другой, заранее подготовленный, и снова огневыми средствами сдерживают противника.
Ярко и с большим знанием дела применил все эти принципы ударный взвод Манагадзе.
Взвод — маленькая по существу горсточка бойцов — заставил развернуться головной отряд противника, вел с ним успешный бой и сумел отойти на второй рубеж, на гору Сабуртало.
Командир взвода синих ожидал на этой горе, как предполагалось в плане, найти поддержку своих и, создав здесь огневой отсек, надолго задержать дерзких.
Но на Сабуртале своих он не нашел.
Вследствие ли неправильно понятого приказа или еще по какой-либо причине рота, занимавшая Сабуртал, ушла.
Горсточке во главе с товарищем Манагадзе оставалось только геройски «погибнуть», и это она сделала с честью.
Теперь перед красными был открыт путь, и они ринулись по этому пути, настигая синих.
Третья рота пошла по левой дороге, тюркская рота с батареей заняла Сабуртал и отсюда открыла огонь по синим, четвертая армянская и пулеметная роты пошли в обход, чтоб отрезать путь противнику. Этот обход был совершен удачно, по трудно проходимой местности, и когда Цап закричал: «Пулеметы, вперед!» — пулеметы выкатились на макушку горы, которая оказалась Южным Пирсагатом, и оказались перед противником, который находился на Северном Пирсагате.
Между братьями Пирсагатами лежала такая же, как и горы, безлесная, безводная, сухая и зеленая открытая лощина.
И вот с Северного Пирсагата начали ручейками сочиться вниз, в лощину, синие. Они бежали по открытым скатам, падали, подымались и снова бежали вперед, на нас.
Все наши пулеметы убедительно заговорили: «Куда вы лезете? Ведь искрошим же».
Но синие лезли и лезли.
Командир роты Гмырин только плечами своими широкими пожимал и бормотал сердито:
— Ведь это ж игра. Ведь это ж нереально получается.
Бойцы наши яростно строчили по противнику, но и их начало охватывать сомнение.
Горе тому, кто думает, что рядовой боец наш тактически слеп. Недаром его обучали, разъясняли, воспитывали в нем инициативу. Он — не слепое пушечное мясо.
И бойцы, прилегши у пулеметов, начали сомневаться: что такое, мы стреляем, стреляем, а они по ровной лощине идут, и никаких потерь у них и маскировки нет? Охота отпадает. Игрушка, а не бой.
Атака синей роты была явно гибельной для нее. Красные и без того сильнее материально, а тут еще синие отказывались от преимуществ, которые давала им высота, и полезли в лощину под истребительный огонь красных пулеметов и орудий. Красные должны были проявить выдержку и… расстрелять роту, не переходя в контратаку.
Но красные не выдержали. И тоже начали спускаться с горы. Тут убедительно заговорили синие пулеметы. Красные ручейками стекали по скатам, бежали, падали, стреляли, опять бежали и встретились с синими в лощине…
Вмешались посредники и по-соломоновски решили дело: развели неугомонных противников. Синие вернулись на Пирсагат северный, красные — на Пирсагат Южный.
Между противниками легли лощина и ночь.
Дрожа от холода, пришло на Пирсагат серое, тусклое утро.
У потухших костров ежились бойцы, нехотя подымались, кашляли, закутывались в шинели.
Спали ночью мало. Ночь была ветреная, тревожная, боевая. Противник лежал на соседней высоте, тоже дрожал от холода, но, кто знает, может быть, замышлял хитрые планы.
Ночью бродили разведывательные взводы, менялись полевые караулы, спать пришлось мало.
Вместе с утренней тусклой зарей по роте поползла тревога. Бойцы говорили неуверенно, глухо, между собой говорили о том… что ночью… как будто… спал… наш… полевой… караул… одногодников.
Спал полевой караул?
И карнач?
И часовой?
