Далее, по слухам, у неё развился любовный роман. Разумеется, с пришлым офицером. С ребёночком от него, которого, естественно, пришлось утопить. Со слезами горести, с криком на луну… Пережитое малость образумило Аглаю. Точнее, внешнюю часть её эпатажности задвинуло внутрь, а то, что скопилось к тому времени внутри – изожгло. Аглая превратилась в злобную, отчаянную шавку, способную профессионально бороться со скукой. За то и ценили.
Следующий женский член компании звался Ссизой. Имя довольно неудобоваримое, поэтому компаньоны называли её просто Сифой – так оно душевней выходило. Сказать что-либо определённое о ней представляется делом затруднительным, поскольку она числилась «серым кардиналом», то отдавала предпочтение тайнам, ехидству и сокрушительным ударам исподтишка. Умеренно молодая баба, мешковато сложенная, с лицом холодной и какой-то выщербленной конфигурации, Сифа любила тень и выходила из неё редко, будто опасаясь растранжирить влияние. Поговаривали, что её якобы сторонится даже Ипат, хотя ни глубинная оседлость ипатьевого характера, ни конспиративная сокрытость сифиной личины не давали наблюдателю повода для прений. Этот дуэт существовал, как две звезды, соседство которых продиктовано лишь наличием Вселенной. Гораздо больше странностей заключалось в отношениях Сифы и Аглаи. Между ними словно протянули некую струну. Из попыток кого-либо сыграть на этой струне наверняка получился бы похоронный марш, причём, обогащённый отзвуками взаимного торжества. Драк, впрочем, они не затевали, разве что любили друг над другом подшутить. Если, допустим, одна прикуривала, другая колола её шилом в зад.
Наконец, последний участник ночной сходки – паранормальное существо без пола и возраста, известное под обозначением Коля Андрей. Оно предположительно тоже являлось как бы женщиной. Во всяком случае, некоторые особые приметы подтверждали данный тезис. Среди примет наиболее выделялись спутанные русалочьи волосы (лицо в них постоянно скрывалось), впалая грудь и голос, который Коля Андрей никогда не подавала. Не выкинули её из этических соображений. Ипат безмолвно решил затыкать Колей Андреем возможные бреши в осуществляемом проекте, а сердобольный Федорушка, стараясь избегать взглядов Сифы, участливо поддакнул решению лидера команды. Колю Андрея приняли.
Таким образом, складывался безусловный вывод, что всех пятерых объединяло единое стремление, собрались они не просто так, и готовность их приближалась к полной боевой. Не хватало только средства для оперативного движения, каковое и ждали.
Пока суть да дело, Ипат досмолил цыбарку и сплющил её ладонями – затушил. Аглая вытянула из-за пазухи герметичную лохань, открыла её, булькнула три раза, закрыла. Услышав бульканье, Сифа угрожающе съёжилась. Федорушка тоненько хихикал, при свете звёзд он читал потрёпанную брошюрку «Как выжить в тюрьме». Коля Андрей замыркала, робко приваливаясь к Аглае. Та брезгливо отпрянула… Общество ждало своего часа.
Ровно в установленный срок напротив них затормозил крытый деревянный фургон. Водила подкрался к Ипату.
– Едем, стало быть…
Ипат вполголоса прогудел:
– Знамо.
Квинтет встал с приступочки, и тут выяснилось примечательное: за спиной каждого из них что-нибудь да таилось. Аглая закрывала собой гарпун, Ипат – прибор ночного видения, Сифа – чудной треугольный чемоданчик, а Федорушка – дудочку и гусли. Что приготовила Коля Андрей, никто не понял. Привстав, она быстро обернулась, схватила заначку и сунула её под волосы – видимо, проглотила.
Братия, ухватывая припасённое, стала грузиться в фургон. Атмосфера творящегося заключала в себе ответственность и традиционный комплекс навыков, свойственных перманентным революционерам. Дело затеивалось нешуточное. Исполнители его, пребывая в одержимости, действовали чётко, согласно, даже слегка рутинно. Водила же напротив – суетился, шёпотом вскрикивал, изморозно трясся. Он чувствовал себя в положении безгрешного человека, заранее осуждённого пострадать за всех. После того как группа погрузилась в кузов, водила его запер и вместе с Ипатом уселся в кабину. Конспиративно рявкнув, фургон покатился от города прочь.
