========== Часть 1 ==========
Контрабанда мечты для беспокойных сердец,
Что больны войной, что больны дождём,
Что торопятся биться быстрей и быстрей.
Контрабанда любви для всех заблудших овец.
Хотя бы в эту ночь не оставит Господь
Их милостью своей.
Солнце, белое, блестящее и жаркое, льётся сквозь пыльные стёкла.
Обе давно отчаялись отдёрнуть застрявшую оконную створку, но невыносимая, на грани головной боли духота отодвинулась на второй план. Главным было другое: они возвращались, они сидели друг против друга, по разные стороны крошечного вагонного столика, и улыбались.
Галя, со смеющимися глазами, с вынужденной короткой стрижкой, загорелая до песочной коричневости, казалась Антоновой гораздо моложе, в профиль чуть не подростком. Взгляд то и дело цеплялся за её тонкие, тёмные, как деревянные, запястья – за время, что они не виделись, Рогозина истоньшала под жарящим солнцем сильней обычного.
- Ну что ты постоянно косишься на мои руки? – ворчливо спрашивает полковник, не переставая, однако, улыбаться. – Что ты там нашла?
Валентине хочется смеяться. Так, словно им едва за двадцать, словно поезд везёт их не в усталую осеннюю Москву, а назад, в их юность. Словно знакомую, привычную песню перепели в стиле регги.
Рогозина качает головой. Покосившись на бормочущее под верхней полкой радио, тянется убавить громкость.
- Давай есть. Я голодная, как волк. – Полковник вынимает из баула пакет с едой, снимает с полочки мыльницу и вручает Антоновой: - Иди мой руки.
Вернувшись, Валя видит на столе початки варёной кукурузы и дольки крупно, неаккуратно нарезанной дыни. От солнца испещрённая жилками дынная корка кажется бело-бронзовой.
- Голодная, как волк? – насмешливо переспрашивает она, вдыхая густой медовый запах. – И хочешь наесться этим?
- Во-первых, - Рогозина разламывает не до конца отрезанные куски, - это всё, что мне удалось там достать. Во-вторых, до вечера хватит. А в-третьих… В-третьих, Валентина, я совершенно не ожидала, что ты свалишься на мою голову…
Она щурится от солнца, выкатившегося в самый зенит, и, хотя её лицо вновь нахмурено и озабочено, где-то внутри, в глубине, Валя угадывает натянутую улыбку. Лучи скачут по стрижке-лесенке, выбеливают кожу и пролистывают бесконечно меняющиеся тени.
Пальцы, в мелких ожогах и ссадинах, ловко разрывают глухо хрустящую кожуру.
- Галя… - Антонова ловит её руку, выворачивает ладонью к себе, подносит к лицу. – Всё-таки… Откуда столько?..
- Плита часто не работала. - Рогозина откладывает нож и усаживается рядом. – Приходилось проверять рукой: нагревается спираль или нет.
- Галь…
-Ну что, Валя? Я уже всё тебе объяснила. Заблудились, заехали на чужую территорию. Блокпост… Показали по глупости российские паспорта. Валечка, прошу тебя, не начинай заново!
Обнимая прижавшуюся к ней Валентину, Рогозина думает, что теперь долго, очень долго обеих будут преследовать бессонные ночи или дурные сны и резкие пробуждения, разговоры и уговоры. И за ними – то, чего она страшится сильнее минных полей и генеральского гнева. Валины вздрагивающие плечи.
***
Первый колокольчик, словно школьный звонок, прозвенел в преддверье осени.
Август подходил к концу, грозя без привычного сентябрьского мостика разлиться в надрывный октябрь. Уже к двадцатым числам по опавшим коричневым листьям полили дожди, а в последние дни лета всё вокруг окончательно пропиталось увяданием. В один из таких вянущих, будто вяжущих на языке дней Рогозина появилась в ФЭС позже обычного, сердитая и расстроенная. После нескольких окриков, выговоров и излишне нервной летучки выяснилось: ей предстоит очередная командировка. И не то чтобы это было неожиданным – к командировкам полковнику было не привыкать, - но в этот раз было что-то, что заботило и угнетало её сильней обычного.
Ко всему прочему накануне отъезда Рогозина встретила на улице знакомого до оскомины невропатолога.
