Я взбесилась. Не помня себя, вырвала из ограждения палисадника штакетину и кинулась на мужчину с криком: «Даже с человека, совершившего тяжкое преступление, но отсидевшего свой срок в тюрьме, снимается вина! А вы, женщина, почему столько лет терпите подлеца? Он же хуже бандита! Сроки вашей вины давно оплачены несчастливой жизнью с этой сволочью, а его вина перед вами растет с каждым годом».
Женщина, видно впервые задумавшись о своем неправомерном терпении, посмотрела на меня удивленно, благодарно и растеряно. А я, включив свое детдомовское безрассудство и фантазию, заорала на мужчину, что было сил: «Еще раз узнаю про ваше поведение, сама, лично, изобью вас до полусмерти и концов не найдете… Чистенький он! Еще не известно, чем вы там, в вагоне, с блондинкой занимаетесь!» Мужчина всегда ходил в форме железнодорожника. На этом я и сыграла. Гадко поступила, не имея доказательств. Но я была в запале. Я на самом деле готова была его измолотить не только словами, но и палкой.
Мужчина не ожидал такого напора от незнакомой вздорной девчонки, а может, и на самом деле имел грешки. Только он визгливо закричал: «Я доберусь до тебя!» и торопливо засеменил от колонки. А я, продолжая размахивать деревянным оружием, рассмеялась ему вслед, мол, ищите ветра в поле, только найдете беду на свою голову. Если бы он погнался за мной, я бы не побоялась врезать ему, потому что считала себя правой. Мы, детдомовские, за несправедливо обиженных всегда горой стояли, не отходили в сторону от чужой беды. Сами защищали друг друга. Мы не из тех, что рождались с серебряной ложкой во рту… Я могла бы и ребят натравить на этого гада. Это теперь, вспоминая себя юной, я с усмешкой думаю: «Какое было дикое стихийное проявление чувств! Я будто динамитом была начинена».
Мера терпения
Кире не хотелось спать. Воспоминания не убаюкали ее. Она «прогулялась» на кухню, попила воды, постояла у окна, задумчиво глядя на заснеженный парк. Он-то и привел ее мысли к совсем недавнему происшествию в лесу.
Я с внучкой возвращалась из гостей. Мы ехали через лес. Женщина-шофер, совершая крутой поворот, поставила машину поперек колеи так, что она передним бампером, как утка носом, уткнулась в высокую обочину. А после некоторых непонятных мне манипуляций «специалист по маневрам» умудрилась надежно посадить машину на гребнях колеи обоими бамперами. Думаю, если нарочно захотеть, то вряд ли получилось бы выполнить этот цирковой трюк столь быстро и удачно! Задние колеса при включенном двигателе со скрежетом проворачивались на одном месте, а передние только тупо вздрагивали. Внучка не вникала в то, чем занимались взрослые, и с удовольствием играла с Барби, а я пыталась помочь водителю в этой непростой ситуации.
– Валерия, топор у вас есть? Я сбегаю вон к тем кустам, веток нарублю.
– Нет топора. В гараже где-то, – с безразличным лицом, буркнула та.
Я принялась ломать ветки руками и сапогами выкапывать из-под снега сушняк. Повезло, полусгнивших березовых обломков было много. Но они мало что решили. Передние колеса закрутились при надрывном стоне двигателя, но выбраться из ловушки это все равно не помогло.
– «Жигуль» лег на пузо, – «обрадовала» меня Валерия и, встав на колени, перочинным ножом принялась ковырять мерзлую землю.
– Вы весь бугор ножом хотите срезать? – спросила я, не понимая действий водителя. – Дайте мне лопату, – с готовностью юного пионера, снова бросилась я на помощь.
– В гараже осталась, – не поднимая головы, ответила Валерия.
– Как же так, вы же знали, что не по городу будем кататься! – возмутилась я.
В ответ я получила унылое молчание. Мне было неловко смотреть на неумелые движения женщины. Я отвернулась, горестно размышляя о ближайшей перспективе заночевать в лесу.
– А почему вы не попросите начальника купить вам туристический коврик, чтобы во время ремонта машины не мерзнуть на земле в любую погоду? Я успела оценить это прекрасное изобретение, когда на рыбалку ездила с мужем. Великолепный теплоизоляционный материал! Приедем, я подскажу руководству, чтобы всех шоферов ими обеспечили.