Дорога предстояла трудная. Сначала ехали по сравнительно укатанному шоссе. С его окончанием открылась пересечённая местность. Колёса у фургона пришлось сменить на широкие полозья, сзади пристроили газовую турбину, она толкала всю конструкцию за счёт противоотдачи.
Вскоре обнаружилась инженерная промашка, допущенная в предварительных расчётах. Через лес на газу ехать было нельзя. Огонь из турбины мог попалить деревья, и группа рисковала в прямом смысле засветиться. Водила, к счастью, оказался смекалистым – сменил турбину на вертолётный винт. Правда, крутить его приходилось вручную, к тому же лопасти без разбору валили окружающую растительность. Но этот вариант представлялся более удачным, потому что побочные эффекты от него ночью из города не заметишь.
Так удалились они примерно километров на сто. И к пяти утра прибыли на берег легендарного пруда. Пруда Шестнадцати Аутсайдеров, названного так в честь команды гоп-туристов, впервые увидевших в окрестных местах Рыбу.
Много воды с тех пор утекло, разное говаривали. Дескать, Рыба та не простая, а из мяса. Мол, интеллигенции она в руки не даётся, и любые попытки изловить её холёными руками неизбежно заканчиваются моральным крахом. Видеть Рыбу толком никто не видел. Кажется, никогда. Показания гоп-туристов, в силу явно ощущаемой ненормальности, всем быстро приелись. Наскальные и литографические изображения трактовали рыбий образ всевозможно: то с пёсьей головой, то без неё. Рыболовы сами не знали, чего хотели от животного. Одни двусмысленно высказывались о здоровом образе жизни, другие предпочитали отмалчиваться и раздражённо сматывали удочки. Утверждалось, будто Рыба может исполнять желания. Хотя вопрос сей – сомнительный до крайности – состоял вовсе не в том, может ли она действительно исполнять их или нет. А в том, какие руки впервые обхватят скользкое рыбье тело. Проблема носила чётко выраженный философский характер, невзирая на обилие в нём мелкособственнических спекуляций.
Среди изловителей Рыбы различали профессионалов и дилетантов. Выживали, обычно, последние. Они же, в свою очередь, делились ещё на две категории: отчаянных поборников и планомерных воплотителей. Прототипами у первых значились вышеупомянутые шестнадцать аутсайдеров – разудалые хлопцы с ветром в голове и турпринадлежностями в руках. Их антиподы – «планомерки» – отличались разумом, вооружённым идейностью. Они не охотились за Рыбой, они её ловили – вдумчиво, тщательно, из поколения в поколение. Путём селекции ловцов были сформированы два культурно-первопроходческих лагеря: выдвиженцев и пареньнепромахов. Выдвиженцы разрабатывали Теорию рыболовли, пареньнепромахи – её Практику. Согласно преданию, основополагающий лозунг первого из выдвиженцев звучал так: «От Рыбы – к рыбе! От плавников – к окорочкам!» Современные его последователи продвинулись куда дальше и говорили уже на квазирыбьем языке. Переспорить их удавалось только пиявкам и некоторым другим помешанным на воде организмам. Впрочем, научная работа, осуществляемая выдвиженцами, приносила серьёзные плоды: количество пареньнепромахов, гибнущих во имя идеи, увеличивалось с каждым годом. Независимые эксперты, которые могли наблюдать работу практиков рыбной ловли, указывали на излишнюю гротескность смертей, приходившихся на долю типичных пареньнепромахов. Так, один из добытчиков Рыбы, упав с воздушного шара, разбился об водную гладь, другого завалило обломками старинного подводного замка, третий вообще скоропостижно умер, не успев даже выйти из дома и отправиться на рыбалку. Помимо безразличия к жизни, духовной неотёсанности и автоматической филигранности телодвижений, для пареньнепромаха требовалась ещё фортуна. А она, как известно, выбирает наилучшее. С этой точки зрения кандидатура Ипата являлась для Рыбы роковой. Подозревала ли она об этом там, у себя, на дне пруда? Трепетала ли всеми своими жабрами от безысходной участи? Сказать однозначно нельзя. Некоторые учёные, кстати, настаивали на том, что дышит Рыба с помощью насосов, периодически теряемых велосипедистами в окрестных лесах.