Об этой особе из ведомственной клиники, по неизменно негативным отзывам полковника, Валя знала многое. К примеру, то, что ко всем без исключения пациентам та обращается не иначе как «мой хороший». Всякий раз представляя, как Галя входит в кабинет, а доктор с дежурной ласковостью говорит ей «Здравствуйте, мой хороший», Валентина едва сдерживала усмешку.
- Да, Валя, да! А ещё она выписывает совершенно невнятные и ненужные лекарства! Да, я хирург, но и в общей медицине кое-что понимаю. Не понимаю только, за что держат эту некомпетентную панибратскую дамочку!
Так что эта случайная встреча окончательно вывела её из себя. Антонова не знала, о чём был их короткий уличный разговор, но, видимо, он переполнил чашу напряжения. Вернувшись в ФЭС, Рогозина заперлась в кабинете, связалась с Министерством, надавила на все педали, и в итоге Круглов за два часа до конца рабочего дня отправился паковать чемоданы. Он ехал вместе с ней.
***
Накануне отъезда Валя ждала Галину Николаевну в скверике недалеко от ФЭС. Было промозгло и неприветливо. Хотелось домой. От колючего влажного воздуха, как от быстрой ходьбы, сбивало дыхание.
Ждать. Ждать, ждать… Пока Галя ещё здесь, приучать себя ждать, всякий раз загодя и заново. Терпеливо сидеть на скамейке, закрываясь от будущего, мёрзнуть, неслышно нервничать – от того, куда она пропала сейчас, и от того, куда ей предстоит пропасть в ближайшую субботу.
Закрываться от будущего, тихо нервничать и учиться искренне не верить предчувствиям, как умеет полковник Рогозина.
========== Часть 2 ==========
- Что это? – Вопрос с южным, наглым и усталым акцентом. Загорелые, волосатые, нечувствительными к жару пальцы загашивают тлеющую трубку. Лицо кривится, морщась душной окаменелости воздуха. – Что это такое?!
- Документы. Наши паспорта.
Большие горячие пальцы приближаются. Кривящееся лицо – тоже. Оно полностью заполняет окно с опущенным стеклом, заслоняет солнце. В салоне становится темно, веет солёным потом.
- Я знаю, что это паспорта. Я вижу. Что за паспорта?
- Наши паспорта. Мой и моего напарника за рулём.
- В них написано, что вы россияне. Я вижу. Что это такое?!
Молчание. Сопение. Лицо придвигается ещё ближе. Кроме соли явственно слышится запах табака и грязной кожи.
- Что вы делаете здесь, россияне?
- Мы едем по работе. У нас задание от Министерства Обороны Российской Федерации.
- Куда вы едете? Вы пытаетесь проехать на закрытую территорию, где ведутся военные действия. Вышли из машины. – В южном усталом голосе нет раздражения, только тихая, любопытная злость.
За блокпостом течёт река. Мутная, мелкая, она сужается ещё больше у далёкого леса, превращаясь в ручей. Двое в камуфляже, сидя на берегу, кидают в воду сухую траву и камни. После оклика южанина один поднимается, подходит, забирает из салона сумки – дорожный баул и ридикюль – расстёгивает и начинает выкладывать на пыльную землю бумаги, папки, два нетбука, пачку ржаных хлебцев. Последними на крышку нетбука, глухо ударяясь корешками, падают два удостоверения.
- Хо, -вглядываясь в верхнее, смеётся солдат без капли веселья в тоне или лице. - Да это крысята! Это менты-ы! Поглядите!
Подходят остальные, рассматривают, мнут корочки. Так же гогочут.
Полковник напряжённо и загнанно вслушивается в гогот. Нужно поймать паузу или настроение, чтобы выбраться отсюда. Нужно вернуться. Майор – рядом с ним она почти не кажется высокой – медленно, шаг за шагом, отступает к машине, пытаясь не выпустить из поля зрения ни военных, ни сумки, ни речку. Но его опережают: прежде, чем он подходит к багажнику, туда успевают что-то положить.
- Гля! – восклицает один из военных – не тот, что их остановил, и не тот, что обыскивал сумки. Третий. – Гля! Что это?
Вопрос звучит с той же интонацией, что из уст первого несколько минут назад.
-Что это?
Видя, что полковник молчит, майор шагает вперёд (за машину теперь опасаться незачем), отодвигая её от солдат.
- Вам лучше знать. Вы сами только что положили это в багажник.
