По мотивам одноимённого роман Ф. М. Достоевского
I
Ноябрь, оттепель, под утро,
На всех парах к вокзалу в срок,
Умчался поезд к Петербургу,
В тумане плотном, на восток.
Народец ехал отовсюду,
Из-за границы, кто бы знал!?
Но более простого люду,
По ниже классом, всяк устал.
Сидели рядом в третьем классе
Два пассажира у окна.
Не щегольской по виду масти,
Но поразительны с лица.
И в данный час судьба сводила
Двух удивительных людей.
Возможно, так она вершила,
Свой план божественных затей!?
Один был не большого роста,
Лет около двадцати семи.
Курчавый и черноволосый,
В прищуренных глазах огни.
Широкий нос, лицо скуласто,
Чело высокое в купце.
В улыбке наглая гримаса,
С мертвецкой бледностью в лице.
Он был тепло одет, в тулупе,
А потому в ночи не мёрз.
Его сосед продрог до жути,
В плаще из драпа, столько вёрст.
Сосед в плаще был тоже молод,
Лет двадцать шесть в сейчас.
Он белокур, и тощ, как в голод,
С бородкой востренькою враз.
Его глаза большие, голубые,
Во взгляде тяжесть, боль, тоска.
Черты лица тонки, красивые,
Болезнью тронуты слегка.
Лишь узелок в руках со скарбом,
То достояние его.
А на ногах башмаки в штиблетах,
Всё не по-русски у него.
С бородкой – был озябший сильно,
До посинения в лице.
Сосед в тулупе вдруг ехидно:
– Не зябко ли в том пальтеце?!
Сосед ответил: – Очень зябко,
Хоть нынче оттепель зимой!
Не ожидал, что здесь несладко.
Из-за границы. В дом родной!
На этом фоне завязался
Меж ними праздный разговор.
А белокурый не сдавался,
На все вопросы отвечал в упор:
– Четыре года не бывал в России,
Лечил в Швейцарии болезнь.
И судороги от нервов уморили,
Не вылечился, надобно учесть.
Черноволосый: – Деньги печку,
А мы им верим, как же так?!
В их диалог чиновник подключился,
Одетый дурно, красноносый, не дурак:
– То истинная правда! Он воскликнул.
Да-с, только силы переводим в прах!
Но пациент швейцарский заступился —
Его два года ихний врач лечил за так!
Белокурый молвил: – Господин Павлищев,
Который деньги на лечение давал,
Представился пред Господом! Я ж нищий.
Но родственникам это написал.
В итоге выяснилось – белокурый,
Стремился в Петербург де наобум.
Нет денег, негде жить, ну и натура,
Возможно, так и вёл его Фатум?!
Тут красноносый уколол обидно:
– Всё достояние ваше в том мешке?!
Какой вы родственник, по вам же видно,
Хотя Епанчина добра к подобным, налегке.
Всезнайка красноносый был навязчив,
О родственниках знал, как о себе.
Где, кто служил, на ком зело женился,
Про их достаток, что в какой избе!
Да, в обществе встречаются всезнайки,
Обременённые пытливостью ума.
Но знания их, как домохозяйки:
Кто, с кем, зачем, возможное куда.
Черноволосый в это время заскучал,
Смотря в окно рассредоточив взгляд.
Зевал он, с нетерпением ожидал,
Когда же поезд прибудет на вокзал!
– Позвольте-с, с кем имею честь?!
Воскликнул красноносый господин.
– Князь Мышкин, Лев Николаевич,
С готовностью ответил гражданин…
– Князь Мышкин?! Ох, не знаю-с,
Что даже не слыхал про вас.
Воскликнул борзо красный нос,
Сим сделав грубый реверанс.
– Ещё бы! Вмиг ответил князь.
Единственный, возможно, я.
С Епанчиной быть может связь,
По родословной у меня!?
Черноволосый вдруг спросил:
– Наукам обучались вы?!
Больного разве кто б учил?!
– Я не обученный, увы.
– Рогожиных знаете?! Сказал он.
– В России я не знаю никого.
– Так вы наверное Рогожин?!
– Парфён Рогожин, что с того.
