Сейчас это была главная ее мысль. «Такого не прощу. Никогда не прощу. Никогда!»
И все. И нечего об этом говорить.
Сделав все дела, Римма направилась к начальнику. Его кабинет был внизу, возле раздевалки, под лаборантской. Маленький, уютный, теплый, под столом прятался обогреватель. И ноутбук перед носом – удовольствие.
Римма вошла спокойно – начальник все-таки. Но он по лицу ее понял: амба. И отшатнулся от ноутбука, как застуканный за нехорошим.
Бросил взгляд на часы, лицо выразило сожаление: не успел сбежать. Еще бы десять минут…
Римма все рассчитала. И этих десяти минут ему не дала. Она их целиком забрала себе. И все десять минут, без передышки: а-а-а, о-о-о, у-у-у!
И про отбойник этот, вечно невовремя ломающийся! И про то, что все отказываются помогать, хотя работа общая! И про то, что в лаборантской холодно, хотя обещали летом заменить батареи! Который год обещают! А обогревателями пользоваться нельзя, выискивают по всему комбинату нарушителей! А они женщины, мерзнут! А Жанка втихаря пользуется, знаем, где прячет! Ей-то можно, потому что у нее муж в конторе. И вообще, мыло не дают второй месяц уже. А руки вечно грязные. И больше она эту соль долбить не будет! Или чините отбойник, пусть им мужики колют, или она уволится! Ее давно в контору зовут, экономистом, а она тут сидит, табели составляет, и всю текущую документацию ведет. А пусть попробует Светка Трофимова вести – увидите, что будет. Потом никакая бухгалтерия не разберется…
Тут, в теплом кабинете, Римма дала волю и слезам – пришла пора. Плакала и говорила, плакала и говорила, и все с такой болью – начальник только в кресло вжимался и ничего не отвечал. И ждал только, когда этот потоп остановится, если остановится вообще.
Понимал он или нет истинную подоплеку происходящего – Римма не знала. Наверное, нет. Не вник еще. Не донесли. Завтра донесут – в подробностях. И, он, конечно, поймет, отчего Римма тут так разорялась.
Но это завтра. А пока он был целиком в ее власти. И она уж этой властью попользовалась от души. Все высказала, что накопилось, ничего не оставила. И по делу, и без дела валила в кучу, не разбирала. Наябедничала заодно на Жанку, но это ничего. Жанка не так ябедничает, они тут со Светкой Трофимовой прописались, каждый шаг про нее рассказывают, да и про всех остальных. А ябедничать – святое бабское дело, тем более, когда работы касается. Разве она только для себя одной бьется?
Так что пусть слушает.
А что он думал? Отсиживается тут, а бабы горбаться. Мог бы уже тысячу раз отбойник починить или хоть новый достать – начальник ты или нет? Балуешься все со своим компьютером. Балуйся, никто не против. Но надо же и дело делать!
И потом…
Валера не пришел. Но разве об этом скажешь?
И потому: а-а-а, о-о-о, у-у-у! Ровно десять минут.
И когда увидела краем глаза на часах без пяти пять, замолчала и поднялась.
– Я, наверное, вас задерживаю? – спросила она.
Начальник ошеломленно смотрел на нее. Ему еще не было сорока, мужчина взрослый, но иногда – пацан пацаном. Римме даже неловко стало, что она им так попользовалась. Втемную. Она видела – ему и сказать-то нечего. Уничтожен ее атакой.
А и ничего. Выживет. Пусть закаляется.
– Я пойду, – сказала Римма.
– Угу, – выдавил начальник.
– До свидания.
Римма вышла и задумалась: что бы еще сделать? Такого для себя полезного.
Не нашла ничего лучшего, чем заняться мытьем полов возле фильтров. Но это отняло у нее двадцать минут, а до конца смены – до прихода Любки – еще два часа.
И что делать – одной?
Пошла в лаборантскую. В дежурку же не пойдешь. Туда вообще теперь не пойдешь. Если конечно, Валера не прибежит, не извинится. Но и то надо потом выждать. Повоспитывать его. Он ведь тоже один быстро заскучает. С Костиком им говорить не о чем, Костик только и знает, что свой телефон терзать. А развлекает Валеру Римма.
Пускай теперь развлекает себя сам! Во всех отношениях.
