Лес скоро кончился. Вышли на шоссе. Цветов и белок здесь не наблюдалось, и я предпринял еще одну попытку.
– Возможно, ты не поверишь, но я тебя очень…
– «Пежо»! Смотри же – спортивный «Пежо»! Новая модель. У, скоростища!
Скоро мы подошли к ее дому. Она меня пригласила.
Я, естественно, согласился. Лифт. Двери. Комната пуста. Нежно взял ее за руку.
– Ты можешь решить мою судьбу. Или…
– А вот Фолкнер, – сказала она, подходя к полкам. – Интересный писатель. Типичный представитель американского романа…
Я в сердцах отвернулся, затем начал быстро прощаться.
У дверей она сказала:
– Я чудесно провела время. Ты позвонишь еще?
Я посмотрел мимо, на старинный гардероб.
– А вот шкаф. Викторианский стиль, эпоха рококо. Типичный представитель романтизма. В таком же у меня лежат Фолкнер и чучело белки. До свиданья.
Противоядие
Я – ученый. Не крупный, но маститый. И целый день я слышу от своих подчиненных:
– Андрей Ильич, ваше глубокое понимание материала…
– Ваше превосходное умение строить гипотезы…
– Ваш необыкновенно широкий кругозор…
– Ваш редкостный талант руководителя…
– Ваше мастерство педагога…
Все, вплоть до секретарши, твердят:
– Ваше личное обаяние… Ваш тонкий ум… Высокий лоб…
Чудный костюмчик… Проницательные глазки…
И под вечер мне начинает казаться, что я одарен, как Эйнштейн, и мудр, как Сократ, что я талантлив, как Галуа, и обаятелен, как Бельмондо.
Тогда я выхожу в коридор института и начинаю расхаживать по нему, покуривая и разбрасывая вокруг себя пепел.
Скоро появляется уборщица Настя и начинает злобно шваркать шваброй, приговаривая при этом сквозь зубы:
– Ишь, расходился тут, кривоногий… Цельный день чаи в кабинете распивает. Бумажки перекладывает. Думает, мол. Да разве с такой рожей чего придумаешь… Каклет налопался, идол, теперь по коридору шлындарит…
Я улыбаюсь и ухожу.
Ежедневное противоядие от подхалимажа я принял.
Уборщица Настя помогает мне не зарываться.
Враль
Саша врал вдохновенно. Да и чем он, собственно, мог покорить ее – не внешностью и уж, во всяком случае, не остроумием.
– …Сидим мы с Андрюхой, пьем шампанское. Тут входит Вова, говорит: «Рванули в «Прагу»?» Рванули.
– А Андрюха – это кто?
– Макаревич.
– А Вова?
– Пресняков.
– …Гарик мне говорит: «Тебе, старик, мат в семь ходов». А я ему: «На третьем ходе жертвую туру, тогда тебе крышка!»
– Гарик – это…
– Каспаров.
– …Тут Андрюша кончил читать стихи, я ему: «Отлично! Ты изумительно пишешь». А он: «Ты мне тоже всегда нравился, старик». Мы расцеловались, он познакомил меня с Женей, тут как раз Булат подошел…
– А это кто?
– Вознесенский, Евтушенко, Окуджава…
Когда Саша сделал ей предложение, она сморщила носик и сказала:
– Хорошо. Но с условием – на свадьбу ты приглашаешь всех своих знаменитых знакомых.
– Зачем? – забормотал Саша. – Они занятые люди, многие в поездках заграничных…
– Разговор короткий, – отрезала она, – если их не будет, то и свадьбе не бывать.
Что оставалось делать Саше? Только надеяться на чудо.
Но…
Платье невесте шил Зайцев. На свадьбе демонстрировал фокусы Акопян. Гимн новобрачным пел Боярский.
Бельмондо показывал приемы карате официантам. Невеста была в восторге.
Когда гости расходились, они обнаружили у дверей заплаканного Адриано Челентано. У него не было приглашения, и его не пустил стоявший на часах комиссар Каттани.
Только любовь способна творить такие чудеса!
