— Сэрежэньки, — просил капитан, — послушайте, что она говорит, может быть ей надо чего-нибудь; с тех пор, как она потеряла сознание, она говорит только по-русски.
— Она постоянно говорит о лете и о цветах, — отвечал Сережа.
— Бедная женщина! — заметил Пализер. — Это на нее подействовал мрак!..
— Солнце выходило вчера на четверть часа, — сказал Шварц, — не разгрести ли нам около окошек?
— Непременно, непременно и как можно поскорее, — заговорили все и тотчас же все бросились за лопатами и кирками.
При больной остался только муж да Пализер.
Работа быстро закипела. Несмотря на сильный мороз, никто из мужчин не пришел погреться до тех пор, пока окошко в комнату Марьи Ивановны не было откопано.
Когда на горизонте показалось багровой солнышко, лучи его упали в комнату больной.
Марья Ивановна дышала как будто спокойнее. Капитан нагнулся к ней и тихо сказал:
— Мэри, посмотри, родная, вечный мрак кончился!..
Марья Ивановна открыла глаза и слабо улыбнулась.
На глазах капитана показались слезы: его жена пришла в сознание и у него явилась надежда на ее выздоровление.
Вечером, в тот же день, она тихо позвала мужа и спросила:
— Долго я была больна?
— Почти месяц, Мэри.
— И видела во сне или в самом деле, что солнышко всходило?
Капитан подтвердил, что это не сон.
— Ну, и слава Богу! — вздохнула она, — выпускайте наших животных на воздух в светлое время, — распорядилась она.
Болезнь Марьи Ивановны послужила уроком и капитан заставлял всех без исключения работать и гулять. Из старых полос железа были сделаны коньки и все мужское население ежедневно занималось катаньем на коньках, пока светило солнце. Оригинальнее всех был бедный Шварц: не умея кататься, но, в то же время, сознавая необходимость движения, он аккуратно каждый день выходил на лед, привязывал коньки, при первом же шаге падал и, сев на лед, глубокомысленно почесывал ушибленное место. Сережа сделал сани, заготовил хомуты и впрягал молодых собак, чтобы приучить их возить даже тяжести. Когда собаки были обучены, катанье на собаках сделалось любимым развлечением всей молодежи.
Когда Марья Ивановна встала в первый раз с постели, мужчины снова принялись за постройку «Ковчега». «Ковчег» строился на громадных полозьях, на которых его предполагали спустить в море. Дни стали прибывать очень быстро и в мастерской работали уже без огня. В первый же хороший, ясный день Марью Ивановну потеплее укутали, посадили в сани и Сережа прокатил ее на собаках. Это было в воскресенье. В три часа солнце село и все собрались в гостиную.
— Господа, — сказал Пализер, — болезнь нашей дорогой Марьи Ивановны не прошла для нас даром. Все мы теперь более прежнего стали заботиться о нашем здоровье. Я же в этой болезни усмотрел для себя указание. Я стар, мне уже семьдесят лет и я так слаб, что могу ежеминутно ждать смерти. Я богатый человек, но, к несчастью, совершенно одинокий. Это одиночество так тяготило меня, что я, кончив свои дела в Англии, поехал разыскивать своего племянника в Америку. В Венецуэле я узнал, что какие-то Пализеры живут в Новой Зеландии, и вот я отправился было туда, но, вместо Новой Зеландии, попал сюда и, вместо неизвестных мне Пализеров, нашел себе наследника, к которому от души привязался. Я говорю о Сереже, которому и хочу оставить все, что имею.
Сережа смутился и начал было говорить, что этого ничего не нужно, но капитан остановил его, сказав, что не его дело рассуждать.
— Из Англии, — продолжал старик, — я выехал с твердым намерением найти себе наследника и там же сделал четыре экземпляра завещания, которые все подписаны нотариусом, стряпчим и мною. По экземпляру я оставил у нотариуса и у стряпчего, а два остальных взял с собою, и вот теперь я впишу в них текст завещания, а вас, капитан, вас, Шварц, и вас, Кархола, прощу присутствовать в то время, когда я буду писать, а потом засвидетельствовать, что писал действительно я.