– Парфён, Рогожин, славно как!
Чиновник красноносый восклицал.
– Отец большой оставил капитал,
За два миньона, жалко дух отдал?!
Рогожин: – Ты откуда знаешь, тоже,
То сколько денег батенька скопил?!
В Перми я, во горячке чуть не помер,
О смерти отца братец меня не известил!
Князь удивленно оглядел Парфёна,
Как дивно – наследный миллионер!
Чиновник вился рядом, как ворона,
Льстя тут Рогожину на свой манер.
Рогожин – князю: – Все думают я болен,
А я больной тихонько сел в вагон!
Приеду – заявлюсь, пусть брат спокоен,
Как порешит, а может будет миллион.
– А пять недель назад, как вы, Рогожин-князю,
Лишь с узелком бежал я в тётушке во Псков.
Отец хотел прибить меня, похоже сразу,
Но помер сам! Вот был отец суров.
– За что так батенька рассержен,
Что сотворили в жизни вы?!
– Настасья Филипповна, конечно,
Мой грех и раздражение семьи.
Чиновник тут же подхватил сю тему:
– Настасья Филиппова?! Ого!
Рогожин: – А то вы знаете богему.
– А вот и знаю-с, что с того?!
Она же знатная Барашкова и барыня,
Чиновник молвил тут же им.
Имеет отношения в точь с Тоцким,
Он капиталист и друг Епанчиным.
Рогожин удивился знаниям соседа:
– И ведь не лгал, её де знает чёрт!
– Да, Лебедев всё знает, Ваша светлость!
Я с Лихачевым ездил сколько вёрст.
Рогожин: – А она, что с Лихачевым?!
Чиновник: – Нет-с, наветы все о ней.
Болтают спьяну офицеры в ложах.
Нет, только с Тоцким, более ни с кем…
– Всё так и есть! Сказал Рогожин.
О том мне Залёжев гласил.
Её на Невском я приметил,
Когда из магазина выходил.
А Залёжев: – Она тебе не пара!
Она княгиня, кто ты ей?!
Жениться Тоцкому пора настала,
Ему за пятьдесят, скорей.
– Мне Залёжев внушил тогда же,
В театре можно встретиться бы с ней.
Смотреть балет она желает в ложе.
Родитель за балет убил бы нас, ей-ей!
А тут покойник мне даёт наутро
Билеты в десять тысяч номинал:
– Иди сменяй, отдай конторе ссуду,
А остальное мне верни, так указал!
Я деньги взял, и с ними к ювелиру.
Купил подвески – камни, что с орех!
И к Залёжеву, поедем-ка Настасье,
Я сам не свой, не думая, что грех.
И вот мы в зале, а она пред нами,
А Залёжев ей просто: – Блага весть!
Подарок в память встречи с вами,
Принять соблаговолите в вашу честь!
Она раскрыв, взглянула, усмехнулась.
– Благодарите друга в добрый час.
Рогожин так любезен! Улыбнулась.
Откланялась, ушла без лишних фраз.
Эх, князь, зачем тогда же я не помер?!
Обворожила бестия меня!
Тут Залёжев мне: – А с деньгами номер?!
Как отчитаюсь перед батей я?!
А я хотел и вправду головою в омут!
Мне всё одно теперь в дому конец.
Чиновник подержал Парфёна довод:
– Покойник за целковый удушил – купец!
Отец меня тогда охаживал на славу,
И запер дома, обещал поддать к ночи!
У Настасьи Филипповны на встрече,
Он плакал, умалял, таки вернул свои.
Тогда Настасья Филипповна сказала:
– Возьми же эти серьги – борода,
Теперь они мне во сто крат дороже,
Коль над Парфёном вот такая то гроза!
Я двадцать рублей тут взял у друга,
И на авто помчался к тётке в Пермь.
Запил там и в горячке бился худо.
Читали святцы, выжил, а иначе смерть!
– Ну-с, запоёт Настасья Филипповна,
Чиновник захихикал, руки тёр.
Подвески ей аукнутся, теперича,
Такими наградим, уж ты поверь!
Вот и вокзал за окнами вагона,
Встречает Залёжев с перрона мил!