Неудачный ребенок
Продавец Палуев вошел в вестибюль родильного дома и направился к окошку справок.
– Скажите, – робко спросил он, – как Настя Палуева? Она еще не родила?
Справочная девушка парилась в бумагах и казенным голосов сказала:
– Поздравляю. У вас – девочка. Вес – три кило двести, рост – 48 сантиметров. Состояние хорошее.
Палуев озабоченно улыбнулся. Отошел, почесал в затылке, потом опять приблизился к окошку.
– Девушка, – сказал он, – а нельзя ли заменить? Понимаете, мне не очень подходит размер.
– Кого заменить?
– Ну, девочку. Размер уж больно маловат. Мне хотя бы грамм на триста больше и длиннее сантиметров на пять…
– Вы что, товарищ, ненормальный?
– Я понимаю – трудно. Но, может, вы поищите? На складе или на базе? Вдруг завалялась?
– Вы шутите?
– Ах, да какие шутки… Вы знаете, вообще-то мы с Настей хотели мальчика. Чтоб был такой Васька, бутуз, с голубыми глазами. Я б с ним в походы ходил, плотничать научил бы… Может, сделаете? Мне не к спеху. Я могу и в конце месяца зайти.
– Отойдите, гражданин. Бред какой-то несете, – и девушка сердито зашелестела бумагами.
Палуев вздохнул и участливо спросил:
– Что, тяжело? Много брака? Я ведь, в случае чего, могу и с нагрузкой взять. Вы не сомневайтесь. Лишь бы парень был, 3700 или 3500, на худой конец.
Тут в вестибюль упругим шагом вошел еще один посетитель.
– Ирочка, ну что, все в порядке? – интимно спросил посетитель, пригибаясь к окошку.
– В порядке, – улыбнулась девушка. – У вас мальчик. 3800, рост – 58.
– Глаза голубые?
– Голубые.
– Огромное спасибо, милая. Я вам так благодарен!
Посетитель протянул девушке огромную коробку конфет и пошел к выходу, сочась благополучием.
– Господи, и всего-то за одну коробку… – прошептал Палуев и, стиснув зубы, зашагал к ближайшей кондитерской.
Кто нашел часы?
(Подсмотрено на доске объявлений в студенческом общежитии)
Кто нашел часы в умывальной комнате (дамские, позолоченные) – просьба занести в комнату 646.
Найдены часы (дамские, позолоченные). Можно получить их в комнате 117.
Товарищ, обнаруживший часы!
Ради бога, извините, все время страшно занята: лекции, семинары, секция фигурного катания, абонемент в «Иллюзион»… Ужас!.. Зайдите, пожалуйста, ко мне сами.
Прекрасная незнакомка!
Как же вы обходитесь без часов, бедная? Знаете, я ведь тоже очень занят. Сессия на носу плюс новая программа в агитбригаде… Давайте сделаем так: напишите мне, когда вы свободны, и я приду к вам с часами. Кстати, меня зовут Игорь. А вас?
Игорь!
Я свободна во вторник, с восьми вечера, и в воскресенье с двух дня. Меня зовут Юля. Я очень благодарна, что вы уделяете мне так много внимания. Еще раз извините.
Юля!
У меня созрела потрясающая идея: приходите во вторник ко мне, в комнату 117. Вы заберете часы, а я угощу вас чаем. Кстати, мама привезла мне вчера обалденный пирог с клубникой. Приходите! Я буду вас ждать.
Игорь!
При прощании я растерялась и не поблагодарила тебя за приятный вечер. Так вот – спасибо.
Юленька!
Достал по случаю два билета в Театр на Таганке.
Буду тебя ждать завтра, в пять часов, у института. Спектакль – «Мастер и Маргарита». Жду!
Милая, дорогая, любимая Юля!
Я сказал тебе все, что хотел сказать. И вот мы простились, я в своей комнате, а сердце полно тобой. Так хочется повторять снова и снова: я люблю тебя. Так хочется, чтобы весь мир узнал: я люблю тебя. ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Завтра я повешу этот листок на доске объявлений, нашей доске. Не кори меня за сумасшедшую выходку: это только от любви к тебе.
