- Замолчи.
- Но и нас вы продолжаете фильтровать. Думаете, ребята не замечают, как вы относитесь к Аристову? Мы спорили с Андреем, я поставил на два месяца, он – на квартал. Не знаю, кто точней, но через полгода его точно в ФЭС не будет. Вы его вышвырнете, как крысу за борт. Крысе не место на корабле, где такой блистательный капитан.
- Иван. Заткнись. Пожалуйста.
- А помните, меня похитили? Димка Седой, мой друг… Его шантажировали, он залез в мой системник, нашёл код для взлома банковских систем… Помните? Потом, когда нас привезли в ФЭС, вы обрабатывали мне раны, перевязывали… Галина Николаевна, я боялся, что задохнусь. Хорошо, что вы были в перчатках. Если бы вы касались меня голыми руками… Мне кажется, я бы умер, сердце бы остановилось – как от поражения током. И ваши руки были такими нежными, такими… такими… А голос – твёрдым, злым. А потом вы говорили с охранниками, Смуркиным, Жуковым, и мне было страшно, потому что это была вторая вы – жуткая, одинокая, та, которая в мешковатом костюме. Для вас тогда существовали ФЭС, Валя, я, а остальные только покушались на этот мир.
- Заткнись!
- Да, да, сейчас. Дослушайте, Галина Николаевна! Вы злитесь? Да. Я вижу. Вас руки выдают. Но всё, что я сказал, – почти враньё. Я всегда смотрел на вас через лупу. Я разглядывал вас в мелочах, в крошках, в капельках… Потому что вы для меня… Вы не знаете, что вы для меня. Но я никогда не пытался в вас разобраться. Я никогда не лез в вас. Я не осаждал вас, не осуждал, я не смею к вам прикоснуться. Поэтому… Поэтому не лезьте в меня. Не лезьте в душу. Вас… вас и так там достаточно… Больше, чем достаточно. Больше, чем я могу уместить, – с болью, какой-то новой интонацией закончил Тихонов.
Галина Николаевна сидела молча, глядя в никуда. Им хватило двух или трёх минут, чтобы без слов договориться: ничего не было. Он ничего ей не говорил.
- Вы никогда меня не поймёте, – наконец произнёс он. – Не поймёте, почему я… такой. Такой.
- Я не пытаюсь тебя понять. Ваня, не думай, будто я копаюсь в твоей душе, я только хочу, чтобы…
- Да хватит этих «чтобы», – Иван устало провёл ладонью по волосам. – Хватит, Галина Николаевна. Я прекрасно понимаю, чего вы хотите на самом деле. Вы хотите, чтобы я отцепился от вас.
Да, именно эта фраза вертелась в голове. Но Рогозина никогда не произнесла бы её вслух.
«Безупречный взгляд», – отметил про себя Тихонов. – «Но руки её выдают».
- Иван, пора с этим покончить. Ты ведь сам чувствуешь… Это противоестественно. Это было простительно, когда тебе было двадцать три. Двадцать пять. Двадцать семь… Иван, тебе за тридцать. Ты не понимаешь…
- Нет, это вы не понимаете, – всё ещё держась за вежливость, болезненно улыбнулся он. – Вы не понимаете, в какой момент… когда… в какой для меня момент вы появились. Галина Николаевна, если бы это произошло в другое время… В другой год. Кто знает, что было бы! Может, я бы не обращался к вам на вы. Я бы не работал с вами. Может быть, вы бы стали моей приёмной матерью, или женой, или врагом, или прокурором, преподавателем, хирургом, прохожей в моей жизни! Столько ролей, Галина Николаевна! А вы появились, когда открыта была только одна. И… – вы же любите театр, вы же понимаете? – ну так вы были написаны просто для неё! Идеально! Как свет преломляется в вакууме!
Иван долго шёл по холоду; уличное электронное табло показывало минус двадцать один. И резкий ветер.
Как всегда, без перчаток; как всегда, огромный шарф крупной воздушной вязки, ни фига не спасающий ни шею, ни горло, ни защипанные морозом щёки. Как всегда, иней на ворсинках, на ресницах, на небритой со вчера щетине.
С мороза пальцы слушались отвратительно. Откинул крышку, положил ребро ладони на пробел. Ноутбук тихо приветственно пикнул. То и дело дуя на пальцы, добрался до нужного сайта. В три щелчка снял бронь, которую сам же оформил несколько дней назад.
Всё. На этот раз она никуда не поедет.
И всё-таки. К чему она завела тот разговор?..
