Положив телефон в боковой карман сумки, старательно имитирующей своим принтом шкуру леопарда, я вернулась к письму.
Ничего не могу с собой поделать. Но это панибратское американское «Hi!» меня, мягко говоря, коробит. Именно так и начиналось письмо, адресованное мне. А потом, несмотря на то что смысл предложений полностью доходил до меня со второго или третьего прочтения, волосы на моей голове зашевелились.
Во всяком случае, так мне показалось.
Это были два листка в линейку, вырванных из блокнота и полностью исписанных мелким почерком. Однако, несмотря на то что буквы были печатные, воспринимать текст было невероятно сложно. А ещё мучил постоянно всплывающий вопрос, который и отвлекал от чтения… Кто это? Мужчина или женщина?
Всё, больше не буду себя так истязать! Скопировав письмо, загнала его в онлайн-переводчик. Получилось коряво, как всегда, зато быстро! Итак:
«Привет!
Боюсь спугнуть тебя, если с ходу говорю, что знаю тебя. Просто я сегодня хочу рассказать тебе одну историю:
Побережье Адриатики с его пустынными пляжами и невероятного оттенка бирюзовой водой осталось далеко позади. Бронзовая кожа и слегка выгоревшие русые волосы – награда за часы, проведенные под лучами ласкового августовского солнца. Я – среди других туристов. Намечается какая-то, и вероятнее всего, малоинтересная экскурсия.
Мучаюсь: идти или нет? Любознательность, ладно, не буду себе льстить, всего лишь обычное любопытство одерживает верх.
Иду.
Музей. Просто обыкновенный музей. Наш румынский гид, Юстин, искренне удивлен. Спрашиваю:
– Что-то необычное? Движущиеся картины? Может, ожившие статуи?
– Да нет, представляешь, нас по музею будет сопровождать Сам.
– Что значит Сам? – спрашиваю я, почти зевая.
– То и значит, что сам директор музея. Говорят, впервые за многие годы. Ну и зачем? – всё ещё продолжая недоумевать, тараторит Юстин.
Фойе краеведческого музея. Нас приглашают пройти в первый зал. Сразу возникает стойкое ощущение, будто вас поместили внутрь огромной бархатной шкатулки. Стены цвета спелой вишни украшают мечи и шпаги. В стеклянных витринах – драгоценности и короны.
Всё сверкает и блестит, как и полагается. Безумно дорого и красиво!
Никто не заметил, как он вошёл.
Высокий мужчина, скорее всего, лет сорока пяти. Чёрные волосы едва тронула благородная седина. Тёмно-синий костюм, ослепительно белая батистовая сорочка.
Лишь только я отвела взгляд от его элегантного шейного платка, как тут же столкнулась с ним взглядом…
И в его глазах был не просто интерес, нечто иное. Так бывает, когда совершенно внезапно на тебя обрушивается понимание, что перед тобой – представитель твоего клана, твой единомышленник. Человек, который всё понимает без слов.
Не знаю, сколько прошло времени: час, минута… Не помню. Я держалась позади группы, слушала переводчика, плохо понимая ломаную речь. Экскурсия близилась к концу. Нас поблагодарили за терпение, и мы направились к выходу.
– Я хочу показать вам нечто совершенно уникальное, – вдруг обратился он только ко мне на чистейшем русском языке, легонько направляя меня в сторону стоящей в отдалении скульптуры юной Грации.
Я слушала вибрации его голоса и, находясь словно под гипнозом, что-то отвечала.
Наш гид, пересчитавший в автобусе всех по головам и недосчитавшийся одной, вернулся в фойе. Увидев нас, он оторопел, превратился в «соляной столб»… Его лицо выражало сразу целую гамму чувств. А когда наконец к нему вернулась способность передвигаться, он схватил меня за руку и буквально оттащил от гостеприимного директора музея.
– Printesa, sunteti invitati si-au dat acordul. Mai mult decat nimic nu are sens![1] – услышала я вслед…
– Я, конечно, изучал древние наречия нашего языка, но этот плохо понимаю. Откуда ты знаешь румынский? – спросил меня Юстин, усаживаясь на соседнее кресло в автобусе.
