"А отдам-ка я их Славику", вдруг подумалось Лёхе. Идея показалась благородной, полной какого-то внутреннего пафоса и радужных перспектив. Во-первых, Славик всяко должен оценить его жест и за это сделать его своим лучшим другом. Во-вторых, можно ведь не просто отдать, а обменять хотя бы на этикетки от жвачек. Славке ведь марки ценнее. В-третьих...какие дивиденды он извлечёт в-третьих, Лёшка додумать не успел, ибо как раз подошёл к своему дому, фонарь перед которым, заботливо засунутый Ильёй Тимофеевичем под железный козырёк, освещал коричневую дверь подъезда, сугробы под окнами с Мурзиковскими следами и занесённую снегом скамейку.
- Ну, где пропадал? - спросила мать, открывшая ему дверь. Её рука по привычке полезла Лёшке за шиворот, - Вроде не сырой. У кого был?
- У Славки Винокурова, - отвечал он, раздеваясь.
- Слава - хороший мальчик, - подвела итог мать, как само собой разумеющееся и подправила перед овальным зеркалом развившуюся бигудюшку, - Вот и дружи с ним. Уроки сделал?
- Ага, - Лёшка прошмыгнул в свою комнату. Тема уроков была скользкой. Ну, не расстраивать же мать, говоря, что он к ним даже не приступал?
- Смотри у меня, не схвати опять пару!
Далась им всем эта пара! Как будто только об учёбе и можно с ним поговорить. А учёба что? Если очень постараться, то с уроками можно разобраться и, не засиживаясь допоздна. Что там завтра по расписанию?
Лёшка открыл дневник. Чтение отпало само собой. Кто же это в третьем классе читать не умеет? А пересказывать - перескажет, если что. Труд - тут даже и говорить не стоит. Ножницы и бумагу затолкнуть в сумку - и вся недолга. Математика, русский, тут сложнее, надо письменно делать. Ага. По русскому до конца тетрадки всего два листа - будем считать, что она закончилась. Подписать новую недолго. А математика... математика... Делать её не хотелось, но надо же было хоть что-нибудь поделать, дабы совесть свою очистить. Лёшка сел за стол и разложил учебник. Задачка и примеры. Он начал с примеров (с чего же ещё?). Они все казались простыми, на которыми и думать-то долго не придётся. Столбиком складывать трёхзначные цифры было ему сегодня даже за удовольствие. На пятом примере ручка вдруг кончила писать и стала мерзко скрябать по бумаге.
- Мам, - Лёха отложил математику и вышел в большую комнату, - Я совсем забыл - у меня стержень кончился. У тебя нет, а?
- Горе ты моё, сколько я тебе их наприносила? Ты что ими, весь класс снабжаешь?
Весь класс, конечно Лёшка не снабжал. А вот иногда популяться на перемене стержнями из резинок, так не он же один этим занимается. Но объяснять это матери совсем не стоило. А стоило скорчить умильную физиономию и пробурчать что-то на тему, мол, задают много, приходится писать, не хочет же она, чтобы он был неучем в конце концов?
Что он и сделал. Мать извлекла откуда-то стержень и торжественно вручила его нерадивому сыну, который тут же отправился вставлять его в свою ручку. Стержень в ручку не подошёл, ибо был слишком маленький, для эдаких новомодных ручек с пружинками. А у Лёшки была стандартная ученическая. Поэтому пришлось идти на кухню, отрезать кусок от спички и приспосабливать его к стержню, чтобы подходил точно-точно и стержень не вихлялся в пластмассовом своём футляре. Когда после всех этих процедур с примерами наконец всё-таки было покончено, Лёха снова появился перед родительницей.
- Мам, а с задачкой поможешь?
- Решай сам.
- Ну мам... Я же до полуночи просижу.
Иногда хорошо, когда в доме есть часы и кто-то очень зорко смотрит, чтобы, не дай бог, драгоценный ребёнок не недоспал положенные столь юному организму часы. Мать посмотрела на часы и пошла к Лёшке.
- Вот, посмотри, я даже дано написал. Я думал, думал...
- Где твой черновик?
Лёшка пожал плечами:
- Нету.
- Как же ты думал?
- А так...
То, что он над решением и не собирался думать - вопрос был не для обсуждения. Но спать ребёнку уже надо было. Однозначно. Что ему, Алексею Замятину, полчаса корпеть - матери раз плюнуть. Поворчит, но подскажет.