Валерия промолчала.
Полтора часа возни у машины не дали результата. Я еще больше заволновалась. Небо быстро серело. Мобильник в лесу не брал. Смотреть на бесплодные мучения женщины не было сил.
– Как вы думаете, до трассы далеко? – спросила я Валерию.
– Совсем рядом, километра два, не больше, – заинтересованно ответила она.
Ничего не сказав внучке, увлеченной игрой, я отправилась за помощью. На энтузиазме дошла быстро. Даже не ожидала от себя такого подвига при своем теперешнем состоянии здоровья. Видно ответственность за малышку придавала сил.
Мобильный телефон и тут не брал. Машин на шоссе было много, но никто не останавливался. В воскресный вечер люди торопились домой. На ветру пробирало до костей. Стрелка барометра моего настроения клонилась к нулю. Вдруг грузовик притормозил. Я – к нему. Шофер, узнав о беде, грустно сказал:
– Извините, опаздываю, думал, что нам по пути. И газанул.
Но, видно, мой примороженный вид тронул его. Он вернулся, и ничего не говоря, загрохотал сторону указанного направления. Я только успела крикнуть:
– А трос у вас есть? – И припустила, вслед за машиной.
Пока я мытарилась на трассе, Валерия, намаявшись, присела на березовый пенек, торчавший из снега, и задумалась. Опасность заночевать в лесу заставила и ее шевелить мозгами, что ей, похоже, было не особенно свойственно. Она мучительно перебирала в голове все, что ей приходилось слышать от шоферов о подобной ситуации. Память не подвела. «Домкрат!» – осенило ее.
Не прошло и пятнадцати минут, как машина, развернутая в нужном направлении, стояла рядом с колеей. Но радость оказалась преждевременной. То ли «перетрудился» «жигуленок», то ли еще что-то случилось с ним в части двигателя, но прополз он метров десять и устало, безжизненно залег на ослепительно белом полотне снега. Там и застал его водитель грузовика, у которого тоже не оказалось троса. Помянув чью-то мать, шофер потоптался на месте, жалеющим взглядом посмотрел на машину, на замученную женщину и умчался по своим делам.
А я с тяжелым сердцем вернулась на «пост». Чтобы меня в пятнистом «обмундировании» не приняли за мужчину, я поверх шапки натянула яркий шарф.
Все-таки судьба меня помиловала. Остановилась легковушка, и пожилая семейная пара клятвенно пообещала помочь с трактором.
– Я бригадир полеводческой бригады, у меня свои трактора, – успокоил меня отец семейства, не увидев радости в моих глазах.
– Не изверги мы, не бросим ребенка в холодной машине на всю ночь, – сочувственно сказала старшая из женской половины семьи. Их внучата спали на заднем сидении.
Я утерла благодарную слезу.
– Я сам за вами приеду. Какой же я буду мужчина, если женщин брошу в беде! – улыбнулся в усы бригадир.
– Я заплачу, – пробормотала я онемевшими от холода губами.
Старик укоризненно взглянул на меня и обиженно ответил:
– Я из тех, что родились еще до войны. У нас не принято… не нынешние.
Я покаянно опустила голову.
– Садитесь в машину, потеснимся, – позвала меня женщина.
– Спасибо, пойду к внучке, вдруг она без меня плакать начнет.
– Вам виднее, – одобрил мой выбор мужчина, и уехал.
Я верила и не верила в везение, но простые добрые лица стариков успокоили меня.
Когда трактор подъехал к месту «аварии», наш «жигуленок», виляя, фыркая, чихая и выписывая на снегу живописный рисунок, снова попытался перебраться на дорогу, проложенную грузовой машиной. Но вскоре сердито пророкотав, засипел и испустил дух, закопавшись в непролазном сугробе.
– Хватит пируэты выделывать, мотор загубишь. Ишь как газует, будто из последних сил надрывается. Смотри, огрызается еще, – заливисто и басовито захохотал тракторист, некоторое время наблюдавший представление.
– Крепи мой трос к своей развалюхе, – скомандовал он Валерии. Та безоговорочно подчинилась.
Пока выбирались на трассу, совсем стемнело. Я решила – раз судьба так распорядилась – заночевать в ближайшем от трассы селе у родителей Марии, подруги студенческих лет.