Все присутствующие были поражены неожиданностью, а Сережа сидел как ошпаренный.
Завещание было написано и прочитано во всеуслышание. В завещании значилось, что всем присутствующим оставляется по тысячи фунтов стерлингов, а Сергею Васильеву остальные пятьдесят тысяч фунтов деньгами и, кроме того, имения Пализера. Когда завещание было подписано, старик передал один конверт Сереже, а другой капитану, и затем попросил Сережу принести из спальни свой сундучок. Из сундучка он вынул разные бриллиантовые вещи и раздал их всем присутствующим.
— Когда меня не будет, носите эти вещи в память обо мне. Я уверен, что вы отсюда выберетесь, — сказал он с убеждением.
В этот вечер все были очень серьезны и разошлись спать раньше обыкновенного.
С выздоровлением капитанши, постройка «Ковчега» пошла гораздо скорее. Когда начался постоянный день, около мастерской устроена была кузница, так что судно строилось не только прочно, но даже красиво. Внизу, вместо балласта, были положены в ящиках все железные вещи, какие только были в наличности. Тут были гвозди, винты, петли, разные домовые приборы, оказавшиеся в числе груза, разные инструменты и полосы железа. Судно предполагалось сделать с палубою, для того, чтобы его не заливало волнами.
С наступлением лета, когда температура средним числом была на 5° ниже нуля, наши обитатели приходили домой только ночевать. С весны прилетели массы разной птицы и запасы дичи ежедневно пополнялись и зарывались в снег, который таял только в полдень. Один раз Сережа вбежал в мастерскую и заявил, что на льду появилось множество маленьких птичек, которые нисколько не боятся его. Тотчас же все мужчины побросали работу и, захватив несколько горстей зерен и ружья, отправились на лед, чтобы настрелять неожиданных гостей на паштет. Стрелять, впрочем, им не пришлось, потому что голодные птички, завидя брошенный корм, целыми стаями бросились на него, так что их просто брали руками. Скоро птичек наловлено было такое количество, что паштеты делались не только несколько дней сряду, но даже ими лакомились и потом, так как значительная часть зарыта была в снег.
Между тем снеговой дворец, обтаявший изнутри и даже несколько снаружи, стал казаться точно прозрачным и при солнечном освещении принимал фантастические формы. Лето наши затворники провели довольно сносно. Русские даже радовались постоянному дню, говоря, что в России еще привыкли к светлым ночам. Судно к лету, однако же, не совсем было готово, потому что настоящий плотник был только один Кархола, который и учил плотничать других. Судно строилось по чертежам, составленным капитаном, и всем непременно хотелось построить судно прочное и хорошее, хотя небольшое.
Но вот наступило 10-е марта, равноденствие на всем земном шаре, и после этого дни стали опять заметно убывать; с каждою неделею дни стали укорачиваться и это подавляющим образом подействовало на всех обитателей подсолнечного дворца; все как-то приуныли, так как впереди предстояло переживать время полной тьмы, страшного холода и снежных заносов.
К концу апреля «Ковчег» был готов совершенно. Все на нем было приспособлено для долгого плавания.
— Ну, господа, — сказал капитан, придя однажды в общую комнату, — «Ковчег» наш готов. Нам остается только положить провиант, сесть самим и плыть. Я предлагаю выйти 10-го сентября, в равноденствие. Море наше будет тогда чисто ото льда и мы направимся к мысу Горн, а там-то уже не трудно будет пробраться на материк.
— Только бы нам пережить эту зиму, — со вздохом сказала капитанша.
— Отчего нам и не пережить ее? — возразил капитан, с тревогою смотря на жену.
— Да ты посмотри! на кого мы стали похожи? — продолжала Марья Ивановна, — ведь краше в гроб кладут! Мы точно мертвецы…
— Боже мой, Марья Ивановна! — вмешался Сережа, — как вы мрачно смотрите на нашу жизнь.
— Что же делать, Сережа!.. К сожалению, я говорю правду, — ответила Марья Ивановна.
Ровно через месяц после этого разговора, все наши знакомые сидели в общей комнате и занимались шитьем теплых сапогов и рукавиц. Мистер Пализер сидел тут же. На столе стоял самовар и Марья Ивановна разливала чай.