Этому не верили, такого еще не было никогда в роте: у нас сна на дневальстве среди одногодников за весь год не было, а тут ночью… оберегая товарищей… на виду у противника… в боевой обстановке…
Нет, этого не может быть…
Названа была фамилия начальника караула.
Гридякин.
И все его отделение.
Это сразу сразило всех.
Гридякин — отличный младший командир. Коммунист, кандидат в члены полкового партбюро. Немного грубоват, но требователен. Остается на сверхсрочную.
…И все отделение спало…
Это мое отделение, я был в нем стрелком. Я же знаю их всех, как же они… как могли?
И опять:
— Не может быть…
Но уже горячей и горячей закипает обида у бойцов.
— Мы ночи не спим; мы день идем и ночь идем, трудней бывало, а не качали. Голодные были — не качали.
— Что ж они роту позорят?
— Ведь о нас теперь…
— Да сунуться нам нельзя.
— Нет, да в карауле же они? Ведь о товарищах хоть подумали бы.
— О противнике.
Чьи-то голоса, неуверенные и не в тон:
— Да ведь устали.
— Ночь холодная, завернулся в шинель и… сам не увидишь, как уснешь.
— Измаялись ребята.
Но эти голоса вызывали только большее возмущение:
— А мы не измаялись?
— Мы тоже были в карауле, да не спали.
— Помнишь? На Нагвареви шли… как измаялись.
— Сон на посту — какие же тут оправдания?
— Ах беда, ребята, ой беда…
Командир взвода пришел взволнованный и бледный. Бойцы бросились к нему. Дисциплина заставила остановиться, чинно поздороваться, сдержать бушующую обиду.
— Да, спал караул, — произнес Власьевский, и лицо его сморщилось, стало маленьким и словно обиженным. — Спали. Мы же их и накрыли. Пошли ночью в разведку, на спящих наткнулись.
— И часовой? — выдохнули бойцы разом.
— Нет, часовой, кажется… Не выяснили. Да-а, — вздохнул и он, — подкачали ребята…
Что-то прокатилось, прошумело над группой бойцов и стихло.
Гридякин стал в строй сумрачный и серый, за ним пристроилось его отделение. Они виновато и тоскливо смотрели на товарищей.
Рота пошла в наступление.
На ночь штаб полка не давал никаких указаний подразделениям и к утру потерял все нити управления.
Началось бесшабашное, бесплановое наступление, о котором командир дивизии хорошо сказал, что оно проходило «без картей и компасей».
Батарея красных сорок минут громила упорным огнем противника, которым оказалась своя же красная третья рота. Пулеметчики тоже «поддерживали» настроение: стреляли неведомо куда.
Уставы наши требуют, чтобы при наступлении обязательно сочетались огонь и маневр.
Отделение залегло, открыло огонь, соседнее отделение пользуется этим и продвигается вперед под прикрытием своего огня. Продвинулось и пришилось к земле, открыло огонь, теперь двигаются соседи.
Станковые пулеметы поддерживают наступающих стрелков, батарея громит огневые точки противника.
Этого сегодня не было.
Все двигались. Стрелки двигались. Вьюки двигались. Пулеметы двигались. Батарея двигалась. Вперед, вперед. Ни маскировки, ни сочетания огня и движения.
«Без картей и компасей».
Наступление было приостановлено. Роты возвращены в исходное положение, и им было приказано технически правильнее организовать наступление.
Четвертая рота, та, в которой спал караул, вся была охвачена одним порывом: Смыть пятно позора.
Об этом никто не говорил, но каждый старался действовать так.
В наступлении «без картей и компасей» рота не участвовала, была во втором эшелоне. Командир роты Гмырин, прикинув обстановку, поглядев на карту, решил проявить инициативу: предпринять новый обход с тем, чтобы противнику закрыть последний выход на хребет Аргана-Тапа.