Не имеет смысла объяснять сейчас во всех премудростях и грандиозностях задумку, которую удалось осуществить Ипату и компании. Их подготовительные работы по излову легендарного объекта могли поражать воображение как местного аборигена, так и самого злокозненного мздоимца мировых столиц. Мы же обязаны придерживаться истины и справедливости, а в этой связи нельзя не упомянуть безымянных разработчиков-теоретиков, чьими интеллектуальными плодами пользовалась наша компания.
В частности, последнее поколение выдвиженцев установило, что, во-первых, ожидать от Рыбы можно всего, чего угодно, поэтому лучше её вообще не ловить. Во-вторых, выглядит она абсолютно по-всякому, а значит, считать Рыбой надлежит первый попавшийся предмет, выуженный из пруда. И, наконец, третье, самое важное, рассчитанное на непосредственно пареньнепромахов: двигаться Рыба предпочитает сверху вниз, подманить её можно при помощи народных музыкальных инструментов. Если играть достаточно весело, то Рыбу удастся почувствовать, а если при этом ещё и плясать – тогда, при радикально счастливом стечении обстоятельств, Рыба явится – причём так, чтобы ловцы не погибли. Представленную информацию выдвиженцы почерпнули из источников, вызывавших у многих серьёзное сомнение. Но поскольку оно (сомнение) возникало в основном у людей несерьёзных, их пошлый скептицизм подавляющим большинством исследователей напрочь отвергался. Многовековые традиции мышления предполагали некоторую возможность разработки логических стереотипов, касающихся естествознания как такового и биологии в частности. Количество рукотворного опыта стремилось уравновеситься с природной заданностью, что разумно вполне. Если бы подконтрольный человеку универсум вытекал за границы, отпущенные для него довременной константой, то полученная в результате конструкция обладала бы чрезвычайно аморфными очертаниями, что неизбежно знаменует собой беспрестанную эволюцию.
Отсюда берёт начало скепсис тех, кто подверг сомнению тезис о всеипостасности Рыбы. С другой стороны, и аксиомный характер заявлений о рыбьей готовности на всё породил двуехидный оскал у маститых натуралистов. Каким образом, вопрошали они, сообразуется ментальная напряжённость духа (особенно в горячих областях волевого спектра) с холодной, а проще говоря – фригидной начинкой плавникового организма, тем более, если учитывать тот факт, что плавников, как и прочих органов, понимаемых в протяжённо-буквальном смысле, у него нет? Подобная субстанция, вотягощённая тотальной самоотносительностью, безусловно должна авторасформировываться, причём со скоростью прямопропорциональной степени организационной халатности. Иначе биомиграционный процесс станет обратимым, и конечным его результатом явится сверхнормативный предмет, имеющий все признаки идеалистического примитива, ультраобусловленного вдобавок общеизвестным принципом «и нашим, и вашим».
Оппоненты данных гуманитариев яростно расплёвывались. Начиная с длинного перечня эпитетов, присущих, по их мнению, этим псевдоучёным и не имеющих настоятельного отношения к сути обсуждений, они затем переходили к более конструктивной аргументации, неопровержимая логичность коей заключалась в следующем. Как бы там ни выходило, но Рыба есть всенепременно существо надстоящее, по сравнению с известными нам жизненосителями. Тем не менее, существует она внутри системы представлений, а не вне её, иначе, о чём тогда вообще можно было бы говорить?! А раз так, следовательно, наличествовать могут только два варианта. Либо Рыба – Абсолют, но такой вариант устроит лишь хитроумного сумасшедшего, либо она – Неабсолют, однако с претензией. По всей видимости, тут просто следовало говорить о более высоком уровне бытийственной трансформации. Вместе с тем, каждому понятно: если располагать достаточным аппаратом научного анализа, вполне реально получение объективных, хоть и не полных сведений о вышестоящем при наличии одного только нижерасполагающегося. В частности, вся история того же естествознания служит доподлинным very well для указуемой методы. По её применении надлежит дожидаться своего часа. А когда час настанет, то и проблема снимется. Отсюда, – подводили черту защитники рыбьей неоднозначности, – видно, что, ведя разговоры о Рыбе, дело нужно иметь с рыбой. По малому узнается большое.