Рогожин-князю: – Эх, судьба ядрёна,
За что ж я вас в дороге полюбил!?
Ко мне вы приходите без поклона,
Одену вас, обую просто шик!
Затем мы с вами двинется колонной
К Настасьи Филипповне и напрямик.
Князь тоже с удовольствием отметил,
Что за любовь его и теплоту,
Он обязательно к Рогожину приедет,
Ценя души бескрайней широту.
– До женщин вы большой охотник?!
Спросил Рогожин невзначай.
– Я болен, нет же. Князь ответил честно.
– Вы ж как юродивый, ни чай?!
Тут вся ватага вышла из вагона,
И кто куда уже держал свой путь.
Князю на Литейный от перрона.
Он взял извозчика, чтоб шикануть…
II
Генерал Епанчин живший в доме
От Литейного невдалеке,
Пять шестых его дома в найме.
И поместье близь на реке.
На Садовой большой дом, доходный,
В уезде фабрика. Ну Генерал!
В старь на откупах был, ох проворный,
Мытарством нажил свой капитал.
Слыл человеком с большими деньгами,
И со связями где-то в верхах!
Не образованный, славен делами,
Из солдатских детишек, не ах.
Ловкий, умный, при этом и скромный,
Сочетаний тех редкий букет!
Был сердечно по русскому добрый,
Интересный до селе портрет.
Как и все, передёргивал в карты,
Ставил крупные суммы на кон!
Пятьдесят шесть ему вроде бы в марте.
Он в расцвете, ну просто барон!
Жена – Мышкиных, древнего рода.
Три созревшие дочери вряд:
Александра, Аделаида, Аглая,
Хороши все княгини на взгляд.
Двадцать пять уже Александре,
Двадцать три Аделаиде сей час.
И младая Аглая, что Ангел,
Двадцать лет ей минуло, как раз.
Умны все, образованны, славны,
Талантливые каждая в своём.
Они друг с другом солидарны,
Скромны, что удивительно, втроём!
Но впрочем злые языки в округе
Роптали: – Как начитанны они!?
И замуж не торопятся подруги,
К известному обществу холодны.
В квартиру генерала позвонили,
Пробил уже одиннадцатый час.
Ливрейный у порога долго думал,
Переспросив: – Вы точно князь?!
Тут князя к генералу проводили,
В приёмной аудиенция, как раз.
А узелок оставить предложили,
Он диссонировал с титулом князь!
Камердинер всё ещё в сомнениях:
– А Вы из-за границы, верно князь?!
– Да, сейчас я только из вагона,
Не сомневайтесь! Добро посмеясь.
– А цель какова вашего визита?!
– Я только познакомиться и всё.
– Последний я из рода Мышкин,
Жена Епанчина родя мне и всего.
Лакей был так испуган этим.
– Вы родственник?! Он бормотал.
– Писал из-за границы я об этом,
Мне не ответили, как я не ожидал.
– А примут ли меня, так то и будет.
Не примут, будет тоже хорошо.
А генеральша свою породу ценит,
Я слышал это и не от одного.
– Снимите плащ и узелок оставьте.
Идёте на приём! Сказал лакей.
Князя в пиджаке, часы с цепочкой,
Приличный вдруг приобрёл скорей.
Неторопливый диалог с лакеем,
Продолжил князь – родной язык зудит.
– В Швейцарии погоды хоть теплее,
В домах не топят, холод не щадит.
Припомнили они, где суды лучше,
И почему-то к казни перешли.
Отметил князь, казнят там, Боже!
В России казни так и не ввели.
Князь вспомнил, как на эшафоте,
Преступника казнили там.
Как гильотина срезала часть плоти,
Вмиг голова и тело пополам.
Какие в этот миг переживания,
Казнимый ощущает человек?!
Немыслимо и вынести страдания,
Сказал же: – «Не убий» во век!
И самая большая боль не в ранах,
А в ожидании последнего мгновения,
Душа из тела вырвется бездарно,
Так разрывая чувства без сомнений.
И осознание, что вот тебя убьют,
Не вынести без сумасшествия.
Пусть в небесах душе твоей приют,
Конец ознакомительного фрагмента.