– Имел удовольствие читать некоторые из ваших опусов. Те, что в газете напечатаны, очень недурны. Остро, зло и прямо в десятку. А вот те, которые вы иногда читаете своим приятелям… прямо скажу, не вызывают положительных эмоций. Это попахивает поклепом на нашу с вами Советскую Родину, на нашу жизнь. Вы же комсомолец, Кольцов. Подумайте хорошенько, куда это все может вас привести? Сейчас вы просто пишете пасквили, читаете их в узком кругу. Потом обратитесь к самиздату, а дальше что?.. Прощай, университет, прощай, свобода… Подумайте о своем будущем, о своей маме. Не стоит ее огорчать. Согласны?
Алик замер с открытым от удивления ртом. В самом страшном сне он не мог представить, что его скромной персоной интересуются органы. Два последних года он сотрудничал с Московской районной газетой, куда устроился по протекции профессора с факультета. В основном поручали писать фельетоны, и он отрывался по полной. Платили неплохо, к тому же Алику самому доставляло огромное удовольствие разоблачать негативные явления общественной жизни. На публикации приходили отклики: зачастую хвалебные, но иногда с угрозами, и последнее он считал высшей оценкой своего творчества. Значит, дошло до тех, кого он клеймил, значит – проняло. Публикации выходили под псевдонимом «Алик Круглый», и ему казалось, кроме редактора никому не известно о его авторстве. А что касается тех произведений, которые не вызвали положительных эмоций у сидящего напротив человека – они вообще были сокровенной тайной. Эти рассказы он читал только самым близким, самым доверенным друзьям, и то не часто. И хотя в них он никого не обличал, не кричал о тупости и никчемности системы (в чем сам был уверен на все сто), но жизнь простых советских людей была изображена им достаточно правдиво и отнюдь не в радужных тонах. Никак и нигде этот товарищ не мог прочитать его рассказы – Алик никому их в руки не давал. Значит, содержание «опусов», как выразился этот тип, ему кто-то довольно подробно пересказал.
Алик никак не отреагировал на слова о своей писательской деятельности. Тупо уставившись в пол и чувствуя пристальный взгляд сотрудника, он прикидывал, как должен отвечать на поставленный вопрос. Наконец оторвал глаза от затертого линолеума и согласно кивнул. Тип в черном костюме тут же поднял трубку телефона и пригласил кого-то. Через минуту в кабинет вошел отец Артема. Едва он поздоровался, Алика отправили в коридор, где на стуле уже сидел его друг. Ребята переглянулись, но обмениваться комментариями не стали. Артем только провел ребром ладони по горлу и состроил дурацкую рожу. Его отец пробыл в кабинете недолго, а когда вышел, жестом приказал ребятам следовать за ним.
– Вы как там вообще оказались? – спокойно поинтересовался он, когда все трое оказались на улице.
– Нас Кузнецов пригласил, – пояснил Артем.
– Два идиота. Ваш Кузнецов или штатный провокатор, или просто подонок. Тебя подвезти? – предложил он Алику.
– Спасибо, мне недалеко.
– Про то, что здесь произошло – забудьте, и никому не рассказывайте. Я договорился, по месту учебы не сообщат. В принципе, вы ничего не успели противозаконного наговорить, а эти американцы – члены антивоенной организации. Они здесь по приглашению МИДа. Так что… А вообще-то, и статью такую с месяц назад отменили.
– Какую статью? – не понял Артем.
– Семидесятую. «Антисоветская агитация и пропаганда».
Отец Артема не стал вдаваться в подробности, просто обреченно махнул рукой и, подталкивая впереди себя сына, двинулся к припаркованной неподалеку машине. Алик постоял немного, глядя им вслед, развернулся и поковылял в сторону общаги. Единственным его желанием на данный момент было залезть под душ, а после завалиться спать. Однако на вахте его ожидал сюрприз. Злая как черт комендантша общежития преградила путь и заорала благим матом:
– Кольцов! Ты где шляешься?!