В лаборантской было чисто, светло, зелено от обилия цветов и холодно до ужаса. Окна были большие – зачем они такие? Ветром выдувало все начисто, едва градусов десять держалось. Цветы, как только накатили морозы, сняли с подоконников, расставили на шкафах, на полу. Цветы все любили, и развели их – пропасть. Как оранжерея какая. Теперь боялись, как бы не пропали. Но те ничего, держались.
Римма не поленилась, да она вообще лениться не умела: сходила вниз, набрала теплой воды. Поднялась наверх, полила цветы, хоть чем их согреть.
Долго пила чай с конфетами. Вообще она худела в последнюю неделю. Заметила, что стала поправляться, урезала порции. Но сейчас как без конфет? И так тоска, а тут еще от вкусненького отказываться? Совсем тогда иди и утопись.
Хотелось и выпить, тоже чего-нибудь сладенького, вроде ликера или коньяка. В шкафу был спирт, им выдавали для работы. Валера иногда уламывал ее, и она отливала ему граммов тридцать – никогда больше. За спиртом следили строго все лаборантки, и Римма не хотела давать лишний повод для сплетен.
Заколебалась. Выпить? Начальник уже ушел, да и что ей начальник? Поди, так напуган, рад, что она оставила его в покое.
Пить одной не хотелось, вот что. Как алкашка какая. Да и тоска одной пить. Сиди молча, заливай горе. Этой участи для себя Римма признавать не хотела. Это для других, тех, которые жить не умеют. Она умела. Умела, и других поучить могла. И то, что пить ей сейчас не следовало, знала твердо.
Хотя и хотелось, что скрывать? Валера обидел ее сильно, так обидел – ныло все внутри.
За что он так с ней? Вот что вызывало недоумение. Это не просто так, это мстил за что-то, понятно. Ударил с расчетом, может, и давно задумывал. Значит, держал камень на душе. Но за что? Что она такого сделала? Кажется, только и старалась, чтобы ему угодить.
Мысли бегали по кругу, путались, не давали ответа. Римма сидела одна в большом, белом, холодном кабинете – и погибала.
Читать не хотелось. Холодно, да и какое чтение?
Могла бы посмотреть фильм на планшете, но все уже смотрела. Дважды. Надеялась, что с Валерой будут, как обычно, кроссворды решать.
О, как они любили это пустое дело – кроссворды. Приохотились к ним давно, руку набили – все повторялось бесконечно, – и потому решали быстро, как семечки щелкали. Римма всегда читала, вела игру и ждала, чтобы Валера первый сказал ответ. Уступала ему, так сказать. Она вспоминала быстрее его, знали примерно одинаково, но терпеливо ждала, чтобы он отличился. И только если вспомнить не мог, называла сама. Часами так баловались – получали удовольствие.
Кончилось удовольствие. Поганец этот Валера! И тут ей нагадил.
Больше заняться было нечем.
Да и не хотелось. В голове билось одно: как он смел да за что? А ухо ловило звуки снаружи: не идет? И дикие мысли лезли в голову, и мутно проглядывалось будущее: как теперь будет?
Когда в лаборантскую вошла Любка, Римма чуть не кинулась ей на шею. Хоть кто-то пришел, живой человек! А то она была в таком состоянии – Жанке бы обрадовалась.
– Пливет, – чуть картавя сказала, глянув на нее улыбчиво, Любка.
Что, знает уже? Не может быть.
Кто донес?
Но, присмотревшись к Любке, Римма поняла, что та улыбается по каким-то своим причинам.
– Ты чего радостная такая?
Любка была красива. Располнела с возрастом, но лицо ее было красиво – картинно красиво. И стать она сохранила царскую, дано же человеку. Хотя и болела тяжело, и операцию перенесла, и беды ее не обходили. Последняя хоть кого бы прибила. Муж Любкин, Вовчик, офицер в чине капитана, ревновал ее страшно. Сын уже служит, а он как в молодости. Даже еще больше. Пил крепко оттого. Но и не только. Ладно… Пошла она в середине осени с подругой прогуляться. А чего не прогуляться? Сын в армии, больше детей нет, мужу еды полный стол оставила. Имею право! Ну, и задержалась. Говорила, знакомых встретила, заболталась. Кто его там знает? Может, и заболталась. Но муж, озверев от ожидания, взял да и поджег дом. Они в частом секторе жили, дом был хороший, недавно ремонт сделали – денег вбухали. Он и раньше ей грозил, гонял не раз, драться лез. Трезвый – человек как человек. А как выпьет – сумасшедший. И вот до чего додумался.