Рассуждая так, они брали обыкновенную треску и публично смотрели ей в глаза. Результаты незамедлительно сказывались. Сначала вычитать хоть какую-то информацию в мутных тресковых зрачках удавалось наиболее воинственным приверженцам Иерархической теории. Затем число узревших истину начинало расти и росло неуклонно. Тайну рассмотрели последовательно: специалисты узкого профиля, после них – широкого, затем – неспециалисты, а там уж и откровенные неучи сподобились, их мамки, бабки, сынки прыщеватые и даже собака Мерзавка из пиздецкого шапито, умевшая считать до четырёх и восьми десятых. Человеческий разум традиционно одержал сокрушительную победу. Учёных зауважали ещё больше, философов запрезирали ещё пуще. Спустя 14 лет со дня начала изысканий на тему трески, изыскатели составили Большую Толковую Энциклопедию Рыбных Понятий, Значений, Утверждений, Инсинуаций, Формулировок и Ругательств. Энциклопедия включала в себя 18.300 терминов, первым из которых значился «АБОРТ», а последним – «ЯХТА».
После того как страсти чуть поулеглись, встал извечно сакраментальный вопрос «как быть?», в широких кругах общественности более известный под формулировкой «что делать?» Совершенно метафизическим образом получалось, что делать, в общем-то, нечего. Онтологический барьер между причиной изысканий и изыскателями не преодолён. Можно сколько угодно жрать треску, в упор на неё глядя, но к Рыбе это имеет отношение сравнительно малое. Интерес к ней начал расслаиваться. Мыслящий люд всё дальше удалялся в дебри заумствований, постепенно уже близясь к обсуждению тигров и пауков, а люд простой вооружался удочками, сачками, мотыгами и обрезами, после чего уходил рыбачить. Зачастую навсегда.
В известном смысле, Ипат готовился к последнему, решительному штурму. К поступку многогранного свойства и столь же многогранного качества, сколь универсальным был коллектив, собранный для спецоперации. В случае дефицита решимости, авангардную роль исполняла бы Сифа. Окажись, что маловато отчаянности – подключается Аглая и царапается, и кусается, и крутится бешеной лисицей. Придёт скорбный час – вперёд выступит Федорушка, покропит святой водичкой, потрясёт бородкой. На худой конец, случись что, можно подстелить Колю Андрея – всё не так холодно спать будет. И за всем этим, как обелиск, как Александр Македонский, как асфальтоукладчик из молибденовых сплавов – Ипат. Крепкий, могучий, здоровый. Защитник…
В пять часов утра по среднепиздецкому времени фургон затормозил недалеко от берега. Вертолётный винт рефлекторно дёрнулся, и одна из лопастей рубанула вековой дуб. На беду Ипат как раз вылезал из кабины. Огромное дерево, доживая последние мгновения своей исторической жизни, решило напоследок отметиться, выбрав местом падения человека не менее огромного, чем оно само. Два организма столкнулись, водила с перепугу икнул. Послышался обширный звук тупого удара, и в ту же минуту небо на востоке прочертила молния. Рухнувший дуб глубоко ушёл в снег. Вскоре за корявым стволом показалась невредимая фигура. Ипат озабоченно шарил рукой в районе уха.
– Ебит… – озабоченно выругался он.
Ухо отсутствовало. Рука окрасилась кровью.
– …т-твою! – внятно закончил Ипат, скатал небольшой снежок и заткнул им пострадавшее место.
Водила боялся выдохнуть. Подойдя вплотную, Ипат угрюмо посмотрел ему между глаз.
– Прибыли, стало быть, – пискнул водила тоскливым голосом, – как есть.
Ипат выдержал душераздирающую для водилы паузу, вынул что-то из кармана, сунул тому за пазуху.
– Лады…
После того как отомкнули кузов, группа ловцов бодро выскочила наружу и, невзирая на метровой глубины сугробы, стала легкомысленно прохаживаться взад-вперёд, делая явно бесхитростный вид, рассчитанный на то, чтобы водила не думал лишнего.