Усталость и полусонное состояние мгновенно улетучились. Состроив смиренно-виноватую гримасу, Алик замер по стойке смирно перед грозной фурией. Дело в том, что это было общежитие чужого ВУЗа и Алик пристроился в него совершенно случайно. На первом курсе ему не удалось получить жилье от университета, а мама и слышать не хотела о возможном возвращении сына домой. Она готова была работать в три, в четыре смены, только бы иметь возможность гордо отвечать на вопрос о месте учебы сына: «МГУ». В ее устах эти буквы звучали торжественно и немного надменно. Первые три месяца Алик снимал комнату в районе Шлюзовой набережной за баснословные для него деньги: цены на жилье в Москве не просто кусались, они сжирали студенческий бюджет целиком, и если бы не мамина помощь… Но неожиданно проблема решилась. Как-то к нему подошла девочка с параллельного потока и просто спросила:
– Тебе нужно общежитие?
– Да, – прохрипел обалдевший юноша.
Девушка оказалась племянницей комендантши общежития технического ВУЗа, и вот уже три года Алик периодически писал за нее рефераты и курсовые работы. Люда была не то чтобы тупая, но жутко хитрая и ленивая.
Как же он мог забыть, что вчера был последний срок сдачи реферата по журналистике, а это значит, что племяшка Зои Федоровны попала на заметку одному из самых зловредных преподов университета. Алик даже не пытался успокоить разъярённую комендантшу – по опыту знал, что это бесполезно.
– Я тебя выселяю! – проорала Зоя Федоровна.
Скроив на всякий случай страдальческую физиономию, Алик покорно побрел под ее конвоем в свою комнату, собирать вещи. Вопрос с выселением его не очень волновал, не первый раз такое случалось. Через несколько дней комендантша успокоится, и он снова окажется в привычной обстановке. А пока… Пока найдется, где приклонить голову. Чего-чего – а друзей у Алика было предостаточно.
Не успел смолкнуть хрипло дребезжащий звонок, как за обшарпанной дверью лязгнул тяжелый засов. Алик вздрогнул и слегка поежился от возникшей ассоциации с местом, где они с Артемом провели чуть не целые сутки.
– А, это ты? Заходи, дорогой друг Карлсон!
Моня любил подхватывать словечки и фразы из фильмов, и ловко вставлял их в свою речь.
– Скажи, Моня, на хрена тебе такой засов на дерьмовой двери? Я ее одним ударом ноги пополам сломаю.
Хозяин квартиры затянулся сигаретой и выпустил дым Алику в лицо.
– Так это хата моей бабули. Побаивалась старушка, вот и прилепила мощный засов. Главное – замок, а что дверь говно – не важно, – рассудительно заявил Моня. – Типа плацебо. Не лечит, но на душе как-то спокойнее.
Хлопнув по протянутой ладони хозяина, Алик прошел в комнату. Мебель в ней практически отсутствовала: лишь пара стульев и огромный разложенный диван. Диван Моня не складывал намеренно – ему казалось, так он привлекает удачу. Под удачей понималось заманить к себе очередную «мадам», поэтому диван всегда должен находиться в боевой готовности.
Алик швырнул на диван свою сумку и с размаху плюхнулся рядом с ней. Ложе приветственно скрипнуло, и этот звук разбудил воспоминания о весьма приятных часах, проведённых в этой комнате. Алик вздохнул, поднялся и подошел к окну, на котором болтались непонятного цвета шторы. За черным стеклом по проспекту спешили автомобили с включенными фарами. Поток машин в темноте приковывал взгляд, завораживал. Говорят, можно часами смотреть на огонь – но движущаяся внизу автомобильная река также не отпускала, не давала отвести глаз. Наконец он вернулся к дивану, открыл сумку и начал перебирать свое барахло. Достал трусы, футболку и джинсы. Джинсы не американские – сделано в ГДР, гласила надпись на этикетке, плюс ко всему еще и черного цвета. Поэтому после покупки Алик с помощью подручных средств довел их до довольно потертого вида – а это уже считалось шиком.
Сбросив с себя пропахшие камерой вещи, он прошел в ванную комнату, быстро сполоснулся, вытерся насухо свежим полотенцем и оделся в чистое.
На кухне Моня лудил дорожки очередной печатной платы. По мнению Алика, в этом он был просто гений: чинил любую электронику – не важно, в какой стране и какой фирмой она выпущена, а также лепил из подручных средств цветомузыку, усилители и прочую тряхомудию для расплодившихся рок-групп. Даже хвастался, что знаком с Кузьминым, и в доказательство предъявлял кассету, на которой под словами: «Моня, спасибо!» стояла размашистая подпись популярного музыканта. Заказов у Сереги Монина было валом и он жил довольно безбедно, однако тратил деньги бестолково. Его мать работала проводницей и появлялась в квартире сына нечасто. Как правило, во время своих посещений она устраивала генеральную уборку, чем доводила парня до белого каления, однако спорить с ней он не решался. Родительница имела твердый характер и столь же твердую руку, чем, в случае каких-либо возражений, пользовалась без промедления. Визиты мамы имели плюс: в квартире появлялась нормальная еда – правда, друзья Мони уничтожали ее в течении суток.