- Вот это умножь на это, а вторым действием всё это сложи вот с этим. Потом разделишь на три - и записывай ответ. Понял хоть, почему?
- Ага. На всех.
Чего тут понимать, вопрос из учебника он читать умеет.
- Спасибо, мам. Я кончу и спать.
- Ну давай. Я зайду через пятнадцать минут. Чтобы был уже в кровати.
Чего там через пятнадцать, уже через десять Лёха мчался на кухню чистить зубы. Завтра день предстоял ещё более интересный, чем сегодня. Давно в его жизни не происходило столько событий сразу.
День и в самом деле выдался хоть куда. Хотя и не в ту сторону, на которую рассчитывал Алексей. Во-первых его спросили по чтению наизусть басню Крылова, а учебник, как известно, вечером им открыт так и не был. Впрочем, тут ему и повезло. Его спросили не первого. Когда перед тобой человек десять с разной степенью уверенности декламируют одно и тоже, волей-неволей всё это запомнишь, если, конечно, не совсем уж плохой на голову. Запомнил и Лёха. Да, сбился в двух дурацких местах, но четыре с минусом это куда лучше, чем три с плюсом.
- Плоховато, Замятин, - Ольга Васильевна склонила седоватую голову набок и укоризненно ей покачала, - Четвёрочка с натяжкой. В следующий раз так будешь читать - снижу оценку, слышишь?
Лёха слышал, оттого только угрюмо кивнул из-под непослушной чёлки. Ему и самому было немного неловко. Стихи он читать любил, ну что, если вчера так денёк сложился, что было совсем не до них?
Потом - больше. На труд оказалось нужно было принести не цветную бумагу, а нитки с чудным названием "мулинэ" и лоскут материи. Хорошо хоть у девчонок этих ниток и без урока труда в портфелях найти можно. Зачем они им, спрашивается? Так что - "планида пронесла", как выразился бы его дед, и на этот раз.
Остальное пронеслось незаметно, словно в убыстренном кино. Лёха хоть и присутствовал на уроках, но душой был уже там, у Винокуровых, где демонстрировал Славику все редкости отцовского кляссера. А редкостей там было довольно таки прилично.
Вылетел из школы Лёха первым. Казалось, только техничка тётя Зоя, что гоняла старой шваброй всю местную шантрапу из-за "курительного" угла школы, прикоснулась к рубильнику звонка, Лёха уже мчался по Большой Никитской в сторону своего дома, на ходу застёгивая куцее пальтецо. Сегодня было не до прыжков с сараев, не до звонких первоклашек, сооружавших в соседнем дворе подобие снеговика. Сегодня он спешил похвастаться марками. Вчерашние щи были съедены, даже без разогревания, Мурзик отправлен в форточку с первым "Мяу", а уроки отложены на вечер. "Приду- выучу. Я же недолго", - убедил Лёха сам себя.
Очередная трудность приключилась, когда Лёха решил достать с антресолей отцовский альбом с марками. Это взрослым легко с их ростом - где не достанут - подставят табурет и вся недолга, а как быть тем, кто и до некоторых выключателей порой достаёт только встав на цыпочки? Одним табуретом дело не ограничилось. Лёха принёс из комнаты стул, поставил на него табурет и, сцепив зубы, как Александр Матросов в момент подвига, полез наверх. Но табурет стоять на уготованном для него месте не желал, хоть плачь, хоть смейся. После трёх падений с разной высоты до Лёхи дошло, что кляссер таким образом он всё равно не достанет, только синяков у него на разных частях тела станет куда больше. Пришлось "изобретать" пирамиду из обувной полки, пресловутого табурета и тумбочки, что торчала обычно около зеркала, а уже на всё это хозяйство взгромождать стул, который тогда приобретал хоть какое-то подобие устойчивости. Держась за спинку стула, Лёха наконец распрямился на вершине своего творения и на мгновение замер. Сооружение слегка качалось, но не распадалось на части.
- Лучше гор могут быть только горы..., - напел он известный мотив известной песни не так давно умершего певца Высоцкого и потянулся рукой на антресоль. Пальцы нащупывали что угодно, только не то, что надо. В нехилом слое пыли, который скопился там, Лёха нащупал пачку своих детсадовских рисунков, пластмассовую коробочку с отбитым краем, сломанную игру в настольный хоккей, которую он уже года два мечтал починить, но всё то времени не хватает, то инструментов. Наконец кляссер был у него в руках. Лёха спрыгнул, погнав пыльную волну по коридору и заставив своё шаткое сооружение начать разваливаться. Предчувствуя, какой грохот сейчас поднимется, он отбросил альбом в сторону, намереваясь подхватить стул. Не тут-то было. Стул подался от него и, врезавшись в шкаф, полетел дальше, к полу, где и успокоился, как раз на тех марках, что успели рассыпаться из альбома, отброшенного Лёхой.
