Из юности
Свинцом в полете скомканная птица
Еще жива. Шуршит сухой тростник…
И умер я. И я опять возник.
Не человек. Чудовище. Убийца…
Туда смотрю, где раненая птица
Себя поднять пытается крылом…
Лучи зари глаза мои слепили,
И голосил кулик: «У-би…у-би-ли!..»
И граяли вороны над селом.
«Скучно мне среди друзей…»
Скучно мне среди друзей.
Я боюсь своей свободы.
С каждым годом мне милей
Ночи с дикой непогодой.
Стану ночью у окна.
Рядом станет тишина.
Тихо будет и темно,
Будет дождь стучать в окно.
С подоконника – ручей.
По стеклу воды движенье.
Дождь ничей. И я ничей.
Но спасительно вращенье
Этой крохотной земли,
От восхода до заката
Вечно мчащейся куда-то
В клубах света и пыли…
«Я жил в краю степных озер…»
Я жил в краю степных озер,
Пахал, водил коней в ночное…
Я щедр. Скажи – я сердце вскрою
И положу на твой костер.
И, вспыхнув песней недопетой,
Восстану птицей из огня…
Твой теплый смех,
Твой взгляд согретый
Наградой будут для меня.
«Звезды в августе чище…»
Звезды в августе чище.
Небо в августе шире.
В этом тихом жилище,
В самодельной квартире
Оставайся со мною,
Дорогая Анюта.
Как хочу я покоя,
Как хочу я уюта…
Здесь под осень, как только
Станет грустной дорога,
Каждый вечер под окна
Подступает тревога.
Здесь табунные травы,
Здесь увидишь воочью
Как бесшумно в дубравы
Звезды падают ночью,
Как потом наступает
Незаметное утро.
Мне тебя не хватает,
Анна-Аня-Анюта…
Неосторожность
Человек придумал порох.
Посреди ущелий голых
Он в камнях свинец нашел,
Тем свинцом запыжил ствол.
Думал – это просто так!
И прицелился чудак
В небо, в солнышко, в упор…
И страдает до сих пор.
«Родиться. Осознать. Смеяться…»
Х.
Родиться. Осознать. Смеяться.
И всех, и вся вокруг любить.
Родных покинуть, потеряться,
Возникнуть вновь и поделить
Весь мир на доброе и злое —
В одних глазах увидеть свет,
В других почувствовать такое,
Чего ты раньше думал – нет.
С пороком повести сраженье,
Всю боль свою отдать перу
И в час хулы и униженья
Остаться преданным добру.
Творить свое святое дело,
Подняться на незримый трон,
И в горький час в свое же тело
С картечью разрядить патрон…
И – неподвластным временам! —
С портретов улыбаться нам.
Памятник
Облитые медью притихшие клены.
Прохлада осенняя чистит кусты.
В гранитной палатке с лицом опаленным
Солдат сапогом приминает цветы.
Откуда он родом?
Быть может, с Урала,
А может быть житель Алтайских степей?..
Как жил ты, солдат?
Как однажды не стало
Тебя, и в какой из бесчисленных дней?
Молчит солдат. Молчит гранит.
Не скажет – как, в какие дни
Его отметила беда.
Не скажет мне.
И никому. И ни за что. И никогда!
…Хрустит огонь. Пылает даль…
Солдат. Поваленный плетень.
С холма к селенью – вражья сталь —
В крестах паучьих набекрень.
Протяжный вой и свист вразброс!
Лежит солдат, к земле прирос.
Земля за гарью не видна…
И жизнь одна, и смерть одна!
Он мнет ладонью ковыли,
Он дышит запахом земли,
Своей земли.
В последний раз…
– Не бойся! – Сердце бьет приказ.
– Иди вперед, назад ни шагу…
И он пошел в неравный бой,
Прикрыт медалью «За отвагу»
И красной маленькой звездой…
Он шел, как вешний лед на запань,
И видел он иную новь.
И рухнул – головой на запад! —
Примяв соломенную бровь.
…Ты рухнул в пыль, а встал – на камень!
Ты б жил сто лет, теперь – века!
…………….
Кладу цветы, а сам руками
Его касаюсь сапога.
«Из уральской нашей стали…»
Из уральской нашей стали,
Мир доставивший земле,
Танк стоит на пьедестале…
Танк!.. с гвоздиками в стволе…
Свесились гвоздики-ранки,
Зелень шеек обнажив.
Кто их памятнику-танку
В ствол так смело положил?
Чья – за труд – ему награда?
И, с цветами, предо мной
Величавая громада
Обретает смысл иной.
Символ жизни обретает!
И средь солнечного дня
Танк гвоздиками стреляет
В изумленного меня.
«Плачет осень за окном…»
Плачет осень за окном.
Серо и дождливо.
Ветер машет рукавом
Над дорогой сивой.