Судя по захламленности кухни и пустому холодильнику, мама была в дальней поездке, и сын жил на подножном корму. А на пыль и грязь он никогда не обращал внимания.
Алик немного постоял у двери и предложил:
– Давай собеседниц позовем…
Ему самому не нужен был праздник, просто он хотел отблагодарить друга. Тот заметно оживился, тут же с готовностью пристроил паяльник на заляпанную канифолью подставку и вылез из-за стола.
– Давай!
Моня быстро рванул в прихожую к телефону, но Алик тормознул резвого друга.
– Только условие: без фанатизма и милиции, тихо и пристойно.
Друг послушно закивал головой. Он был согласен на все, понимая, что просто так не заманит к себе девушек, но если скажет, что приглашает Алик, сразу сбежится не менее трех-четырех красоток, и ему тоже перепадёт. В университете Кольцов был личностью популярной. Он неплохо пел и играл на гитаре, рассказывал истории – как собственного, так и чужого сочинения, – травил анекдоты. Он любил быть в центре внимания, и, что называется, умел держать аудиторию.
Решив, что до прихода девчонок есть время заняться своим гардеробом, Алик отволок сумку в ванную, вывалил грязные шмотки в эмалированный таз, залил их водой и насыпал порошка.
– Моня, надо пойла купить, – крикнул он в сторону прихожей. – Деньги есть?
Тот мгновенно появился в проеме двери.
– Есть. А сколько брать?
Алик, не очень охочий до выпивки, пожал плечами.
– На меня можешь не рассчитывать – так, чисто символически. Сколько чувихам, сам решай.
Моня, уже переодетый в джинсы, сунул руку в карман и вытащил горсть мятых бумажек. Быстро пересчитал их, попутно расправляя купюры, и подвел итог:
– Хватит упиться.
Затем он глянул в зеркало, пригладил ладонями торчащие во все стороны волосы и выскользнул за дверь. Алик немного послонялся из угла в угол со скучающим видом и завис в прихожей над телефоном. После некоторых колебаний он поднял трубку, набрал номер, а когда ему ответили, вежливо поинтересовался:
– Добрый вечер, а Киру можно пригласить к телефону?
Когда они познакомились, Кире только что исполнилось восемнадцать, и она искала подходящую кандидатуру на роль своего первого мужчины. В девушке еще сохранялись некоторая подростковая угловатость и застенчивость, что странно сочеталось с диким желанием познать все прелести взрослой жизни – как будто ее поезд вот-вот уйдет и нужно успеть запрыгнуть в последний вагон. Алик не мог себе объяснить, чем эта девушка-подросток привлекла его, но они провели вместе весь вечер, а затем и ночь. В итоге он походя лишил ее девственности, особо не заморачиваясь на какие-либо прелюдии. После той мимолетной встречи они не виделись почти год. Кира училась в институте иностранных языков и возможность пересечься с ней практически равнялась нулю. Когда они вновь столкнулись на каком-то дне рождения, Алик уже успел забыть лицо случайной знакомой и не узнал ее. Но Кира абсолютно не расстроилась по этому поводу.
За это время из подростка вылупилась довольно сексапильная девушка с красивым лицом и стройной фигурой. Алика немного коробило, что Кира практически не выпускала сигарету изо рта и взяла привычку перемежать речь матом. И снова они были вместе до утра. Алику все понравилось, если не считать того, что пришлось полночи слушать Ахматову в заунывном Кирином исполнении. К поэзии он был равнодушен – рифмованные строки, не положенные на музыку, вызывали у него откровенную скуку. Кира же напротив, зачитывалась сборниками стихов, просто фанатела от них. Несмотря на некоторые различия во вкусах и привязанностях, им было хорошо вдвоем – хотя вряд ли их можно было назвать парой. Они не ходили в кино и кафе, не проводили вместе время на вечеринках. Встречаясь периодически, страстно занимались любовью, общались и вновь пропадали из вида до следующего раза. Однако время шло, и Алик с удивлением начинал понимать, что Кира стала ему самым близким человеком после мамы.