Все сгорело. И ремонт, и мебель, и кухня – все. Пока пожарные приехали, от дома только задняя часть осталась. Какие-то вещи, одежда уцелели. А так – одни головешки. И две кошки сгорели – по ним Любка больше всего убивалась. И Вовчик как отрезвел тоже. Говорит, ревел как маленький. И по дому, и по котам, и вообще. Руки на себя наложить хотел. Его со службы чуть не поперли. Любка переехала жить к родителям. На развод подала. Вовчик умолял, на коленях стоял. Закодировался. Не простила. К сыну ездила, тот сказал: «Вернусь, убью». Парень здоровый, да еще в спецназе служит. И за мать обиделся, и за дом – где теперь жить? У родителей Любки две комнаты всего, она еще туда-сюда, а сын придет, его куда? И на папашу у него зуб, так что жди всякого.
Но Любка, поплакав первое время – вся зареванная ходила, – как-то и оправилась после. Опять похорошела, и глаза ее, серые, прозрачные, смотрели на мир с кошачьей прямотой и загадочностью. И улыбаться стала, молодо освещаясь, и засмеется – так вся целиком.
Отходчив человек. Тем и жив.
– Так… – махнула Любка рукой на вопрос Риммы. – У вас тут чего?
– А, – ответила Римма, – ничего хорошего.
Любка внимательней присмотрелась к Римме, к столу, увидела бумажные гробики от конфет, среди них траурную урну чашки – что-то поняла. Быстро скинула серую, козью шубу, присела к столу.
– С Валерой поссорилась?
Вот что значит подруга.
– Да ну его… – отвернулась было Римма.
– Рассказывай!
– Да что тут рассказывать?
– Римма! – шутливо стукнула пальцем по столу Любка.
И хоть в их дружбе ведущей была Римма, а Любка только ведомой – и по возрасту, на двенадцать лет младше, и по отношению к жизни, – Римма сейчас охотно подчинилась ее нажиму.
И рассказала все.
А что утаивать? Все равно все узнают. Тут тайны умирают быстро, сутки жизни максимум.
– Да… – протянула Любка по окончании рассказа. – Что это с ним?
Они переглянулись с Риммой особенными взглядами: что-то произошло странное. Любка тоже давно здесь работала, все механизмы отношений понимала до тонкости, ей ничего объяснять не нужно. И раз Валера не пришел – беда.
– Может, совсем ему плохо было? – предположила самое простое Любка.
– Ну… было плохо, – согласилась Римма. – Сидел никакой. Но понимал же все! Видел, что собираемся. Я позвала его отдельно…
– Может, слишком резко позвала? – улыбнулась Любка.
Она знала характер Риммы, и сходу угадала причину.
Одну из причин. Потому что Римма, хоть и брала ее в расчет, вовсе не полагала, что эта причина главная.
– Да нет, – ответила Римма. – Как обычно.
– Ясно! – воскликнула Любка. – А он мутный. Вот и обиделся.
– Но не до такой же степени! – возразила Римма.
– Ну да, – согласилась Любка. – Чтоб на соль не пошел? Наверное, очень сильно обиделся.
И она снова улыбнулась.
– Что это все улыбаешься? – подозрительно посмотрела на нее Римма.
Людка снова махнула рукой.
– Не обращай внимания. Тебе рада.
Она приобняла Римму за плечи.
– Да брось ты, подруга! Не бери в голову. Все они дураки одинаковые. Отойдет – первым прибежит.
Римма тоже так думала. Хотела думать. Так думать было правильно. Это лучше, чем накручивать себя.
– Ты же знаешь, они как нарежутся – все герои, а потом на коленях ползают.
Любка передернулась, вспомнив о своем.
– Звонил? – спросила Римма.
– Звонил, – вздохнула Любка.
– Что хочет?
– Чтоб заявление забрала.
– А ты?
– Не дождешься, говорю.
– Молодец! – кивнула Римма. – Не вздумай ему уступить. Сколько раз он обещал? А толку.
– Да, – затуманившись, ответила Любка.
Она немного помолчала, перебирая фантики на столе.
– Он хочет дом отстроить, – сказала она.
– Что? – изумилась Римма. – Дом?
– Ну да, – кивнула Любка. – там же фундамент весь целый. И задняя стенка осталась. И полный сарай всяких материалов – сарай же не сгорел.
Римма вытаращила глаза.
– Да он знает, сколько денег надо – дом отстроить?