- Ну… - с усмешкой, чуть более живой, чем прежде, произносит первый. – Ну! – Уже громче, будто распаляясь, разогреваясь от крика. – Ну, разверни!
Передаёт в руки майору свёрток в тёмной тряпице. Тяжёлый, сухой и холодный. В тёмном багажнике он бы нагрелся. Полковник слабо, предупреждающе взмахивает рукой: «Не трогай!» - но он прекрасно понимает, что если не оставит своих отпечатков сам, его заставят. Или её.
В свертке оказываются патроны, похожие на золотистые тюбики с губной помадой.
- Гля! У него патроны! Он хотел ехать сюда с патронами!
Из будки блокпоста выходят ещё двое. Разворачивают майора, толкая в спину, ставят у машины лицом к тёмному пустому багажнику. Он идёт, слегка подволакивая ноги. Самый первый, южанин, наставляет на него автомат.
Вновь пришедший, обтерев ладонь о штаны, хватает полковника за запястье и тянет за собой. Но она вырывает руку и осторожно подходит к южанину. Щёлкает затвор. Она касается его локтя, думая, что её впервые не трогает исходящий от человека запах алкоголя.
- Он – водитель. – Полковник оборачивается к солдатам. Те смеются.- Он только водитель. Не убивайте его.
- Тише, тише. – Южанин говорит медленно, трезво и почти с сочувствием. – Отойдите. Мы ничего ему не сделаем. Отойдите. Не бойтесь, мы ничего не сделаем. Встаньте сюда. Холодно? Принести чаю?
Ей в руку суют горячий стаканчик.
- Пей! – тоном приказа.
Она пьёт и поверх пластиковой каймы видит, как куда-то ведут майора. Дёргается. Стакан выскальзывает из пальцев, ноги обдаёт жёлтыми брызгами.
- Идите, идите, - бросает южанин солдатам.
- А она?
- А она остаётся со мной пить чай! – Смеётся. – Отдай телефон.
Полковник вынимает мобильник из кармана джинсов, отдаёт. В загорелых громадных ладонях он кажется птенцом. Эти же загорелые ладони хватают её за руку и уводят с дороги на мягкую чёрную землю.
- Зачем ты врала мне? Я ведь тебе поверил. Ты сказала, у вас задание. Ты не сказала, что у вас патроны.
- У нас нет патронов. Они ваши.
- Хочешь ещё чай? Куртку принести?
За спиной – тяжёлые торопливые шаги. Их догоняет один из парней в камуфляже, протягивает ей паспорта и удостоверения. Южанин поднимает брови.
- А я тебе поверил…
- Уезжайте.
- Где мой напарник?
- А я тебе поверил… Ты сказала – он только водитель. Ни одному слову верить нельзя. Ме-енты.
- Вы свободны. Езжайте.
- Где мой напарник?!!
Он отбирает одно удостоверение. Бросает под ноги, топчет. Сплёвывает.
- Будут лишние вопросы – передумаем. Иди.
Полковник возвращается к машине, не оглядываясь, сгребает с земли разбросанные вещи, как попало скидывает в багажник. В темноте салона замечает неподвижного, натянутого, словно неживого водителя.
На прощание южанин ещё раз обдаёт её запахами пота и алкоголя и машет рукой.
А через десяток метров их тормозят, полковника вытаскивают из машины и велят майору уезжать одному. Он выскакивает из салона.
- Коля! – повелительно кричит она. Голос хриплый, на грани срыва.
- Передумали, - скалится южанин, тряся мятым удостоверением. – Нам хирурги нужны! А ты едь, едь, нам незачем мясо.
- Коля, уезжай, - теперь тихо повторяет полковник. – Уезжай, пожалуйста.
Это было на полдороге домой. Им оставалось дожать трое суток.
***
Она попала в приграничный лагерь. Кроме неё там уже было двое полевых хирургов, таких же случайных, почти пленных, ничего не знавших.
Конфорки и правда не работали. Почти все. Но кипятить инструменты было необходимо, они обжигала пальцы, проверяя, греется ли спираль. От этого кожа стягивалась ребристыми коричневыми пятнышками – как ранними пигментными пятнами. Но прошла неделя, месяц, полтора, и эти пятна почти перестали выделяться на фоне вынужденного загара. Больше времени понадобилось, чтобы побледнели другие – от схваченных сквозь тонкие рукава ручек стерилизаторов и тиглей. Не было чистых полотенец, ваты, почти не было электричества. Не было даже перчаток – их, одноразовые, приходилось кипятить и надевать на обратную сторону…
А безымянные раненые прибывали – после сортировки, громадными партиями, стонущие, мертвенно бледные и как один молчащие, откуда они и кто.