Обход этот оказался еще более трудным, чем первый. Продрожавшая всю ночь на Пирсагате, мало или почти вовсе не спавшая рота шла без дорог, скатываясь по крутым ребрам оврагов, шла через горные ручьи, подымалась, опять скатывалась. Из оврага в овраг, с горы на гору…
И у каждого мысль:
— Смыть… Смыть… Потом, кровью, на смыть…
Обход оказался удачным. Рота заняла командующую над дорогой высоту и отрезала путь синим на Абастуман.
И… отбой.
Ученье продолжалось двадцать шесть часов.
Мрачные собирались бойцы на собрание.
Уже известно всему полку, что в четвертой роте спал полевой караул. Уже напечатано в полковой газете. Уже говорят об этом у костров, у кухонь. Уже призывал к себе коммунистов роты секретарь ячейки Чикаев и говорил с ними «по душам».
Смущенный, виноватый, чуть не плачущий, выступил Гридякин.
Да, он признает свою вину. Виноват он. Ну, устали, ну, притомились. Никогда с ним этого не было. Два года он служит, проступков серьезных не было. Он дает крепкое слово…
И тогда поднимается Дядюкин. Коммунист. Командир отделения.
— В ответ на прорыв отделение объявляет себя ударным.
В ответ на прорыв рота отлично выполнила четвертое упражнение стрельб, заняв первое место в полку.
Одногодичник Леплавк (комсомолец, окончил консерваторию), один из спавших в карауле, выбил 48 очков из 50 возможных. В ответ на прорыв всколыхнулась рота. Вышли газеты — ротная и взводная, шли бойцы на ученье с лозунгом «смыть пятно».
Стал ударным первый взвод. Шли к званию ударных и остальные взводы.
Рота «смывала пятно».
УДАРНЫЕ ВЗВОДЫ
Чтобы заслужить взводу высокое звание ударного, нужно многое.
Нужно иметь высокую дисциплину, крепкое политико-моральное состояние, отлично выполнять тактические задания, стрельбы.
Нужно, чтобы каждый боец взвода был действительным ударником.
Словом, ударный взвод — это взвод «на сто», «на большой палец», «на-ять», «на сто богов», взвод, которым гордится рота, которому смело доверяют выполнение самых ответственных задач, который ставят в пример.
Взвод Дремова.
— Злые пулеметчики, — как говорят они о себе.
Командир взвода — Дремов, высокий, большерукий, длинноногий, улыбка во все широкое, крупное лицо. Первый год командует взводом. Рубаха его, как и у бойцов, выпрела от пота, кое-где порвалась; он наскоро починил ее, и все же она трещит на его большом, широком туловище.
— Наш командир — боевой, — говорят о нем «злые пулеметчики». — Он сам гору свернет, а не то что…
И ребята во взводе — один к одному.
— Дюжие ребята, — восхищается Дремов, — любой из них возьмет пулемет в руки, как игрушку, машина дрожит.
В первые дни марша во взводе случилось несчастье: двое бойцов заболели. Всполошился взвод. Пошел галдеж.
— Это оттого, что воду без дисциплины пили.
— Говорят им, а они не слушаются. Вот и вышло.
Тогда родился лозунг: «Беречь здоровье взвода». Пей меньше воды, слушай, что тебе говорят.
«Водное соревнование» охватило весь взвод. Ревностно смотрели друг за другом. Пересохла у Черскова глотка — за весь марш один раз только и напился. Пить охота, губы трескаются, но… договор.
— Дойду, — уныло бубнит Черсков и идет мимо перебегающих дорогу холодных ручейков.
Больше больных не было. Но уже другое волновало взвод. На тропе свалилась в обрыв лошадь.
— У нас во взводе, наша лошадь, да позор нам на веки вечные!
— Коноводов к ответу!
Пришли коноводы, хмурые, виноватые:
— Наша вина!
— Наша вина, — сказали они всему взводу и добавили: — Больше не будет.
— Нехай гады будем, ежели хоть одну лошадь в обрыв.
И между коноводами закипело соревнование. С тех пор всякий раз на привалах веселый коновод Кут (его шутками весь взвод весел) подходит к Дремову и спрашивает невинным, смиренным голосом.