«Дай бог, чтобы они не сменили места жительства», – подумала я, – ведь дома колхозника или гостиницы в их селе может не быть».
И будто услышав мои мысли, тракторист успокоил:
– Гостиницы нет, если не отыщите подругу, я вас к себе на постой отвезу. В любую хату не постучишься в ночи, не старое доброе время. Недоверчивый стал народ. Не волнуйтесь. С дитем на улице не останетесь. А утром мой механик посмотрит вашу машину.
В первом доме, куда постучал наш спаситель, знали Машу и указали ее дом. И вот мы в теплой, светлой комнате. Я предполагала увидеть родителей Марии, а встретилась с самой подругой, которая, уйдя на пенсию, оставила квартиру в городе сыну, а сама переселилась к старикам. Валерия, отужинав, сразу уснула на диване в зале. Внучка тихонько посапывала на раскладушке. От ее огромных ресниц падали на порозовевшие от тепла щечки длинные густые тени. Мы с Марией пили чай на кухне и с удовольствием праздно болтали. Не виделись тридцать пять лет. Только поздравительные открытки слать не забывали друг другу да иногда созванивались.
– Боже мой, боже правый! Ты ли это? – обрадовалась Маша, – Если бы не назвала свою девичью фамилию, не узнала бы!
– Так изменилась?
– Нет, я пыталась найти твое лицо среди моих знакомых последнего десятилетия. Почему ничего не ешь?
– На ночь не рекомендуется, – улыбнулась я.
– Если тебе через час не выходить на подиум, ешь, что хочешь, – рассмеялась Мария.
– Расскажи, как жила эти годы. Наши ночные бдения в общаге помнишь? До утра секретничали, слезами обливали друг друга. Небось, и сейчас слез накопилось, хоть купайся в них? – грустно спросила я, задав таким образом тон и настрой разговора.
Мое усталое, печальное лицо располагало к откровенности. И Маша принялась делиться обидами, переполнявшими ее сердце. Наверное, женщины всегда проявляют большую готовность к пониманию и участию, к доверительным отношениям и облегчающим душевным беседам, снимающим нервное напряжение.
– Не говори! – начала она, глубоко вздохнув. – По жизни столько боли собирала и перемалывала, что я иногда жалела, что не верующая. Не всегда бывал рядом душевный человек, чтобы поговорить, а копить обиды так тяжело! Устаю я со стариками. Трудно с ними. Они хорошие, но привыкли по-своему жить и от меня требуют их правила соблюдать. Я много лет самостоятельно живу, свой уклад жизни выстроила, а они не хотят смириться с тем, что я уже не та послушная девочка, которую они отпустили в семнадцать лет в город учиться. И заботы о своей семье стали тяготить, утомляюсь, раздражаюсь. По молодости без шума семьи не могла жить, тоска заедала, когда дети уезжали на время, а сейчас иногда хочется одной хоть немного побыть в тишине. Не получается. Только ночи мои, да и то не все. Бессонница стала мучить. Перелистываю и прокручиваю в голове свою жизнь, печали на себя нагоняю, истину ищу. А она всегда где-то рядом… но неуловима, – усмехнулась Мария.
– При нашей последней встрече нам поговорить не удалось. Ты хлопотала на кухне, суп-харчо готовила, наши мужья «горячительным» занимались, но у меня сложилось впечатление, что у тебя все ладком. Муженек твой был внимателен к тебе и весел с гостями, – вспомнила я.
– На людях он всегда внимательный ко мне, это у него привычно-показное. Да и я никогда ни перед кем своих проблем не выставляла. Мое и есть мое. Хорошим бы поделиться.
– Все выкладывай, не таись. – Я обняла подругу.
– Помнишь, раньше и грусть, и радость – все пополам. А теперь они под пудовым замком. Радоваться разучилась. Бывало: хохотать – так на полную катушку, печалиться – так слезы дождем. А сейчас и слезы редки. Если только от депрессии без свидетелей в голос волком выть начинаю, – вздохнула Мария. – Пойдем в спальню.
Она, как в юности, свернулась на кушетке калачиком, натянула одеяло на голову капюшоном и зашептала про свою жизнь. Ниточкой боли потянулись, медленно разматываясь, далекие воспоминания.