- Мда, - проговорил он, глядя на учинённый им погром, словно Наполеон на сгоревшую Москву. Что уходить, не прибравшись, нельзя, ясно было без коментариев. Пришлось двигать мебель в очередной раз, а марки... марки собрать по быстрому и сунуть в кляссер на первую же страницу. Расставлять их по местам, конечно, было можно, только зачем, если всё равно к Винокуровым он шёл меняться всей этой почтовой продукцией? "Сперва вставляй, потом вынимай, а там люди ждут", - успокоил Лёха сам себя и, запихнув кляссер вместе со своей коллекцией этикеток от жвачек, в жёлтую холщовую сумку с нарисованными крупными гроздями рябин по краям, принялся одеваться.
- Ну ты и метеор! - приветствовал Славик гостя в прихожей, - Уроки-то хоть сделал?
- Неа. Успею - махнул рукою Лёха, - Мы же не до ночи сидеть будем, да?
Славик подумал и согласился. Математику он успел сделать до Лёхиного прихода, а остальное... Ну не выгонять же гостя, если он уже пришёл немного раньше, чем ты готов его принять.
- Проходь пока. Я приберу, - засмущался Славик и принялся перекладывать разложенные на столе учебники и тетради со стола на стоящую рядом этажерку.
Лёха присел на диван и принялся разглядывать рисунок, повешенный на противоположной стене. Рисунок принадлежал, по всей видимости, руке Славика. Нарисован был на нём суровый мужчина с пышными бакенбардами в смешном беретике с помпоном на макушке.
- А это кто?
- Капинан Гаттерас. Из Жюль Верна. Читал?
- Ага, - кивнул Лёха. Признаваться, что он не только не читал про этого капитана, но вообще впервые слышал фамилию писателя, было как-то неудобно, поэтому Лёха ограничился коротким "А похож" и, воспользовавшись тем, что Славик освободился, подсунул ему отцовскую коллекцию марок.
Следующие три часа корова языком слизала, ибо в это время квартира Винокуровых напоминала Базарную площадь в выходной день. Шёл мегаобмен, по окончании которого коллекция Славика здорово пополнилась мавританскими марками (это вам не вьетнамские беззубцовки), а все интересные этикетки от Славика плавно перекочевали в Лёхину коробочку.
- Ну у тебя и марки! - заворожено говорил Винокуров, - Эх были бы у меня ещё этикетки, не пожалел бы!
- Будут - приходи, - покровительственно говорил Лёха, - Для друга чего не жалко?
Расставались ребята донельзя довольные друг другом и свершившимся обменом. Лёха прыгал и скакал по обледенелому тротуару, громко напевая "Пора-пора-порадуемся на своём веку!". Настроение было шикарным. Мама должна была придти уже с работы. А значит - оставалось только поужинать, запихнуть в портфель учебники и начать грезить о том, как он будет хвастать перед ребятами своими этикетками. Испортила настроение соседка тётя Гуля, которая пришла к маме то ли за солью, то ли за спичками и тут же ненароком углядела на полу прихожей марку, выпавшую из кляссера в момент большого "бум". На марке был изображён усатый человек по фамилии Сталин, про которого им ещё в садике рассказывали, что это лучший ученик Ленина. Так вот, тётя Гуля отчего-то взъелась на маму и орала, словно сумасшедшая, что портрет тирана надо уничтожить, так как из-за него, мол, все беды в нашей стране и у неё в частности. Какие были беды у тёти Гули лично, Лёхе оставалось только догадываться, но про всю страну сразу она, как ему казалось, слегка преувеличивала. Мама же с ней даже при этом не спорила, убеждая лишь ту отдать марку, ибо кроме злополучного альбома у неё от любимого человека больше ничего не осталось. Лёха, без сомнения понимал, что под любимым человеком мама понимает отнюдь не Сталина, а Лёхиного отца, но до соседки, кажется, это не доходило. Покричав ещё минут десять (Лёха даже успел за это время раздеться и тихохонько шмыгнуть в свою комнату). Тётя Гуля ретировалась, громко хлопнув дверью. Лёха было даже расслабился, но всё как раз только начиналось.