– Он говорит, кредит возьмет. Узнавал в банке, ему дадут. Только небольшой, занимать по знакомым придется… Он все посчитал. Говорит, ради меня все сделает. Только чтоб я вернулась.
– И что? – от изумления Римма забыла про свое горе. – Ты веришь ему?
Любка замялась, опустила голову, замолчала.
– Не знаю… Он так просит.
– Люба! – воскликнула потрясенная Римма. – После того, что он сделал, я бы с ним вообще не разговаривала. Сколько ты от него вытерпела! И опять ему веришь?
– Да не верю я! – взмолилась Любка. – Но он так просит… И не пьет уже три месяца.
– И что? Три месяца – срок? Он и раньше бросал. На полгода хватало – максимум.
– Я тоже ему так говорю.
Любка посмотрела Римме в глаза. В глазах – детская растерянность и мольба.
– Люба! – сказала твердо Римма. – Не вздумай ему уступить. Это лишь бы тебя вернуть. Потом все по новой пойдет. Опять будешь голосить. Оно тебе надо?
– Не надо, – эхом отозвалась Любка. – Но если бы ты слышала, как он говорит… Говорит и плачет. Я никогда его таким не видела.
– Не видела? Ты что, встречалась с ним?
Любка спохватилась, но было поздно. Она покраснела.
– Да… Виделись… Недолго.
Римма так разозлилась – чуть кулаком не стукнула.
– Ты же мне клялась, что если когда и увидишь его, так только в суде!
– Да… – мялась Любка, мучаясь под свирепым взглядом Риммы. – Но он так просил…
– Да они все просят! – взорвалась Римма. – Когда им надо. А потом плюют в морду и делают, что хотят.
Любка со страхом покосилась на нее.
– Ты домой не пойдешь?
– Пойду! – выкрикнула Римма.
Она вдруг поняла, что Любка боится ее.
Ну и пусть боится. Дура. Поверила этому идиоту. Дом он построит. Как бы не так. Небось, уже задумал что-то пакостное. Как все они задумывают.
– Но ты зря так, Римма, – робко сказала Любка. – Он и вправду изменился. Если бы ты его послушала…
– Не хочу я его слушать, – отрезала Римма. – Не верю я твоему Вовчику, и тебе верить не советую. Он тебе голову дурит, а ты уши развесила.
– Да не верю я… – пробормотала Любка.
Римме на миг стало ее жалко. Чего накинулась? Бедная девка мучается, а она – кричать. Все Валера виноват! Довел до чего гад. Лучшую подругу чуть не растерзала. Хотя – и подругу надо поучить. Уж больно слаба на уговоры. Только пошепчут на ушко – и поплыла вся. Делай с ней, что хочешь. А потом – крики и слезы.
– И не верь, – гоня жалость, сурово приказала Римма. – Если ты его снова простишь, я на тебя обижусь. И помогать не буду. Слышишь?
– Слышу, – отозвалась Любка.
– Держись твердо. Решила бросить – бросай.
Римма улыбнулась, погладила Любку по голове.
– Да ты таких Вовчиков сто найдешь! На чёрта тебе этот алкаш?
Любка глянула Римме в глаза – отстраненно.
– Там скользко, – сказала она. – Иди осторожно.
– Я знаю, – ответила Римма. – Я всегда осторожна.
Расстались хорошо. Прошлись еще по Михалычу: тоже, старый козел, хорош. Как так, лезет со своими лапами, ласковый – оторви да брось. А как до дела доходит, начинает из себя инвалида строить, про болячки свои ныть. Хорошо хоть соли успел наколоть, прежде чем удрать. А мог бы и раньше психануть. Коз-зел.
Любке еще предстояло на соли убиваться. Но у нее хоть операторы – мужики нормальные. Оба с понятием и не задохлики какие. Хотя и Любке хватит. До ночи провозятся.
– Там два ведра почти полных, – наказывала Римма, одеваясь. – Фильтр не сработался, но ты посмотри…
– Ага, – кивала Любка, – хорошо.
И посматривала на Римму нетерпеливо.
Римме показалось, что та рада была, наконец, ее выпроводить. Ну, понятно. Получила за Вовчика, вот и дуется. А как ты думала? Молчать буду? После того, как ты сто раз тут ревела, жаловалась и клялась мне: никогда-никогда? Если ты забыла, то я помню. И тебе, дуре, не дам забыть. Потом же еще и благодарить будешь.