Такие же случайные, почти пленные, ничего не знавшие и растерянные. Но она знала, она-то знала, что было истоком её пути сюда…
========== Часть 3 ==========
Тридцать лет прошло, всё о том же гудеть проводам…
***
Галя сидела в тёмной комнате, на незаправленной, разворошенной кровати. Снятое бельё кучей лежало под ногами. Она комкала его, вяло, зло. Если бы рядом была посуда, или хотя бы какая-то чашка, - расколотила бы, не задумываясь. Внутри билась мысль: крушить, хлопать, греметь! Ненавидеть!
За окном издевался снег.
- Галя. – Приоткрылась дверь, в полоске света появилось лицо отца. – Галь… Зачем ты это наговорила?
- Не знаю, - ответила она. С подбородка на груду белья соскользнула крупная капля. За ней ещё две. – Не знаю.
- Я не хочу, чтобы ты всю жизнь считала, что это я отправил тебя в…
- А кто? Не ты? – взвилась она, мгновенно выныривая из опустошающего равнодушия. – Не ты говорил мне об этом с самого детства? Детства - которого у меня и не было? Ты всю жизнь таскал меня по охотам, лагерям, палаткам! Твои вечные командировки – почему я всегда должна была ездить с тобой?!
- Это другое. Галя, я никогда не требовал от тебя быть лучшей!
- Не требовал! Никогда! А что это значило – в лучшую школу, к лучшей учительнице? Всю жизнь? Ты не помнишь, как однажды вернулся с собрания и сказал – недовольно, удивлённо, помнишь, папа? – сказал: «тебя не назвали в числе лучших»! Что это?!
- Галя, мы вместе выбирали университет! Это был твой выбор! Я предлагал тебе…
- Подумай, что бы ты говорил, как бы ты смотрел на меня, если бы я не пошла твоей дорогой! Подумайте только, дочь военного, судьи, - и учится в педагогическом! Срам!
- Галина!
- Да, да, да! – кричала она, отчаянно смаргивая слёзы. – Да! А я, может быть, была бы в сто раз счастливее! Это ты, ты, твоё отношение ко всему…
- Галочка… Галочка, солнышко моё, я говорил тебе ещё год назад: всё можно поменять! Ты сама не захотела!
Галя вздрогнула от его изменившегося тона. Она привыкла – нет, не привыкла, а просто знала – железные интонации отца. Но эти тихие слова, «Галочка», - тоном виноватого…
- Тогда объясни мне, зачем ты рассказываешь о том, что кто-то добился того, а кто-то стал тем-то? Чего ты хочешь от меня? Что ещё я должна сделать из этого вечного дурацкого списка «должна-должна-должна-должна»? Вывернуться наизнанку?! Ты, ты, ты! Всё ты! – захлёбывалась она.
Злые обвинения сами рвались изо рта, Рогозина продолжала кричать что-то, адресуя отцу. Только спустя несколько минут она поняла, что дверь закрылась, в комнате снова темно. Всхлипывая, роняя ругательства, она нацепила свитер и брюки, выскочила в прихожую, стянула с вешалки куртку.
- Галя, ты же понимаешь, что не права, - донёсся из кухни его голос. – Ты же понимаешь, что не права сейчас. Зачем?
- Чёёрт! – выкрикнула она, швыряя куртку на пол. – Ненавижу, ненавижу всё это!
- Ненавижу тебя, - твердила она позже, наполняя водой ведро, встряхивая тряпкой, яростно шлёпая ею по мокрому полу. – Ненавижу тебя! Иногда!
- Могла бы, могла бы учиться в другом месте, и было бы в сто раз лучше!- Нож громыхал о разделочную доску, кубики варёной свеклы крошились в кастрюлю, несправедливая, безумная буря внутри не думала утихать.
- Нельзя готовить в таком состоянии. Оставь, Галя. Иди погуляй.
- Погуляй! – истерический смех. – Не хочу, не хочу больше слушать твоих советов! Если бы ты посоветовал мне, как нужно правильно жить, я бы тебя послушала! Советуй, если такой умный! Ну! Ты же судья!!!