========== Глава первая, в которой Тая спешит на репетицию, но так и не попадает на неё ==========
Под водой мы родились с тобой,
Я не думал, что жизнь бывает другой…
С. Бобунец
Люди привыкли, что каждая история имеет своё начало, кульминацию и развязку, а следовательно, она может быть только линейна. Во всяком случае, логика говорит так, и я никогда не подумала бы, что усомнюсь в справедливости этого утверждения. Впрочем, в тот момент я вообще ни о чём не думала. Я просто бежала вперёд, отчаянно пытаясь успеть туда, куда уже опоздала, а именно на генеральную репетицию постановки, которую наша труппа должна была отыграть нынешним вечером.
В спешке я не сразу заметила, что пейзаж вокруг резко изменился, — всё моё внимание было сосредоточено на ключе, готовом войти в замочную скважину. Домой я торопилась, чтобы прихватить забытые на комоде у входа пуанты.
На бегу я и не сразу я увидела человека, шагнувшего мне навстречу из подъезда…
Справедливости ради отмечу, что и парень этот тоже явно не ожидал, что прямо перед ним вдруг возникнет девушка, несущаяся на крейсерской скорости к родным пенатам. Вот потому отскочить он не успел, и наше хоровое «ой», раздавшееся при столкновении, поразило бы синхронностью самых придирчивых перфекционистов.
Рассыпаться в любезностях и извиняться мне было решительно некогда, а потому, неловко отпихнув парня в сторону, я на ходу пробубнила: «Ты-эт-прости, пожал-л-ста», — и поскакала по лестнице.
— Эй, — окликнул он меня уже на подходе к следующему пролёту.
— Ш-шта? — ответила я, оборачиваясь и переводя дыхание.
— Ключ, — ответил он.
— Что? — не поняла я уже не шепелявя.
— Ты ключ выронила, — улыбнулся парень. — Я сейчас.
И вместо того, чтобы ждать, пока я соображу и спущусь, он сам в три прыжка преодолел расстояние между нами и протянул связку, которую я, видимо, выронила при столкновении.
— Чего смотришь? Бери, — доброжелательно пригласил он.
Ключи лежали на его ладони — большой и широкой, с глубокими линиями. Хироманту такая рука наверняка бы понравилась. Но я пялилась смотрела вовсе не на ладонь.
Признаюсь, парень выглядел немного странновато, что естественно и привлекало внимание. На нём красовались какие-то жуткие брюки с чрезмерно широкими штанинами, наподобие тех, что уже много лет пылились в шкафу моего отца. Родитель носил их в пору ранней молодости и не позволял маме выбросить эту тряпку — видимо дороги были как память. Однако втиснуться в эти штаны папа не смог бы, даже отсидев на жёсткой диете пару месяцев. Годы всё же брали своё.
С мыслями об отце я продолжала ошарашенное пяление разглядывание.
Над ремнём брюк простиралось впечатляющее пространство, упакованное в не менее нелепый, чем брюки, пуловер, в горловине которого гнездился такой забавной формы воротник рубашки, что я не удержалась и, неудачно подавив смешок, хрюкнула. Парень, однако, не повёлся. С потрясающей выдержкой и доброжелательным выражением на круглом лице он продолжал протягивать мне связку ключей. Два по-цыгански тёмных глаза с любопытством разглядывали меня из-за линз сильных очков, а довершали образ забавные рыжеватые усики.
— Недавно переехала? — тем временем решился прервать затянувшуюся паузу парень.
— С чего это ты взял? — буркнула я, совсем было собравшись ретироваться, но некоторая неординарность ситуации буквально пригвоздила меня к месту.
— Да просто раньше я тебя тут не видел. Ты, верно, приезжая? Одета как-то… не по-нашему.
Мои пальцы самопроизвольно легли на грудь, из которой с вызовом вырвалось:
— Это я-то приезжая? Сто лет тут живу!
— Хм-м, — в глазах моего общительного собеседника зажглась искорка. — Ну, насчёт ста лет ты привираешь.
— Что? — опешила я.
— Выглядишь ты не старше чем не девяносто девять, — он засмеялся уже в голос, но тут же добавил: — Просто действительно странно, что мы раньше не встречались. Я тоже в городе третий год и знаю, как мне казалось, всех жильцов этого дома. Ты из какой квартиры?