— Так як там, товарищ командир, як мы, коноводы, нащет пунктика?
Дремов уже знает, о каком пунктике речь.
— Выполняйте покуда, — отвечает он строго, — а там посмотрим.
Кут солидно кивает головой.
— Так, так… Это чего говорить! — Потом хитро прищуривается: — Хотел я, товарищ командир, спросить: дюже мне горы личат (нравятся). Я с жинкой сюда на повторение приеду к вам во взвод. Конь, я и жинка — возьмете?
Повеселиться любил взвод. Да и сам Дремов иногда на привалах брал гармонь и затевал танцы.
Дремов беспартийный, но политработа у него во взводе хорошо поставлена. Беспартийные командиры еще подчас стесняются давать, скажем, заказ взводному парторганизатору, коммунистам.
— Как же, — рассуждают некоторые, — как же я буду давать указания партийному активу, коли я сам беспартийный?
Дремов рассуждает иначе:
«Я отвечаю за взвод. У меня во взводе такая великолепная сила — коммунисты. Да не привлечь эту силу — преступление!»
И именно потому, что Дремов беспартийный, нужна была ему помощь взводного партийного организатора.
Таким во взводе был отделком Авдожян.
В борьбе за звание ударного ему принадлежит одно из первых мест. Это он все учинил: пронизал марши, привалы крепкими политическими лозунгами, организовал коммунистов взвода так, что они были образцом для беспартийных, выдвинул клич: «Добьемся звания ударников».
И сам был отличным примером.
Нет… Действительно, этот взвод был достоин звания ударного. Как заботились здесь об оружии! Придя ночью после утомительного перехода, в темноте или у тихих костров чуть ли не ощупью чистили свое боевое оружие.
Как действовали в бою! Вот в мокрые дни под Горджоми пулеметное отделение (не полное) должно было переправиться через бурный поток. Полез отделком первый, попробовал: несет вода. Бойцам перейти можно, а пулемет? Не перекинешь.
Тяжелый. Снесет водой.
Не долго думали бойцы. Быстро разобрали пулемет и вчетвером перенесли его по частям, собрали, приготовили к стрельбе, и вот готово: сунься враг.
«Отсюда у меня начали мысли накопляться, — пишет в газету красноармеец дремовского взвода Миленко, — могу я горы преодолевать? Могу. А раз я могу их преодолевать, то могу ли я быть ударником? И весь взвод? Взвод все свои задачи исполнил. Дисциплина у нас — во! Ни одного взыскания за весь поход. Так ударные мы или нет?»
Эти мысли «накоплялись» у многих.
Помимо бесед во взводе отделенные командиры провели разговор по душам с бойцами.
— Это не чихнуть, заслужить звание ударников, — говорили они. — Беретесь?
Взводпарторг беседовал с коммунистами и комсомольцами. Зашумела взводная газета, зашумели все бойцы.
После каждого занятия во взводе подводились итоги соцсоревнования, отличали лучших, вскрывали недочеты и прикидывали: ударные мы или еще нет?
Наводчик Лубаш ползком один перетаскивает станковый пулемет на новую позицию.
Подносчик патронов Самойлов ползком — фуражка с патронами в зубах — доставляет патроны к пулемету.
Об этих геройских образцах парторг уже сообщает взводу, и вот Новосельцев, Дуранов следуют примеру Самойлова, показывают образцовую маскировку.
Отделенный командир Стародубцев, преследуя противника, на ходу расстреливал его из станкового пулемета.
Наблюдатель Минаков (партиец) над обрывами лазал по кошачьим тропам, находил путь взводу, уверенно вел вьюки и в то же время не прекращал наблюдения за противником.
Взводу часто приходилось действовать в качестве прикомандированного к другой роте. Первое время оставались без обеда, не подвозили из роты, тогда Миленко и другие под руководством помкомвзвода Мироненко сами стали готовить товарищам обед.