Юлия Солнцева и Игорь Стекольщиков сообщают о своей свадьбе и приглашают желающих поздравить 2 июня в 18 часов в комнату 117.
Товарищи студенты!
Не оставляйте свои часы и другие носильные вещи в местах общего пользования. Учтите, что это может привести к самым неожиданным и неприятным последствиям.
Комендант.
Буркин и море восхищения
Начальник отдела Буркин писал юмористические рассказы.
Он зачитывал их на работе, и все смеялись и бурно выражали свое восхищение. Потому что Буркин был начальником отдела.
Однажды он принес рассказ литконсультанту Коршун-Ястребовскому. Тот тоже выразил ему свое восхищение, потому что тесть Буркина был слесарем в автосервисе.
Тогда Буркин отдал рассказы редактору Черкалову, и тот, в свою очередь, выразил свое восхищение. Потому что жена Буркина была завотделом магазина «Тысяча крупных вещей».
Рассказы издали, и критик Варанский написал статью, в которой несколько раз выражал свое восхищение. Потому что Буркин угостил Варанского восхитительным ужином в ресторане «Перо».
После этого Буркин стал известен и даже начал вести семинар молодых юмористов. В семинаре занимаются Иван Петрович, Владлен Давидович и Зоя Филипповна. Они по очереди читают свои рассказы, и Буркин всем им выражает свое восхищение. Потому что Иван Петрович – брат литконсультанта Коршун-Ястребовского, Владлен Давидович – сын редактора Черкалова, а Зоя Филипповна – жена критика Варанского.
Золотые руки
«В этой семье явно не хватает мужского начала, – думал Слава Козырев, следуя с воскресным визитом в дом к любимой девушке Гале. – Это надо использовать. Она должна понять: с мужчиной лучше, чем без него».
Прибыв в квартиру, Слава сдержанно и с достоинством поздоровался с Галей, а затем последовательно с ее мамой, ее бабушкой и ее сестрой.
Галя провела Славу в свою комнату. Слава оценивающе огляделся.
– Осваивайся, – сказала Галя, – я сейчас.
И вышла.
Слава тут же кошачьим шагом подошел к магнитофону, конспиративно оглянулся, залез в его внутренности и что-то там открутил. Потом бросился к телевизору и вырвал из него предохранитель. А потом двинул ногой по ножке книжного шкафа – так, что шкаф грузно заскрипел и перекосился.
Покончив с этим, Слава удовлетворенно опустился в кресло.
Вошла Галя.
– Скоро будем обедать, – сообщила она. – Как дела в институте?
– Давай лучше послушаем магнитофончик, – фальшивым голосом предложил Слава.
– Как скажешь.
Галя щелкнула кнопкой. Магнитофон не работал.
– Не работает, – весомо констатировал Слава. – Быстро неси мне отвертку, плоскогубцы, пассатижи.
Галя покорно принесла инструменты.
– Отвертку. Держи здесь. Теперь здесь, – коротко командовал Слава. Он быстро входил в роль хозяина. – Включи пока телевизор. Там «Утренняя почта».
– Ой, а он тоже сломался…
– Починим. Дойдет и до него очередь, – сквозь зубы бросил Слава. – Так, магнитофон сделал. Будет работать, как часы. Тебе повезло. Еще бы два часа промедлила, и все, пиши пропало. Приворачивай крышку, я займусь телевизором.
Галя неумело принялась завинчивать винты, а Слава деловито подошел к телевизору, сделал над задней крышкой несколько пассов, вставил предохранитель и щелкнул выключателем.
Телевизор заговорил голосом Юрия Николаева.
Слава потер руки, мимоходом поправил, слегка крякнув, перекошенный шкаф и уселся в кресло. Развалился, откинулся. Устало, по-мужски, по-хозяйски…
Галя посмотрела на него очень нежным, очень преданным взглядом. Потом подошла и присела на ручку кресла.
– Милый, – ласково сказала она, – я там белье замочила. Может, простирнешь?