Сыплет дождик о стекло —
Молоком в подойник.
Утомленное село,
Как в гробу покойник.
Клен согнулся за углом
Мокрый одинокий,
Бьет черемуху хлыстом
Тополь кособокий.
Чахнет серый окоем
Под погодой зябкой…
Осень плачет за окном
Поминальной бабкой.
«К нему пришел я со стихами…»
В.К.
К нему пришел я со стихами.
Он прочитал их, а потом
Наотмашь бил меня словами,
Как телку выгонщик кнутом,
Как конюх жеребца-трехлетку
За то, что не признал удил…
Он сам уже в узде ходил,
Тавра носил лихую метку,
И вот теперь меня гвоздил,
Видать, за то клеймо в отместку.
Избил и начал вдруг хвалить:
Мол, мысль берешь,
Видна, мол, хватка…
Боялся, что ль, пересолить!
Так уж соли, коль вырвал с грядки!
Соли!
Подумаешь, беда…
Пока он бил меня я понял,
Что мне готовится узда.
Учитель!
Ты обязан помнить,
Ты должен знать, ведь не слепец:
Коль диким вырос жеребец —
На нем хомут не засупонить.
Напрасный труд.
Оставь коня.
Считай, что не было меня.
Песня
/подражание/
Ночь такая светлая, ночь такая белая,
Соловей буянит в зарослях ольхи.
Что же ты, любимая, что же ты наделала?
Отчего рождаются грустные стихи?
В сарафане вышитом, в ситцевой косыночке,
На гулянье вечером станешь в стороне,
И твоя дороженька, росная тропиночка
В поле за околицей ляжет не ко мне.
Ляжет лентой узенькой, тоненькою прошвою,
К соловью-разбойнику, к зарослям ольхи…
Я ведь не люблю тебя…
Это всё нарочно я.
Ночь уж очень светлая… Грустные стихи…
Зоя
Петля веревки – серая змея!
– Не трожь ее, фашист, она моя….
Смотрел народ.
Приплясывал конвой.
Фельдфебель дым пускал, храня беспечность,
А девушка сама, своей рукой
Петлю надела и шагнула в вечность.
«Привет вам, тихие и милые поля…»
Привет вам, тихие и милые поля.
Привет тебе, журавль одноногий,
И вам привет, стоящим у дороги,
Высокие седые тополя.
Я снова дома.
После долгих лет
Моих скитаний по дворцам-чертогам,
По ожиданьям, радостям, тревогам
Меня привел сюда бродячий след.
Всё так же, как и много лет назад,
Оборотясь кривым оконцем к саду,
Подставив солнцу крашеный фасад,
Глядит наш дом на старую ограду.
Всё тот же, в восемь соток, огород,
И тот же двор, и ряд акаций сонных…
И батя, как сентябрьский подсолнух,
Меня встречает около ворот.
Стихи, написанные осенним вечером
Поникли георгины у оград.
Сад обронил на землю оперенье.
Родится день и тут же за деревней
Погаснет, будто сам себе не рад.
И снова дождь.
И снова темнота.
В печи гудит отчаянно осина,
Мерцают блики и видна картина
Иконная – «Распятие Христа».
В нее всмотрюсь в который раз уже,
В мужей, стоящих в пышном седовласьи,
И мир предстанет в новой ипостаси,
Сместятся оси как на вираже.
Какой-то мастер сотни лет назад
В седой глуши, фантазией согретый,
Полуголодный, и полураздетый,
Над нею не щадил свои глаза.
Чах над тяжелой струганой доской,
Ел от болезни ягоду-калину,
И осторожно наполнял картину
Почти нечеловеческой тоской…
Трещат дрова. Дождь сыплет в темноте.
От печки на стене мерцают блики…
Идея малая становится великой,
Когда ее разложат на кресте.
Идет гроза. Массивный крест тяжел.
Граненый гвоздь остер и полновесен…
Мир был тогда уже настолько тесен,
Что на Голгофу человек взошел!
Сверкают стрелы на небе пустом.
Играет ветер жиденькой бородкой.
Христос еще живой, с молитвой кроткой,
Еще земной, но… в нимбе золотом…
И мастера искусная рука
Показывает пышный двор Пилата,
Учеников смиренье, как когда-то
С тремя другими порешил Лука.
Он понял их: и мудрого Луку,
И Марка с Иоанном, и Матфея…
Беда не в том, что казнена идея,
Доступная свободно мужику,
А в том беда, что предана она…
И мастер осторожно, понемногу,
Работал кистью тайную тревогу,
Которая, присмотришься, видна.
Мне не известен ход судьбы моей.
Я верю в человека, словно в чудо,
Но знаю: где-то есть и мой иуда,
И для меня рожденный фарисей.
Свершится час и станет жизнь горька.
Но я его узнаю, лицедея, —
Он может быть в одежде фарисея,
И может быть в плаще ученика.