— Мистер Пализер, вот ваш чай, — сказала она, подавая ему стакан.
Старик ничего не ответил и продолжал сидеть неподвижно, по-прежнему смотря прямо перед собою.
— Мистер Пализер, — тихо сказал Сережа, — с вами говорит мистрисс Гиллон.
Старик не шелохнулся. Капитан быстро встал со своего места и, подойдя к старику, взял его за руку.
— Он умер! — глухо проговорил Гиллон.
Все вскочили со своих мест. Сережа стал было оттирать покойника, в надежде, что с ним только дурно.
— Оставьте ваши труды, Сережа, — сказал Шварц, — старики часто умирают без всякой болезни. Положите лучше его на кровать!..
Смерть Пализер страшно поразила всех. Старика подняли с кресла и отнесли на кровать; дверь в его комнату заперли для того, чтобы там стало холоднее.
Никто в эту ночь не ложился спать и все просидели вместе, не нарушая торжественной тишины.
Утром мужчины вышли с заступами и вместо могилы, сделали маленький снеговой дом; потом сколотили гроб, положили в него покойника и на крышке написали его имя. Капитан, прочитав над ним главу из евангелия и молитву, велел нести его в снеговой дом. Печальная процессия тронулась к последнему жилищу Пализера, в сопровождении всей колонии. Поставив гроб среди снегового дома, вся колония стала сначала на колени, а потом, после краткой молитвы, прочитанной капитаном, мужчины завалили дом снегом, а наверху поставили крест, с фамилиею мистера Пализера и днем его кончины.
После похорон, жизнь, по-видимому, пошла прежним порядком, но это было только по-видимому, потому что у всех на душе лежал как бы камень; даже девушки не шутили и не смеялись, как было прежде.
— Нельзя ли нам, не дожидаясь весны, поехать к мысу Горн? — несколько раз уже спрашивал Шварц.
Капитанша его поддерживала.
— Ведь судно наше на полозьях? — говорила она, — у нас двадцать здоровых собак, полуторагодовалые телка и бычок, да нас девять человек. Неужели же мы не свезем нашего «Ковчега»?
— Конечно свезем, — отвечали все.
— Так едемте. Здесь теперь невыносимо! — восклицала Марья Ивановна.
— Мне самому очень тяжело, — говорил капитан, — но я боюсь, что мы поступим рискованно. Теперь так страшно холодно.
— Вот что я предложу, — сказал Шварц, воодушевившийся мыслью о возможности тронуться с места, — попробуемте отправиться. Если через неделю мы увидим, что это вещь невозможная мы всегда можем вернуться сюда. В каютке нашего «Ковчега» все девять человек могут улечься, следовательно, протащив судно верст двадцать, мы будем отдыхать не под открытым небом.
— Хорошо. В таком случае, начнемте готовиться, — сказал капитан, — съестного нам надо взять очень много. Кроме того, надо взять керосину, чтобы было на чем готовить кушанье. Да и вообще, надо прихватить все, что только возможно.
Через неделю все было уложено, сложено и капитанша, по русскому обычаю, посадила всех вокруг комнаты, потом все встали, помолились, потушили огонь и вышли из дома. Судно стояло вне мастерской. Замечательное сияние освещало путь нашим путникам. В гигантские полозья, на которых стоял «Ковчег», были запряжены бычок, телка и двадцать здоровенных собак. Мужчины стали впереди и дружно взялись за веревки, а женщины должны были помогать сзади. Каюта шла вдоль всего судна, но она была разделена на три части: в одной, самой большой, помещались цистерны для пресной воды, мука, зерно, консервы и все продовольствие; в другой было приготовлено место для двух животных, петуха и трех куриц, а в третьем отделении помещались люди. На верху, на палубе, навалены были мороженая рыба, тюленье мясо и жир.
Жизнь под снегом заставила думать о будущем путешествии и, по-видимому, ничего не было забыто.
Караван тронулся 1-го июля. Пройдя всего верст пять, он остановился отдохнуть. Для собак и скотины на этом привале ничего не устроили, потому что капитан заявил, что отдыхать будут недолго.
На этом привале капитан дал всем по рюмке коньяку и затем караван снова тронулся.