– Не было у меня рядом подруги, не с кем было посоветоваться, некому поплакаться. Я, когда замуж вышла, стеснялась обсуждать свои дела с коллегами, считала их слишком личными, принадлежащими только нашей семье. А проблемы мои, по сути дела, начались еще до замужества, когда я познакомилась со своей будущей свекровью. Она неожиданно нагрянула, как снег на голову свалилась. Только я к этому событию отнеслась легкомысленно. В молодости все кажется легко преодолимым. А тебя уже не было рядом.
Миша говорил мне, что его отец крупный специалист в области химии, а мать домохозяйка. Но когда я увидела эту высокую, как мне показалось, старуху, носатую, тощую, в деревенском платке, обмотанном вокруг шеи, в сером потрепанном, неопрятном пиджаке, дерюжной юбке, в простых приспущенных чулках и в пыльных черных ботинках, я несколько растерялась. Моя мать в деревне жила, но на работу ходила прилично одетая, а в город, в гости наряжалась в самое лучшее, что имела. А эта странная женщина выглядела как нищенка. Лицо грубое, неприветливое, но с выражением какого-то непонятного презрительного гонора. Кого угодно ожидала увидеть, только не это «видение». Мишина мать стояла у окна, прямая, будто кол проглотила, и оценивающе смотрела, как я чищу картошку, чтобы покормить ее ужином. Моя, если бы захотела узнать, какова ее будущая невестка, сама взялась бы за нож и в хлопотливой домашней обстановке, выяснила бы то же самое, что и эта рассохшаяся деревянная мумия.
«Что за маскарад? – удивилась я. – Миша мне врал? Не может быть! Она нарочно так вырядилась или их семья на самом деле так бедна и некультурна? Тогда зачем Миша выдумал себе значительного отца? Обманывать у него в порядке вещей? Весу себе добавлял? Я дружу с ним потому, что он мне интересен. Положение его родителей меня не интересует. Я его за язык не тянула, сам о них разговор завел. Я же скромно сказала, что воспитывалась в семье врачей».
Меня неприятно задел этот, вроде бы маленький обман. То была его первая, замеченная мной ложь. Но я быстро простила ему это юношеское, неоправданное, бессмысленное, с моей точки зрения, бахвальство, потому что многих городских ребят отличало стремление выделиться, хотя бы чем-нибудь подчеркнуть свое превосходство. Мне были непонятны их выпячивания родительских заслуг, но я с юмором наблюдала их жалкие попытки возвыситься, вознестись, произвести впечатление. А Мишины слова восприняла с обидой, потому что у меня с ним были связаны серьезные мысли о будущем, и мне хотелось, чтобы наши отношения были чисты и не омрачались даже таким, может быть естественным для молодых людей, мелким враньем. «Зачем хвалился заслугами отца? Мне важно какой ты сам, на что ты способен», – сердито размышляла я над поведением жениха, энергично орудуя ножом, под колючим пристальным взглядом его матери.
К этому же периоду относился еще один факт, удививший меня. Миша учился в группе отличников, ты же помнишь, он, как и муж твоей сестры, экономист. У меня было очень высокое мнение о студентах его группы. И вот как-то я заболела, пропустила лекцию и не поняла одну теорему по математическому анализу. Естественно, обратилась к нему. Но он не сумел мне ее растолковать, раздраженно утверждал, что я плохо его слушаю, и потому ничего не понимаю. Я настойчиво требовала объяснения, а он упрямо нес ахинею. Я разозлилась и ушла. У меня создалось впечатление, что он сам глубоко не вник в теорию вопроса. Но тогда я не могла всерьез поверить своей догадке и списала это недоразумение на отсутствие у Миши педагогических данных. Позже я пришла к нему с единственной задачей, которую мне не удалось решить из целого списка, заданных к зачету. Он тоже не справился и даже не захотел узнать ее решение ни у товарищей, ни на кафедре. Меня это очень обидело. Я в лепешку расшиблась бы для него. К тому же мне, как человеку невезучему, именно эта задача попалась на контрольной, и я впервые не получила зачет-автомат, что, конечно, разозлило меня и несколько усилило недовольство женихом. И, тем не менее, в суете забот я быстро забыла и этот мелкий факт. А зря. Он многое высвечивал в характере Миши.