Но Господь с высоты Своей призрел на тебя пьяненького и, пожалев, послал тебе в помощь Соньку. Она хотя и малый кораблик, но сила в ней большая Богом вложена. Она тебя вытянет из грязного житейского болота, наставит тебя в Законе Божием, примешь Святое Крещение, послужишь годика два при храме нашем. Ведь ты же – реставратор. А там – под венец с Сонькой. Хотя она против тебя и маленькая, но – ох-хо-хо, грехи наши тяжкие, – как говорят на Руси: «мышь копны не боится».
– Ой, батюшка Прокл, увольте меня от него. И боюсь я этого толстого негодного мальчишки.
– Ты, Сонька, православная христианка, и от меня ты приняла Крещение. Посему, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, возлагаю на тебя сие послушание для спасения этой заблудшей овцы. Аминь. Грядите с миром, еще вы и Господу вместе достойно послужите. Благословение Божие на вас. А тебе, Климушка, быстрее надо принять Святое Крещение. Быть при Соньке пока, как брат во Христе. Вместе есть, пить и молиться. Молитва страх побеждает и бесов отгоняет. Возлюби Христа и Церковь Его Святую, и Он возлюбит тебя, и никакая злая сила бесовская не приблизится к тебе. Старайся больше поститься, а то уж ты очень многоплотен и буен от этого.
Прошло два года. Все свободное от работы время Клим проводил в храме, реставрируя иконы, еще оставался на вечерню или на всенощную и домой приходил поздно. Но дом теперь был теплый и благодатный, и ждали его уже две души – Сонька и младенец. Они с Сонькой уже были повенчаны, страх отступил от Клима, и о нем напоминали только изгрызенные ножки тахты.
Как-то вечерком на огонек к ним зашел новый приятель Клима – Игорь, служивший в храме алтарником. Сонька напекла блинов, и они хорошо попили чайку. Игорь поведал Климу, что в Псковской епархии владыка обещал ему приход, и ему надо через пару недель ехать для рукоположения. Неожиданно он предложил Климу ехать вместе с ним. Может быть, и он сгодится там в псаломщики, а может быть, даже в дьяконы.
– Службу и устав ты за два года изучил, к тому же – реставратор. Поедем, а там что Бог даст.
Сонька заволновалась и обещалась крепко молиться за удачу, потому что ей давно охота в матушках походить.
Была зима, и закутанные путешественники, благословись и неся корзинку с Сонькиными пирожками, добрались до вокзала и залезли в вагон. Когда поезд двинулся, они, перекрестившись и снявши пальто, принялись жевать пирожки.
Владыка – сухонький старец с окладистой седой бородой и черными густыми бровями, в скуфейке и домашнем подряснике – принял их благожелательно, но немного удивился, что ждал одного, а приехали двое. Посадил их на диван, а сам сел напротив, рассматривая их каким-то косвенным вороньим зраком. Вначале выслушал одного, затем другого. Встав, он благословил их, причем правую руку возложил на голову Клима, а левую – Игоря. И решение его было таково: быть на приходе священником Климу, а Игорю отправляться восвояси. Клим густо покраснел и хотел возразить, но владыка движением руки остановил его и сказал:
– Решение окончательное и обжалованию не подлежит. Такова церковная дисциплина.
Клим проводил понурого Игоря на поезд, а сам вернулся для рукоположения и получения прихода. Владыка его проэкзаменовал и сказал: «Аксиос!», что по-русски обозначает – достоин. После рукоположения и всех формальностей храм ему был пожалован уникальный, но в деревне, причем довольно глухой и отдаленной. Построен он был при барской усадьбе в восемнадцатом веке родителями знаменитого русского полководца. Как историческая достопримечательность старый храм не был разграблен, на нем висела чугунная охранная доска, но нуждался в солидной реставрации, что владыка и имел в виду, посылая сюда Клима. Храм-то был, а прихожан практически не было. Избаловался народ, совсем отбился от церкви и приходил только на двунадесятые праздники, да там если окрестить ребеночка или отпеть покойника.
Сонька не заставила себя долго ждать и вскоре приехала на специально нанятой машине, с мебелью, со всеми бебехами и младенцем. В восторге она ходила вокруг храма, долго стояла, обомлев, у прекрасного, в духе русского барочного стиля иконостаса, а то, что прихожан не было – это ее мало беспокоило. И на это она сказала, что не помнит и не слышала о таком случае, чтобы где на приходе поп от голода помер.
– Вот дождемся лета, разведем огород, купим коровушку и будем жить.
Сам же отец Климентий был в каком-то мистически восторженном состоянии.
Он каждый день служил Божественную литургию, подавал возгласы, произносил ектении за дьякона. Сонька ходила со свечой и подавала кадило. Она же одна пела на клиросе всю службу. Голос у нее был тонкий, хрустальный и сильный. В церковные окна был виден крупными хлопьями медленно падающий снег, оседающий на ветвях берез. Сонькин голос был жалобный и тоскливый, и казалось, что это поет сама иззябшая, укрытая снегами матушка-Русь.