От желания рассмеяться у меня зачесалось в носу, а на глазах выступили слёзы. Я уже не сомневалась, что передо мной стоит городской сумасшедший, обрядившийся точно пугало. Нет, я живу в этом доме всю свою сознательную жизнь, но даже соседей толком не знаю. Теперь людям вовсе не нужно общение: все в интернете, своих компьютерах, гаджетах — не до посиделок у подъезда или в гостях. Парень действительно рассмешил меня, но я всё же решила ответить, чтобы не провоцировать:
— Живу в шестьдесят восьмой квартире.
— А я из восемьдесят восьмой, — сказал парень, вновь обнажая зубы в улыбке. — Зовут-то тебя как?
— Тая. Тая, которая очень спешит, — я не совсем вежливо попыталась завершить диалог.
— Ну, если ты торопишься… — понял он.
— Что? — в очередной раз «чтокнула» я.
— Ничего… может, ещё увидимся. Меня, кстати, Леонидом зовут. Но можно и просто Лёней.
— Угу, очень приятно, — проронила я и побежала вверх по лестнице.
Возможно, мой мозг работал не на полной мощности, а скорее всего и вовсе отказал, ведь я, всё ещё ни о чём не подозревая, доскакала до своего этажа, подлетела к двери с табличкой «68» и вставила ключ в скважину…
В совершенной тишине подъезда замок тихонечко щёлкнул, и я толкнула дверь, только в тот момент осознавая, что ЕЁ я вижу впервые в жизни. Нет, ключ подходил идеально. Мало того, номер квартиры определённо был нужным, но вместо недавно установленной металлической двери, украшенной блестящими молдингами, передо мной красовалось деревянное недоразумение, обитое вишнёвого цвета дерматином.
Ступор завладел мною безвозвратно, и пока мозг генерировал хоть какую-нибудь сносную версию происходящего, я с опаской заглянула в квартиру.
«Нет, это не мой дом!» — пронеслось в голове, но всё же, повинуясь необъяснимому инстинкту, я вновь отворила дверь и позвала:
— Эй, есть тут кто-нибудь?
Тишина многозначительно промолчала в ответ, а я, всё ещё не понимая, что делаю, шагнула в полумрак прихожей.
Сердце заколотилось в районе подбородка, потому что среди совершенно определённо чужого интерьера, враждебно выступающего из полумрака, угадывался силуэт знакомого старинного, ручной работы комода, на котором валялись… мои пуанты.
— Мать твою за ногу… — только и ждавшая своего часа похабщина легко и непринуждённо сорвалась с языка, а тело попросилось присесть на банкетку, словно поджидавшую предобморочного состояния входящих в квартиру дам. Вдоль позвоночника выступили бусины холодного пота.
Не знаю, сколько времени прошло, пока я изумлённо разглядывала собственный комод, невесть как оказавшийся в чужой квартире, но только среди незнакомых вещей я обнаруживала всё больше своих. В кухне, небольшая часть которой виднелась прямо из прихожей, висела люстра, принадлежавшая моей бабушке, — предмет совершенно уродливый, но всё же рука не поднималась выбросить то, что было связано с прошлым родного человека, ушедшего из жизни пять лет назад.
Потрясённая, я ещё какое-то время просто сидела, не в силах сдвинуться с места. Я не знала, что и думать, а потому решила просто вернуться на улицу, попытаться понять… Нет, я не надеялась, что это поможет разобраться, скорее мне было необходимо глотнуть свежего воздуха.
…
При ближайшем рассмотрении город оказался чужим. Похожим на тот, в котором я жила, но безнадёжно посторонним. А воздух был свежим, до тошноты, густым и отрезвляющим. Душащим. Он давил на затылок, равно как и странный пейзаж, обступивший со всех сторон. Да, когда я бежала, торопясь на репетицию, весеннее утро звенело озорными нитками ручьёв, распускавшими последние кудели сугробов. Но теперь, всего несколько минут спустя, поздняя весна смотрела на меня синеглазым небом, и ветер поправлял нежный её сарафан из только что проклюнувшейся на деревьях зелени. Казалось, выдохни он ещё раз так тепло и глубоко, как распустятся эти листья во всю мощь, скроют зелёным куполом ласковое солнце.