— Сережа, где у вас завещание? — спросил капитан.
— В сундучке, — отвечал Сережа.
— Когда приедем на ночлег, возьмите его и все свои документы, попросите Мэри зашить их в мешочек и наденьте на себя. С нами теперь может все случиться.
Проехав еще пять или шесть верст, капитан скомандовал остановиться на ночлег.
— Дамы, отправляйтесь в каюту и приготовьте чай и что-нибудь поесть. Я видел там у Мэри целые кули с пельменями.
Мужчины в какие-нибудь полчаса сделали снеговой дом и поместили в него скотину и собак.
— Теперь мы отдохнем часов восемь, а потом двинемся опять. Завтра мы пройдем верст двадцать, а послезавтра, если удастся, пройдем все тридцать, потому что полозья будут глаже, а следовательно, легче будут скользить по снегу. Тридцать верст мы примем за норму ежедневного нашего путешествия и постараемся не отступать от раз принятого решения.
Все согласились с капитаном, тем более, что каждая лишняя верста приближала путников к открытому морю.
Целую неделю шел караван таким образом. Надежда поддерживала их настолько, что они не чувствовали утомления. Через неделю капитан, выбрав удобную минуту, достал свои инструменты и определил, что они находятся на 66° 45′ южной широты и 50° западной долготы.
— Теперь мы едем уже по морю, а не по суше, — весело сказал капитан, окончив измерения.
О возвращении никто уже более не думал, а все бодро подвигались вперед. Неделю спустя, капитан снова сделал измерения и определил, что они находились на 64° ю. ш. и 70° з. д. Почему они отклонились на запад, в то время как он, по компасу, направлялся прямо на север, он постичь не мог.
Переночевав в каюте, как это делалось обыкновенно, утром все было опять принялись за веревки, но капитан остановил их и заявил, что, прежде чем тронуться, он опять сделает измерение. Каково же было его удивление, когда он увидал, что его сегодняшние измерения не сходятся со вчерашними, хотя измерения производились на том же месте.
— Я не совсем понимаю, что с нами делается, а потому предлагаю сегодняшний день не трогаться с места, — сказал он.
Все так привыкли повиноваться капитану, что никто из каравана не противоречил.
Прошли сутки. Капитан долго делал измерения и затем сообщил своим товарищам, что их несет на льдине к северо-востоку.
— Может быть Богу угодно спасти нас, — сказал он, — а может быть… Во всяком случае мы плывем скорее, чем могли бы тащиться, и плывем к теплому климату. Теперь нам надо распорядиться иначе.
С помощью товарищей, он принялся наполнять цистерны льдом, для того чтобы иметь пресную воду. Бычка и корову поставили в стойло.
Прошла еще неделя и на горизонте, наконец, показалось солнышко. Петух тотчас же выразил свою радость громким пением, а собаки выбежали из своего снегового дома и бешено стали носиться вокруг «Ковчега». Все точно ожили, у всех показались радостные улыбки, хотя никто из путешественников, не ведал своего будущего.
С этого дня солнце стало ежедневно показываться на горизонте и дни заметно прибывали.
— Послушай, Гиллон, — сказала однажды капитанша, — как велика может быть льдина, на которой мы плывем?
— Вероятно, очень велика; она может быть в сотни верст, — отвечал он, — когда мы подвинемся к северу, она начнет таять и раскалываться. Вот поэтому-то, с завтрашнего же дня, я распоряжусь, чтобы кругом «Ковчега» был обрублен лед, чтобы наш «Ковчег» не опрокинуло, а потом подождем немного и, вероятно, перепилим полозья.
Но в этот же день произошло нечто, заставившее капитана тотчас же начать надрубать лед около «Ковчега». Когда солнце закатилось, раздался оглушительный треск и за какие-нибудь полверсты от судна льдина треснула и унеслась в пространство. В том месте, где произошла эта катастрофа, в то время бегали собаки и все они остались по ту сторону быстро образовавшегося канала.
К утру кругом «Ковчега» лед был надрублен и капитан решительно запретил гулять по льду. Ветер сильно дул к северу, туда же несло и льдину, на которой стоял «Ковчег». Лед таял довольно быстро.