– Шутишь? Мы же на русском говорили. Он рассказал мне о том, что многие посетители трут ногу Грации, чтобы исполнилось их заветное желание. Примета вроде такая. Я тоже… – вдруг осеклась я, поняв наконец что значат последние слова, произнесенные великим князем.
– Я дала согласие… – прошептала я…»
Эта история показалась мне чуть более романтичной, чем та, что случилась со мной, но… Боже мой, я вновь ощутила, как лёгкий ветерок играет с моими волосами, и почувствовала, как падает вниз сердце, когда наш автобус, петляя на поворотах карпатского серпантина, поднимается всё выше и выше в горы. Всё было именно так, как изложил неизвестный автор, направляя необычное письмо мне…
Во всяком случае, гида действительно звали Юстин!
Кроме этого загадочного письма в конверте оказалась старая, сложенная в несколько раз газета…
Глава 3
Под лупой
Итак, что мы имеем?
Первое. Ева оказалась совершенно ни при чём. Да и вообще, почему это мне в голову взбрело, что она хоть пальцем пошевелила и что её слова, сказанные в редкий момент откровенности, так быстро имели бы продолжение в каком-нибудь альтруистическом порыве? Ева может быть последовательной только тогда, когда дело касается её непосредственно.
Увы!
Второе. Из письма ничего не следовало. Будет ли продолжение?
Возможно, кто-то просто подшутил. Помнится, по возвращении из Румынии я эту историю одной только Еве рассказала во всех подробностях, наверное, не менее десяти раз и даже при гостях, и по телефону, чтобы как-то развеять мысли об избранности. О том, что всё в нашем мире происходит не случайно…
И вот, только немного успокоилась и решила, что всю эту необычайно красивую сказку придумала я сама и, возможно, под впечатлением «Сумерек»… Может быть такое? Вполне.
И вдруг это письмо…
Взяв конверт и поднеся к нему лупу, я стала тщательно изучать небольшой штампик адреса отправителя в левом верхнем углу письма. Твёрдое убеждение, что кто-то намеренно смазал оттиск так, чтобы разобрать что-либо кроме фамилии стало невозможным, только укрепилось.
D. Frost.
Забавно. Ведь на русский манер фамилию Фрост можно интерпретировать как Холод, Мороз или Морозов…
Ну-ну, значится, мы с вами, уважаемый рассказчик, ещё и однофамильцы!
А вот мой адрес был выведен очень тщательно, словно человек боялся, что письмо может затеряться или попасть в чужие руки.
Интрига.
Моя или мой таинственный незнакомец – ещё и хороший психолог. Ведь пришли он письмо на мой электронный адрес, я на сто девяносто девять процентов уверена, что сочла бы его за спам и удалила бы, даже не раздумывая и несмотря на то что в теме письма было бы указано какое-нибудь сигнальное слово, например «Важно» с тремя восклицательными знаками. Спам – он и в Африке спам.
Зато бумажные письма я обожаю. Конечно, не казённые, текст которых известен заранее, ну, или за редким исключением…
А ставший теперь модным Postcrossing меня, как ни странно, мало вдохновляет. В сети меня почти нет, разве только покупки я делаю на любимом сайте Victoria's Secret[2].
Вот и получается, что самый надёжный вариант – безнадёжный!
Отправить письмо по почте. И на всякий случай именно так: красивое, солидного размера, для верности вложить в конверт А4 газету с цветными фотографиями… И, конечно, наклеить побольше марок «I LOVE YOU!».
Вот и всё!
А я, как под гипнозом, проглотила наживку. И поскольку в конце письма не следовало никакого: «Жду ответа…», я не успокоюсь, пока эта ситуация не прояснится.