«Хотя видит иначе…»
– Знаешь, иногда думаю, – вдохновенно говорил он, склоняясь над ней, – что другие люди видят все не так, как я… Вот лист. Я вижу его зеленым. А для другого он – красный. Но все говорят – листья зеленые. И другой это повторяет, хотя видит иначе. Или этот асфальт, черный от дождя, лоснящийся. Кому-то он кажется белым. Но люди условились называть его черным… Ужасную чепуху болтаю?
– Нет, не ужасную, – сказала она.
Ей хотелось зевнуть, но она понимала, что этого делать не следует.
Он проводил ее, потом ехал домой, и перед его внутренним взором стояли только ее огромные голубые глаза, и губы ее, и маленькие нежные ручки. Ничего больше он не видел и с ласковой улыбкой перебирал в уме подробности свидания.
А она видела иначе: у него хорошая квартира и очередь на машину, он неплохо зарабатывает; он не пьет, не курит, наконец, он любит ее, и, стало быть, она может делать с ним все, что захочет.
Она все видела иначе.
Снежный человек
– Дело такое, Дмитрий Львович, – несколько смущенно проговорил директор НИИ «Природоведение» Курдюков, человек интеллигентнейший, мягкий, – жалуются на вас сотрудники.
Слонимов, начальник отдела мозоленогих, усердно ел глазами директора.
– Да вы садитесь, Дмитрий Львович, – устало махнул рукой директор. Слонимов сел по стойке «смирно». – Сетуют: грубите вы подчиненным. Кричите на них. Ногами топаете. Нельзя же так, голубчик… Хочу посоветовать вам: проявляйте побольше демократизма. Вас должны не бояться, а уважать… Будьте с людьми поласковее. Поговорите с ними о чем-то общечеловеческом. О футболе, например. Спросите, как здоровье. Похвалите новое платье… Хорошо? Ну, идите, голубчик.
Слонимов кивнул, повернулся и вышел.
Слонимов был человеком дела и все, что говорил директор, понимал как непосредственное указание. И сейчас, следуя к себе, он уже намечал план действий.
На лестничной площадке Слонимову встретился самый робкий, самый забитый его сотрудник Шуршанчиков. Шуршанчиков курил, печально глядя в окно.
«Ага, на ловца и зверь бежит», – подумал Слонимов. Он тихо подошел к Шуршанчикову и громовым голосом опросил:
– Что, проиграл «Спартак»?
Шуршанчиков вздрогнул от начальственного баса и выронил сигарету.
– Да… вот… травмы… – пробормотал он.
– Травмы… – презрительно протянул Слонимов. – Почему Гаврилов не забил в пустые ворота? Почему, я вас спрашиваю?!.
Шуршанчиков растерялся. Вид у него был такой испуганный, словно это он, младший научный сотрудник Шуршанчиков, лично держал Гаврилова за ногу в штрафной площадке.
– Играть надо! – рявкнул Слонимов. – Лучше играть!!!
У Шуршанчикова задрожали руки.
– Да я… – стал оправдываться он.
Слонимов брезгливо отстранил его и прошел в свой кабинет.
Сев за стол, он пометил на отрывном календаре:
– футбол
– здоровье
– новое платье
и против пункта «футбол» поставил жирную галочку.
– Далее! – снял телефонную трубку. – 2–74!.. Черт, занято! 2–68!.. Вагонетко мне!.. Куда вышел? Вечно он где-то шляется! Найдите его, да поживее, поживее!.. Вагонетко? Слушайте, как ваше здоровье?.. Что? Говорите громче, у вас что, полипы? В порядке здоровье? Коклюшем, ветрянкой не страдаете? Энцефалит прививали? Ну, хорошо, голубчик, – «голубчик» Слонимов произнес тоном, каким обычно выговаривают «сукин сын».
Слонимов поставил вторую галку и прислушался к своим мыслям.
Нет, удовлетворения не было. Было раздражение. Раздражал медлительный Вагонетко, робкий Шуршанчиков, раздражало нелепое поручение директора. Чтобы поскорей развязаться с этим, Слонимов, досадливо морщась, снова накрутил диск.
– 3–17! Юркину ко мне, быстро!