Ошарашенно разглядывая улицу, совершенно не замечавшую меня, наполненную людьми, спешащими по своим делам, я была вынуждена машинально отметить, что так близка к обмороку не была никогда. Теперь стало понятно, что имел в виду тот парень, когда предположил, что я «приезжая», ведь выглядела я среди окружающего пространства точно НЛО, приземлившийся в песочницу: шарф, тёплая куртка, перчатки, узкие джинсы.
На проходящих мимо девушках красовались яркие платья и лёгкие кофты. «Апрель… или самое начало мая, — пронеслось в голове. — Боже, ну отчего же все они так странно одеты? Юбки ниже колен, толстые каблуки…» Я машинально отметила, что женщины всех возрастов практически поголовно носили модную когда-то давным-давно стрижку сессон. И вообще они здорово напоминали мою собственную маму. Такую, какой я её видела на фотографиях времён студенчества. Блондинки, брюнетки, рыжие… с самым натуральным цветом волос. Никаких татуировок, экстремальных стрижек, джинсов.
Но больше всего меня поразили мужчины. Будто моего нового знакомого Лёню размножили на копировальном аппарате: разных, но неизменно мрачных оттенков брюки, рубашки с воротничком полукругом рождали в голове странные ассоциации с родительской молодостью, с восьмидесятыми. И только я подумала о годах, как меня осенило…
Не тратя более времени на размышления, я понеслась вперёд по улице. Бежала я не долго и уже через пару минут наткнулась на то, что искала, а именно газетный киоск. Признаюсь, уже на подходе сердце билось в груди со скоростью близкой к абсурдной, но по мере приближения оно и вовсе пикировало под подбородок.
В витрине были выставлены свежие газеты с незнакомыми мне названиями: «Труд», «Ударник», «Энергетик» — ни одного глянцевого журнала.
— Что-то хотели? — осведомилась киоскёр.
— Мне… о… ох… — растерялась я, по инерции завозившись в карманах.
…в ладони засверкали монетки. Я не поверила своим глазам, когда увидела номиналы в пять и десять копеек.
— Вы что-то хотели? — повторила вопрос продавщица.
— Мне «Энергетик», самый свежий номер, — выдавила я улыбку, протягивая деньги.
Покачав головой, продавщица взяла монетку и положила в ладонь три копейки сдачи.
— Понятное дело, что вчерашний вам не надо, — заметила она и, свернув газетку втрое, просунула её в маленькое окошечко.
Я отошла шагов на десять, прежде чем позволить трясущимся пальцам развернуть газету и посмотреть на передовицу, датированную… двадцатым апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года…
========== Глава вторая, в которой Тая начинает понимать, что произошло, но недоумевает зачем ==========
Облака этим летом, пожалуй,
Будут особенно хороши.
Быть в нужный момент с тобой рядом
Известное многим свойство левши.
Облака этим летом, пожалуй,
Будут особенно хороши.
Мне глубина твоего океана
Всё чаще важнее длины волны.
С. Бобунец
На негнущихся ногах я добрела до ближайшей скамеечки. Нужно было присесть и офигеть подумать. Происходящее в голове более всего напоминало растревоженный улей, где пчёлы ещё не успели успокоиться, вернуться к своим обычным делам. Вот так и мысли мои роились и гудели, как зачарованная повторяла я: «Двадцатое апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, двадцатое апр…»
Что-то смутно знакомое проскальзывало в этих числах, вот только что? Снова и снова шептала я, разглядывая газету, сжимая пальцы свободной руки в кулак, как вдруг меня осенило: «Ну конечно! Интернет!!!»
Трясущимися руками я полезла в карман и, нащупав нужное, едва не взвизгнула от радости. Но, вытащив наружу смартфон и заглянув в него, я, конечно, разочаровалась. Нет, экран светился и даже показывал время — репетиция, на которую я торопилась, уже подходила к концу, — но сети не было совершенно, окончательно и бесповоротно (а чего другого ожидать от операторов мобильной связи, которых в восьмидесятые не существовало, видимо, даже в самых смелых проектах?)