====== Трасса Лазов-Каменское, 10-й км. Хранить и не помнить ======
Иван смотрел на Оксанку и, казалось, чувствовал, как она предвкушает горячий душ, горячий чай и, конечно, нормальную одежду. Этот жуткий тулуп, который они нашли где-то в темноте чердака, выглядел на ней, как… ох, да на Оксанке всё выглядело как наряд от Кутюр, даже этот старушечий тулуп. А она всё равно комплексовала.
Но выбора не было, тоненькое пальтишко не согрело бы в таком снегу даже её птичьи косточки.
Они уже вытащили на крыльцо пакеты (в одном суть скрывалась внутри старого валенка, в другом – под грудой мокрых рукавиц и перчаток), достали из-за створки ключи, и Амелина терпеливо стояла рядом с ним на крытой поликарбонатом терраске, прилегавшей к дому, а он сам выглядывал в скупом послеполуденном свете, почему не выдвигается засов.
Когда Тихонов, пыхтя, безнадёжно пнул дверь, Оксана отодвинула его плечом (уже нетерпеливо) и завозилась с замком сама.
- Ну, что ты там не можешь закрыть, всё же всегда закрывалось, – бухтела она, налегая на дверь.
- Ага, закрывалось! Когда тут в последний раз были люди!
- Осенью, наверное. Какие-нибудь шашлыки, закрытие дачного сезона… как все нормальные дачники… мои такое обычно в октябре устраивают…
- Нормальные дачники, говоришь? Ты вообще в курсе, чей это дом?
- Ну как? – нахмурилась Амелина, на секунду отрываясь от замочной скважины. – Галина Николаевна же сказала: дача знакомых её отца.
- И ты поверила?- не скрывая сарказма, простонал Иван. – И ты, сотрудник Федеральной Экспертной Службы, поверила?!
- А кому тогда верить, если даже руководителю Федеральной Экспертной Службы верить нельзя?
- Ей, – наставительно заметил Тихонов, выхватывая из онемевших с холода пальцев ключи, – верить нельзя в первую очередь.
На автобусной остановке кучковались люди – и это вселяло надежду.
Четверть часа назад, чтобы запереть дверь, им пришлось расшатать, а потом сбить топором железную пластину замка; теперь щеколда входила в голое деревянное гнездо косяка. Вряд ли это было так уж надёжно, но они и не знали, что на самом деле хранится в этом доме, что там творится, кто бывает и как с этим связана Галина Николаевна. Но после гробового снежного молчания, бесконечно длинного, холодного, проведённого в одиночестве дня, пустоты на километры вокруг, – люди на автобусной остановке казались надеждой.
Время от времени Ивану казалось: мир уходит. Всё уходит и уплывает, и только они с Оксаной застряли в безвременье и бездорожье заброшенного посёлка, в пыльных промозглых сумерках старого дома.
И только мысль, что Галина Николаевна всё же бывает здесь, – может быть, даже ночует, – что дом хранит следы её присутствия, – поддерживала его и грела в долгие морозные часы.
Людей становилось всё больше; ни Иван, ни Оксана не знали точного расписания автобусов. Совсем отчаявшись, глядя на заиндевелые Оксанкины ресницы, Тихонов вышел на дорогу и начал голосовать. Бесполезно. Бесполезно…
Он свернулся в комочек в углу скамейки и упал в полусознательную дрёму своих мыслей. Почувствовал себя в лете, том самом влажном вечернем лете, пропахшем травами и близкой осенью, грибами, блинчиками с мясом, которые тогда привезла с собой Рогозина…
Иван беззвучно рассмеялся. Галина Николаевна… Я вернусь к вам? Или мы навсегда вмёрзнем в ледяной наст тут, в безвременье и беспутье?..
Кто-то дёрнул его за плечо.
- А?
- Вань, пошли, – белая Амелина кивнула на дорогу.
- Что? – в первую секунду ему показалось, что она предлагает ему пойти пешком.
- Пойдём! – крикнула она и побежала к синей ниве, в ту самую секунду притормозившей у обочины.
Оксанка села впереди, а его сжало между весёлой краснощёкой женщиной и мужчиной в валенках. Им предложили чаю из термоса, шаль и добросить до города по цене маршрутки. Иван только кивал, сгибая и разгибая внутри обледенелых перчаток пальцы. Амелина вяло благодарила.