Остаток выходных я провела, читая старую книгу, постоянно отвлекаясь и думая о письме. Пока вдруг меня буквально не пронзила неожиданная мысль: «А только ли для веса та старая газета?» Развернув её, я наткнулась на статью, посвященную кинопремии «Оскар», которую в очередной раз так и не получил Леонардо ди Каприо за главную роль в фильме «Великий Гэтсби». Интервью было обведено красным фломастером…
Я посмотрела на диван. Там, дожидаясь меня, лежала раскрытая книга Фрэнсиса Скотта Фицджеральда в красном твёрдом переплёте. Что сказать?
Это был роман «Великий Гэтсби»…
Я почувствовала себя такой беспомощной. Меня словно кто-то изучал под микроскопом, как недавно я, пытаясь прочесть обратный адрес на конверте, вооружившись лупой. Обо мне и о моих пристрастиях кто-то знал больше меня самой… А теперь ещё и злорадствует!
Или…
Или пытается что-то сказать, но тщательно дозирует информацию. Я совершенно запуталась. Выключила свет. И просто заплакала. А когда заснула, то во сне уговаривала себя, что всё это нелепый, глупый сон. И завтра, проснувшись утром, я не найду никакого письма.
Наивная.
Утром письмо никуда не делось. Оно лежало на подоконнике поверх раскрытого романа. Я демонстративно задвинула шторы и, согрев чайник, позавтракала.
Настроившись на понедельник, оделась, покормила оголодавшую стайку за стеклом аквариума, болтающую о непогоде, и выпорхнула на улицу.
Действительно, с утра моросил дождь, добавляя цвета, вернее, глубины в окружающий пейзаж. Деревья и цветы, умытые и нарядные, просились на холст… Опять будоража мысли о заброшенной живописи и спасая от других, непривычных пока раздумий о неизвестном авторе.
Открывая двери лаборатории, я уже окончательно успокоилась и до вечера, как ни странно, ни разу не вспомнила о злополучном письме…
Из дневника Евы:
23 августа 1998.
Воскресенье.
Бывает очень непросто начать разговор даже с самым близким на Земле человеком.
Кажется, будто слова застревают на языке, цепляются за его сосочки, и единственное, что остаётся, – это проглотить их.
Мама, я надеюсь, что ты никогда не прочтёшь эти строки.
Я пишу все эти слова, потому что иначе задохнусь или лопну под их напором.
Они такие колючие.
Я даже ненавижу себя, потому что допустила подобные мысли.
«Мир полон сюрпризов!» – так ты успокаивала меня, когда я скучала, ты заставляла верить в самые невероятные истории, чтобы поднять мне настроение.
Ты подсовывала мне новые книги, полагая, что они смогут отвлечь меня от грустных мыслей…
Глава 4
То, что остаётся
Август баловал тёплой погодой. Я жила в предвкушении замечательной поездки. Специально прогуглила и выбрала наиболее интересные экскурсии. Тур в Хорватию – моя самая трепетная и хрустальная мечта.
Вообще я очень люблю путешествовать. И все деньги, которые остаются благодаря моему спартанскому образу жизни, я трачу именно на этот вид человеческой деятельности. Ещё я делаю небольшие зарисовки и фотографирую памятники или пейзажи с необычного ракурса. Коллекционирую впечатления, записывая самые первые мысли, которые приходят в голову, едва я ступила на землю новой для меня страны.
Ничто не омрачало подготовку к отъезду. Ничего сверхординарного или хоть чуточку необычного. Никаких писем и звонков.
Тишина.
Я решила, что завтра заеду к Дореми попрощаться, а через два дня я буду уже в Москве. Переночую в Измайлово, а утром снова самолёт. На этот раз прямиком в Дубровник!
И – да здравствует море, отдых, новые впечатления, встречи и снова…
Да здравствует море!!!
В самом радостном и беззаботном расположении духа я открыла двери университетского общежития, сразу даже не обратив внимания на какой-то глухой удар за ними. За дверьми, ведущими в мою обитель…
Когда я вошла, он был ещё жив. Мужчина лежал на полу. Глаза, обращенные в небо, были открыты. Правда, небо ему заменял высокий потолок нашей пятиэтажной общаги.