Я задышала часто-часто, чтобы не разреветься, ведь слёзы сами подступили к глазам, предательски закололо в носу. Мысли снова взвились в воздух и теперь планировали, подобно бумажным бабочкам. Я понимала, что каким-то образом преодолела временной барьер и оказалась в прошлом, но решительно не понимала на кой. Я осознавала, что вместо марта две тысячи двадцатого года оказалась в апреле тысяча девятьсот восемьдесят шестого, но дата эта решительно ни о чём не говорила.
Зато говорила я, и совершенно определённо вслух, судя по тому, как оглядывались на меня проходящие мимо люди.
Недовольно фыркнув, я встала и только тут заметила табличку «Осторожно! Окрашено!» белевшую на скамейке. Мои почти новые джинсы, конечно же, были безнадёжно испорчены тремя поперечными отпечатками жёлтой масляной краски, что изгадило и без того не радужное настроение окончательно. Не вполне литературно выразившись, я прикрылась газетой и уныло побрела в сторону «своего дома» — ничего другого в сложившейся ситуации всё равно было сделать нельзя. «Переодеться», — единственная мысль, возникшая в мозгу, вовсе не казалась такой уж дурной. К тому же в куртке становилось жарковато.
Пока я шла по широкому, залитому солнцем проспекту, мысли потихонечку начинали приходить в порядок, а в голове выстраивался более или менее сносный план дальнейших действий. «Ну, во-первых, —думала я, — вполне возможно, что всё это мне только снится. Что лежу в своей кроватке, будильник давно прозвонил, а я продолжаю себе упрямо дрыхнуть. Просплю, конечно, но ничего страшного. Ни-че-го. Ведь проснусь я в своём две тысячи двадцатом». От этих мыслей стало намного веселее, и я зашагала уже бодрее: «Что ж, а пока просыпаю, можно попробовать провести время с пользой. Осмотреться. Прогуляться. Не каждый же день снятся такие яркие сны о прошедших эпохах. Кстати, вот интересно, а где я?»
Было уже не страшно показаться сумасшедшей (ведь наверняка действительно вижу сон), а потому я совершенно спокойно поравнялась с первым попавшимся прохожим, вежливо поздоровалась и спросила:
— Не будете ли вы так любезны подсказать, в каком городе я нахожусь?
Мужчина средних лет, облачённый в традиционные для этой местности широкие брюки и узкополую шляпу, довольно странно покосился на меня, но всё же ответил:
— Известно где. В Припяти.
«В Припяти», — эхом повторилось в мозгу, волной прокатилось по телу, и вот тут-то пришло феерическое осознание. Еле-еле разлепив губы, я сухо поблагодарила мужчину, пожавшего плечами и продолжившего путь. Я же замерла посреди улицы, словно ударом тока поражённая.
«Припять. Город-призрак в Киевской области Украины, покинутый населением после того, как двадцать шестого апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года на Чернобыльской атомной станции произошла крупнейшая в мире техногенная катастрофа двадцатого века», — внутренний голос звучал чётко и довольно противным дикторским тоном.
Пару минут я столбом простояла посреди улицы, но после решительно заозиралась.
И увидела её…
Станция находилась чуть в отдалении от города. Она раскинулась на просторной, лишённой всякой растительности равнине. Думаю, до неё было километра четыре, не меньше. Но в лучах апрельского солнца она лежала точно на ладони, золотистая как пряник и совершенно це-ла-я.
«Мать твою», — в который раз за день вырвалось у меня, и за неимением более логичных и понятных альтернатив ноги уныло понесли в сторону «дома».
Я уже точно понимала, что это не сон. Шестым каким-то чувством, но понимала. А может быть, причина крылась в банальной логике, согласно которой во сне нельзя почувствовать запахов, потрогать что-то и ощутить прикосновение.
Но, будто в подтверждение моих догадок, обонятельные рецепты раздражал навязчивый запах распустившейся сирени. Почувствовав его, я присела на корточки, опустила ладони, ощутив под ними тёплый, шершавый асфальт…
К «дому» я подходила уже в совершенно подавленном настроении. Осознанные новости были из рук вон не очень хорошими дурными. Единственной конструктивной мыслью, пришедшей в голову, было зайти в квартиру, лечь в кровать, зарыться головой в подушку и офигеть окончательно, чем я и собиралась заняться.