Водитель включил печку, и по ногам потекло живительное блаженное тепло. Иван задрёмывал. Последнее, что он увидел, – снежные вихри в лобовое стекло. Последнее, о чём подумал, – Оксана ведь разбудит его, когда придёт пора выбираться в мороз. Оксана ведь куда ответственней него. Оксана ведь разбу…
Лоб уткнулся в колени. Он уснул.
Его разбудило что-то холодное и… опасное. Годы работы в ФЭС отточили интуицию до самого тонкого, голого от предрассудков острия.
В висок ткнулось дуло пистолета.
- В чём дело? – прохрипел он, инстинктивно поднимая руки. Где-то рядом выдохнула Оксана.
Перед глазами ослепительно вспыхнуло; ослепший, он отчаянно моргал, пытаясь нащупать руку Амелиной. С места не сдвинуться – так затекло тело. Когда зрение начало возвращаться, он наконец нашёл её ладонь, сжал до боли, до хруста, до её сдавленного всхлипа.
- Оксан… Что происходит? Где мы?
И тут обоих накрыли чьи-то знакомые твёрдые руки.
- Не трогайте их. Не смейте!
Кто это? Тяжёлые мысли едва ворочались в отупевшем от холода, сна и страха мозгу. Кто это? Слишком знакомый голос, слишком знакомые интонации, слишком густо в воздухе пахнет опасностью…
- Галина Николаевна!!
Острый, как щелчок хлыста, звук, порвавший расстояние, и полковник вдруг падает вперёд, прямо на Оксану, а та, тихо взвизгнув, теряет сознание. Тихонов снова чувствует острое ледяное прикосновение к виску. И вдруг страшно хочется жить, пусть даже в мире, где уже нет Рогозиной.
- Аааааа!
- Вань! Бегом!
- Аааааааа!
- Чего ты орёшь, придурок! Пошли быстрее, уедет!
- Кто?
Тихонов трясёт головой; тьма рассеялась, остался только холод и то самое, морозящее, у виска, на лбу, по щекам… Ледяные ладони били его по лицу.
- Ванька! Ты что?!
Он на мгновение разучился дышать и не вдохнул, пока не понял: они на остановке. Он задремал на краю скамейки. Нет никакого пистолета, а только притормозившая у обочины синяя нива и Амелина, тянущая его к машине…
- Нет! Мы на ней не поедем! – крикнул Иван, вскочив на ноги и сграбастав Оксану в охапку. – Нет! Мы пойдём пешком, я на руках тебя понесу, но в эту машину мы не сядем!!!
- Ты чего, Тихонов?..
- Нет!
- Как хочешь. Я околела стоять на этой обочине. Оставайся тут. Жди автобуса, – убийственным тоном произнесла Оксана и направилась к ниве.
Иван вскочил на ноги так быстро, словно ко-то вздёрнул его за шиворот.
- Стой! Стой!!
Он уволок её обратно чуть ли не силой; люди (уже целая толпа) пялились на них, притопывая на снегу, постукивая ногой об ногу. Нива, фыркнув, двинулась в сторону городе. Казалось, вокруг стало ещё холодней и прозрачней.
- Ну когда-нибудь же придёт этот дурацкий автобус,- примирительно прошептал Иван. Ответная колкость ещё не сорвалась с языка Оксаны, как нива, не доехав до поворота, вспыхнула и сгорела прямо на ходу.
- Ваше имя. Фамилия. Звание.
- Уверена, этот разговор можно вести в моём кабинете.
- Фамилия. Имя. Звание.
- Я не буду беседовать с вами в допросной.
- Ваше право.
Ей пододвинули лист бумаги, ручку.
- Подписывайте.
- Отказ сотрудничать со следствием?
- Именно.
- Нет.
- Ваше имя. Фамилия. Звание.
- Рогозина Галина Николаевна, полковник полиции.
- Итак, Галина Николаевна. Расскажите, что вы знаете о загородном доме на окраине подмосковного посёлка Безвил.
- Сядьте! – властным и сдержанным тоном приказала Рогозина. – За домом следят. Никто не вскакивает и никуда не бежит. Сядьте!
Иван рухнул в кресло, невидяще уставясь в смартфон. Оксана, поджав под себя ноги, устроилась с краю старой кожаной софы.
Рогозина, слегка сгорбившись, сидела за столом, перебирая листы и брошюры на пёстрой клеёнке.
Что-то резко и громко хрустнуло за окном. Иван дёрнулся, но быстрее, чем он оказался у подоконника, Рогозина нависла над ним и со всей силы надавила на плечи.
- Что ты делаешь? – яростным шёпотом выдохнула она. – Они того и ждут!