«Со страхом Божиим и верою приступите!» – возглашал батюшка Климентий. И Сонька, на ходу распевая: «Тело Христово приимите…» – приступала и приобщалась. И так входила в них благодать Божия, и оба они светлели ликом и были как Рахиль и Иаков.
Так незаметно прошла зима, весна. На Пасху народу привалило много, стояли даже во дворе. Батюшка после Златоустова огласительного слова сказал обличительную проповедь. Он говорил, что нынешние люди оставили церковь Христову и стали поклоняться идолу. А идол этот стоит в каждом доме в красном углу, где полагается быть святым иконам. И народ губит свои души, смотря на всякие бесовские представления. Тяжко народ согрешает, любуясь фильмами, где блуд, убийства и грабеж. И еще сказал батюшка, что если они не будут ходить в храм Божий, то он, убогий пастырь Климентий, сам будет приходить к ним в дома и наставлять в Законе Божием.
И стал с тех пор отец Климентий постепенно обходить свой приход. В черной рясе на вате, сшитой ему Сонькой, в скуфье, в сапогах и с посохом от собак, ходил он из дома в дом.
– Мамка, опять поп к нам пришел, – глянув в окно, сообщил вихрастый мальчишка обществу, сгрудившемуся около бурно работающего телевизора, где, вопя, трясли друг друга за грудки мексиканские сеньоры с бакенбардами и злыми собачьими глазами.
– Батя, ты это, тово, посиди малость, пока мы сериал досмотрим, – сказал дедушка Егор.
Отец Климентий сел на лавку и еще просидел с полчаса, пока в телевизоре не закончился этот мексиканский содом.
После еще малость было обсуждение просмотренного и большой спор: брюхата или нет мексиканская девка Перла? Вихрастый мальчишка указал на виновника – сеньора с рыжими бакенбардами, за что от деда получил увесистый подзатыльник.
– Ну что, язычники, освободились?
– Да что ты, батюшка, каки-таки мы язычники, мы все крещеные, – всплеснула руками бабушка Пелагея.
– Нет, бабуля, все равно язычники, потому что этому идолу поклоняетесь, в церковь не ходите, постов не соблюдаете, Богу не молитесь.
– Какому такому идолу?! – вскричала Пелагея.
– Да вот он перед вами, телевизор этот, что поработил вас и сожрал со всеми потрохами. А Бог-то все видит. И придет время – восплачете вы за свое нечестие и отступление от Бога.
– А ты, батя, нас не пугай, – сказал дед Егор, – живем тихо, работаем, не воруем, и какой-то достаток у нас есть, а телевизор нам – развлечение. Ну, а Богу в нашем хозяйстве вроде бы места и не осталось.
– Ой, Егорушка, окстись, как бы нам всем не поколеть и не погореть за твои речи. Ведь знамо, что Бог поругаем не бывает. И Бог усматривает каждую былинку, недаром в Писании сказано, что всякое дыхание хвалит Господа, – увещевала бабка Пелагея.
Вот так и ходил везде батюшка Климентий, беседовал с людьми. Рассказывал и про себя, что раньше тоже был безбожник и как на него напустились бесы и замучили чуть не до смерти, и только в ограде Церкви он спасся от лютых врагов.
Призывающая Божия Благодать помогала ему. Люди задумывались над своей жизнью, некоторые оставили пьянство. Понемногу народ стал приходить в храм на службу. Матушка Сонька подобрала и составила клиросный хор и теперь в богослужение вливались гармоничные распевы.
Однажды батюшка Климентий решил осмотреть подвалы храма. Спустившись с Сонькой по крутой лесенке, они обнаружили сводчатый, совершенно сухой подвал со склепом, сооруженным под алтарем. В нем покоились родители великого полководца и строителя этого храма, почившие еще в восемнадцатом веке в царствование императрицы Екатерины Великой. Съеденный ржавчиной замок рассыпался в мощных ладонях батюшки.
Со скрипом отворили массивные створчатые двери. Дрожащая от страха Сонька светила фонариком. Пыль и паутина свисали с потолка серыми гирляндами. На каменном постаменте, покрытые толстым слоем пыли и обложенные тусклыми серебряными венками, стояли два старинных гроба на дубовых ножках-балясинках, с массивными кистями по углам, покрытые истлевшей парчой. Батюшка поддел стамеской крышку гроба и снял истлевшую пелену. Перед ним открылся труп старика в парике с коричневым высохшим лицом, тонким носом и запавшим беззубым ртом. Покойник был в мундире генерал-аншефа екатерининских времен. Высохшая коричневая кисть руки сжимала позолоченный эфес шпаги, грудь опоясывала красная муаровая лента с орденской звездой на боку.
Когда батюшка открыл второй гроб, то увидел покойную хозяйку усадьбы – старую барыню с коричневым усохшим лицом, в большом парике, когда-то белом, теперь пожелтевшем, с брюссельскими кружевами и шарфом фрейлины на плече. Из гробов поднимался запах плесени и каких-то восточных ароматов.
– Ну, ладно, отец, отслужи литию по покойным, и уйдем отсюда.
Конец ознакомительного фрагмента.