Кира была красива, к тому же из состоятельной профессорской семьи, и многие сокурсники западали на нее, но девушка упорно отметала ухаживания. Алик лишь однажды был у нее дома – когда отмечали двадцатый день рождения Киры. Желая проветриться, он вышел из комнаты на просторный балкон, вторая дверь которого вела на кухню, и там, оставаясь невидимым в темноте, случайно подслушал разговор Киры с матерью.
– Кто этот юноша?
– Знакомый, – небрежно ответила дочь.
– Красив, как Аполлон.
– И знает об этом, – вздохнула девушка. – А еще он жутко талантливый.
– Ты любишь его?
– Это неважно. Важно, кого любит он, – немного грустно усмехнулась Кира.
Мать бросила на дочь сочувствующий взгляд, но продолжать расспросы не стала. Отчего-то Алика этот разговор напугал, и в тот вечер он постарался побыстрее слинять из профессорского дома.
В квартиру Монина Кира приехала через час, когда в комнате уже стоял дым коромыслом. Три студентки университета, разогретые портвейном, практически не переставая хихикали над сальными шуточками Мони. Алик лениво перебирал струны расстроенной гитары, перемежая пустое бренчание песнями собственного сочинения. Хотя песнями это можно было назвать лишь с натяжкой. Он писал их довольно просто, выстраивая в звукоряд несколько аккордов, которые выучил еще в далеком детстве. Получались незамысловатые мелодии, под которые сами собой рождались строки стихов, почти всегда про несчастную любовь. Иногда выходило неплохо. Недавно он с удивлением обнаружил, что некоторые из его творений благополучно ушли в народ и исполнялись студенческими бардами в общагах.
Увидев Киру, с иронической улыбкой застывшую в проеме двери, Алик с удовольствием отложил в сторону инструмент. Оставив веселую компанию, они удалились на кухню. Кира сварила кофе, поставила на стол две чашки с ароматным напитком и устроилась напротив Алика.
– Ты по-прежнему популярен, хотя выглядишь каким-то замученным.
– Мы с Артемом почти сутки в застенках провели, – гордо поведал Алик.
Кира никак не отреагировала. Это случилось не впервые, и она считала, что событие не стоит повышенного внимания. Однако поинтересовалась:
– Артемовский папашка вытащил?
Алик, немного обиженный ее равнодушием, просто кивнул. И тут из прихожей раздались, догоняя друг друга, три коротких звонка. Моня не торопился открывать, видимо, не силах оторваться от своих гостей, и Алик нехотя поднялся со стула. Немного повозившись с мощным неподатливым засовом, он распахнул дверь и удивленно крякнул: на пороге стоял Артем. Удивило не появление друга, а его почти заплывший левый глаз, украшенный ярко-лиловым синяком.
– Привет! – непринужденно воскликнул Артем и, не дожидаясь приглашения, протиснулся мимо Алика в квартиру. Проследовав на громкие голоса, он заглянул в комнату и обернулся.
– Весело тут у вас!
Моня радостно замахал руками и завопил:
– Девчонки, смотрите, кто пришел! Красавец! Будущий дипломат!
Алик цыкнул на него, и Моня с наигранным испугом прикрыл рот ладонями. Кольцов потянул Артема за локоть, увлекая на кухню.
– Привет, Кира, – улыбнулся Артем.
Девушка тоже удивленно застыла, увидев синяк. Даже поздороваться забыла.
– Хорошо вас в милиции встретили. Это за что так?
– За правду и преданность идеалам коммунизма! – выпятил грудь колесом Артем.
Алик втолкнул его в кухню и подвинул стул.
– Хватит дурковать. Нас в милиции и пальцем не тронули. Колись, где схлопотал?
– Папачес приложил, – признался Артем.
Алик выпучил глаза и покачал головой.
– Вроде интеллигентный человек. Такой спокойный всегда. Говорил, что наши приключения – просто ерунда.
– Ну так и есть, – подтвердил Артем, пододвигая к себе недопитый кофе Алика. – Нет, ты представляешь – это ведь он подослал этого типа в костюме, чтобы нас попугать и в чувство привести. Ему еще в двенадцать дня дозвонились, но он специально решил нас промурыжить до вечера.
Алик тупо пялился на своего друга, ничего не понимая.