- Надо закрыть шторы, – ошарашенная такой реакцией, попросила Оксана.
- Надо, – согласилась Галина Николаевна. – Но поздно. Я же велела: никто никуда не вскакивает и не бежит! Иван, Оксана, ну что вы как дети… – полковник устало, почти апатично провела рукой по лбу. – Почему в ФЭС стоит только сказать – и все делают всё сами, чётко и верно. А стоит выйти за пределы Службы – и ох, ах, Галина Николаевна, что происходит! – передразнила она. – Да что тут происходит – всё как обычно! Первый раз, что ли?
Амелина пристыженно уткнулась взглядом в колени. Иван потирал плечи. Полковник вернулась за стол и притянула к себе какую-то книгу.
- «…и спрятал его в тайное отделение мешка, где он сберегал всякие предметы несчастья и безвестности».
Она начала читать вслух, не торопясь, размеренно и негромко. И в её голосе они черпали силы неподвижно, тихо, безмятежно ждать дальше.
- «Ты не имел смысла жизни, — со скупостью сочувствия полагал Вощев, — лежи здесь, я узнаю, за что ты жил и погиб. Раз ты никому не нужен и валяешься среди всего мира, то я тебя буду хранить и помнить»*.
Комментарий к Трасса Лазов-Каменское, 10-й км. Хранить и не помнить * – Цитата из повести «Котлован» А.Платонова.
====== Улица Дагни Педерсен, 20. Маленькие чудачества ======
- И откуда только в ней силища взялась, – хмуро процедил Круглов, глядя в кружку с чаем. С чёрной, подёрнутой рябью поверхности на него смотрело злое лицо, в глазах – растерянность, удивление. Страх. – И откуда только… Ведь вертихвостка, птичьи косточки.
Он говорил об Амелиной; сегодня утром, когда все окончательно поверили – Рогозина пропала, – именно она догадалась, где находится полковник. Догадалась – и в одиночку отправилась в лабиринты гаражей в глубоком Подмосковье. Открыла двери стамеской (где взяла?..), ворвалась внутрь… И, спасибо, хватило у неё ума и сил понять, что дальше ей одной не вытянуть. Круглов передёрнулся, представив, что ́ испытала Амелина, распахнув гаражную дверь. Грязный подтаявший снег, измятые купюры на полу, кровь, клочки рваной материи и полковник, без сознания, посреди этого мокрого месива.
Покрытие в том районе – только экстренные вызовы. Лейтенант побежала ловить машину, голосовала у трассы, словно проститутка, но вызвонила Скорую и силой тащила врачей за собой по февральской распутице. Оксана потом призналась, что самым страшным было возвращаться туда – она ведь не проверила, был ли у Галины Николаевны пульс. А вдруг – не было…
Уже на подъезде к Москве, трясясь на колдобинах, Амелина сумела связаться с Валентиной. Круглова ещё раз передёрнуло – на этот раз от того, что почувствовала Антонова после слов лейтенанта. Рогозина исчезла сутки назад, и нервы у всех были на пределе. Полковнику никогда не прощали внезапных отсутствий: слишком точно они рикошетили, слишком направленным отдавались эхом.
Уже в ФЭС Оксане стало плохо. Она добросовестно доползла до лаборатории, выпила что-то, что всунул ей руки Тихонов, и упала в кресло, больше напоминая клиента Антоновой, чем сотрудника ФЭС. А вот Галина Николаевна на удивление быстро оклемалась и примчалась из больницы уже через несколько часов. Отправила оперов прочёсывать территорию, Ивана и Андрея отослала в гараж, проверить её собственную машину. Лаборантов, непрошеных свидетелей чего-то внутреннего, нехорошего, скользкого, разогнала вон. То, что это – чуждое, дурное, – произошло, чувствовали все. Интуиция кричала, сигналила, как сирена, но никто не мог ничего сказать. Да, пропала Рогозина, да Амелина нашла её без сознания в каком-то гаражном кооперативе, там были меченые деньги и эти странные блестящие следы, и полковник, как всегда, молчала, а вот Оксана… Оксане становилось хуже. «Сердце», – коротко бросила Антонова, набирая шприц. И теперь уже Рогозина хлопотала над белой подчинённой, но под её хрупкой непроницаемостью почти без усилий читалось, что мыслями она совершенно не здесь. Возможно, всё ещё там, в гараже, вместе с теми, кто оглушил её. Или с кем-то другим. Или в другом месте. Или в…