Возможно, это был какой-то самый последний безотчётный импульс… Он протянул мне руку и произнёс:
– Теперь нить оборвалась!
Его рука дрогнула, и он как-то сразу изменился в лице, словно окаменел.
Я стояла прямо у дверей не в силах пошевелиться. Этот незнакомый человек был первым, кого я видела мёртвым…
Винтовая лестница – не самое удачное изобретение человечества. Крутая и узкая, она устремилась вверх.
Как ни странно, меня не тошнило, да и вообще, не было никаких неприятных ощущений. Я смотрела на него, как на опустевший сосуд. Как на тело, из которого только что выскользнула жизнь…
Из дневника Евы:
23 января 1999.
Суббота.
Одна. Одна. Одна…
Если вы когда-нибудь сгорали на солнце до волдырей, а потом кожа слезала, оставляя влажные красные круги, то вы можете понять, как это больно! Таська, наверное, тоже не может до конца принять это решение.
Но родители непреклонны.
У мамы – любовь, у отца – обида.
Мне так хотелось обнять Таську на прощание, но она замерла, как мумия… Нет. Я буквально почувствовала, что у неё отросли колючки. Я побоялась подойти к ней.
Просто, смахнув слёзы, села в машину и больше не смотрела в её сторону. Когда машина тронулась, я оглянулась. Мне показалось, что сестра, не веря во всё происходящее, вытягивала шею, смотрела и смотрела вслед отъезжающему автомобилю…
Стрит-азбука на стенах общежития Томского государственного университета стала самой большой в России. Студенты разработали индивидуальный дизайн для каждой буквы.
Томск, 2019 год.
Глава 5
Дореми
С Дореми мы познакомились в сентябре две тысячи восьмого года, нам было по двадцать три, и мы пришли на первый урок композиции первого же курса вечерней художественной школы.
Дореми – очень красивый молодой человек, одет был в белый свитер с рельефным узором «косичка», который самым беззастенчивым образом только подчёркивал его природную привлекательность. Я, сидя чуть правее и позади остальных у окна, бесцеремонно рассматривала собравшихся, то и дело возвращаясь и любуясь крупными шоколадными кудрями незнакомого парня.
Он спиной почувствовал мой цепкий взгляд, встал и, передвинув стул, сел со мной рядом. Так началась наша дружба.
Именно дружба.
У нас совпадали вкусы и привычки. Всё, кроме одного… Дореми оказался законченным романтиком и однолюбом. Его первая любовь, девушка с редким именем Кира, давным-давно уехала из их родного Хабаровска, когда Дореми было шестнадцать, даже не подозревая о чувствах молодого человека.
Какое-то время он пытался найти её в Сети и не терял надежды, но пока это не принесло никаких результатов.
Девушка словно испарилась… Возможно, конечно, просто вышла замуж и сменила фамилию или вообще пользовалась каким-нибудь странным ником. Да и Дореми она знала под другим именем…
Когда его родители, молодые хирурги, работавшие в клиническом центре онкологии, ждали первого ребёнка, они просили Бога об одном: «Господи! Пошли нам девочку. А имя мы ей уже придумали. Мы назовём её Софьей! Боже, ведь ты не допустишь крушения наших надежд. Да и нет у нас для мальчика никакого подходящего имени! Разве только Дормидонт!»
Наверное, Бог не услышал их молитвы.
Или же у него были совершенно иные планы…
А возможно, он воспринял обращение будущих родителей как вызов или шутку и таким образом подшутил сам. Можно, конечно, допустить, что это имя ему просто пришлось по душе…
Но в положенный срок родился крепкий и здоровый малыш. Только это был мальчик. Красивый темноволосый мальчик!
Родителям Дореми ничего не оставалось, как трижды кивнуть в знак согласия, когда повидавшая многое на своём веку пожилая сотрудница загса трижды повторила свой вопрос, облекая его в различные слова:
– Очень необычное имя… Греческое. Старинное. Мне так и записать: Д-О-Р-М-И-Д-О-Н-Т?