– Знаешь, солнышко, Мурка разбила твою копилку и умерла от стыда. Деньги я потратил на похороны.
– Бедная Мулка.
– А хочешь, мы тебе нового котенка купим? Я сегодня немного выиграл, – дед улыбнулся именно так, как улыбаются пьяные старики.
– Конечно! Мама Евы блитанцев плодает.
Они поднялись на девятый этаж и постучали. Открыла тетя Полина. Ева обнимала ногу мамы. Увидев Нонну, она улыбнулась и подняла голову на маму:
– У Нонны капитал! Она за британцем!
– Проходите, они в зале, – рассмеялась тетя Полина.
В огромной комнате резвились белые и серые комочки. Один был коричневым. Он постоянно спотыкался и падал.
– Смотли, дедушка. Плям как ты! Тетя Полина, нам его.
Дедушка засмеялся и взял крошку на руки.
– У тебя, как и у елки, на спине ластут иголки. Только с виду ты колючий, а вообще-то ты доблючий. Ну очень доблый ежик!
Этот стишок читал игрушечный ежик, которого подарила Нонна деду на Новый год. Федор Борисович часто, когда напивался, слушал его и плакал.
Утром зазвонил телефон. Нонна снова испугалась, потому что на этот номер могли звонить только со школы или из полиции. Это была мама.
– Привет, девочка моя! Как дела?
– Плекласно! На улоки собилаюсь.
– Умница. Логопед там с тобой занимается?
– Да.
– А дед не шалит? Хорошо себя ведет или опять пьянствует?
– Все холошо, почти не пьет.
Нонна подмигнула деду, а он опрокинул стакан водки и улыбнулся.
– Пока, мам, я опаздываю. Люблю тебя.
– Федл Балисыч, не забудь поколмить Финика. А я пошла залабатывать ему на домик!
Наталья Алибаева
Семинар Андрея Геласимова, 2-й курс
О любви
Таких страстей финал бывает страшен…
Ева ехала с учебы. Прокручивала в голове день, мысли заглушались стуком сердца и гулом метро. Болела голова. Глаза Ева закрыла и не открывала, пока до ее плеча не дотронулась женская рука.
– Девушка, вы в порядке? – Незнакомая попутчица встревоженно глядела ей в лицо чуть ниже глаз. Ева растерялась. Она открыла рот, чтобы что-нибудь ответить, и вдруг почувствовала вкус крови. Незнакомка дала Еве платок, та прижала его к носу. Обе испуганно смотрели друг на друга.
– На какой вы выходите? Вас, может, проводить? – спросила незнакомка.
«Ну, перенервничала, – думала Ева, – бывает». Она отказалась от помощи той женщины и шла теперь одна по улице, ведущей к общежитию.
В ушах звенело. Ныли зубы. Ноги подкашивались. «Чаю бы, – подумала Ева, – чаю – и все будет хорошо». Во рту все еще был привкус крови, голова кружилась.
В комнате Ева без сил упала на кровать, чай пришлось отложить. Она уткнулась носом в подушку и заснула.
Ей снился он. Искрящиеся голубые глаза смотрели на нее, тонкий рот ухмылялся и что-то произносил. Она тоже была там, во сне. Смеялась над его шутками. «Я закурю? – спросил он. – Спасибо». Ева с удовольствием вдыхала дым сигареты.
Когда она проснулась, в комнате действительно было накурено. Ева попыталась встать с кровати, но конечности словно отказали ей.
– Доброе утро, – сказала соседка по комнате.
– Который час?
– Восемь.
– Утра?
Зимой глянешь в окно и не поймешь, восемь вечера еще или уже восемь утра. Зимой вообще лучше не спать, а то теряется чувство времени. Зимой надо быть начеку.
– Вечера, ты что, – соседка докурила и сползла с подоконника. – Принести тебе что-нибудь?
Эти таблетки – от похмелья, а Ева в жизни не пила. Однако, видимо, только они ее сейчас и спасут. Каким-то образом она проспала три часа, и ее голова сейчас мало чем отличалась от заплесневелой буханки, которую они с соседкой выкинули утром. Но без буханки жить можно, а вот голову терять нельзя. Даже из-за него. Даже. Из-за. Него.
– Ох, кто тебя так? – удивилась соседка, когда Ева стала переодеваться. Та глянула в зеркало: многочисленные фиолетовые синяки рассыпались по ее рукам. Это было почти красиво.
– Никто. Стукнулась, наверно, обо что-то.
Соседка кивнула и вернулась к работе над своим докладом.
Еве тоже надо было сесть за стол и заняться уроками. Надо-надо-надо. Она споткнулась о ковер и упала. «Ну и ладно, – подумала Ева, – буду лежать, значит». Соседка посмотрела на это и легла рядом. С тех пор, как они сделали в комнате перестановку, места на полу было много. Соседка могла теперь заниматься йогой. А Ева – падать и не биться о мебель.
– Что с тобой? – участливо спросила соседка.
– Не знаю.
– Ты заболела?
– Не знаю.
Обе помолчали. Потом соседка снова заговорила:
– Это из-за него?
– Не знаю.
– Знаешь. И я знаю. Из-за него.
– Ну, раз ты все знаешь… – улыбнулась Ева. А потом заплакала и тут же оказалась в теплых соседкиных объятьях.
– Ты просто устала. Все будет хорошо. Остался один день до каникул, – успокаивала соседка. Но Еву это не могло успокоить: в каникулы она не будет с ним видеться… Зачем только придуманы эти каникулы!.. Ева зарыдала из последних сил, а поскольку их совсем не осталось, со стороны казалось, что она почти успокоилась.
– Ну, будет тебе, будет, – все приговаривала соседка.
«Будет? – подумала Ева, снова проваливаясь в сон. – У нас с ним что-то будет?..»
Он учился на последнем курсе, они сталкивались только в столовой. Ева преспокойно подслушивала его разговоры с приятелями и даже не испытывала угрызений совести – ведь говорили они в основном про учебу, ничего тайного и личного не выбалтывали.
Он ей казался очень умным. Ему было почти двадцать два, он был высоченным и синеглазым как черт-те что. Девушки вились вокруг него, как лианы вокруг дерева в тропическом лесу. Ева почти завидовала, когда видела, как какая-нибудь старшекурсница вынимает у него изо рта зажженную сигарету и затягивается сама. Сама Ева не курила – аллергик и астматик, что тут поделаешь.
Пришла в себя она в пустой комнате. За окном пели птицы. Было утро. Соседка, видимо, только что ушла. На записке, оставленной на Евиной прикроватной тумбочке, еще не высохли чернила.
«Скажу, что ты заболела, позаботься о справке, люблюцелую, до вечера.
P. S. Свари гречки, будь душкой».
Ева поднялась и встала у окна. Без труда нащупала взглядом худую фигуру соседки, бодрым шагом идущую к остановке. Вот она села в автобус… Все. Теперь Ева совсем одна.
Он жил не в общаге. Она это сразу узнала. В тайну ее сердца поначалу была посвящена только соседка, но соседка-то не промах, она все про всех знает. Он был из Москвы, и каждый день после занятий они с Евой шли в разные стороны: он – к метро, она – к остановке.
Ладно. Не «каждый день». Как-то она шла за ним до метро, бежала за ним по эскалатору (что за дурацкая привычка ходить по эскалатору?!). Ева с ее астмой чуть не померла там и еле успела прыгнуть с ним в один вагон.
Как он ее не заметил? Как не узнал, когда она сделала это второй раз? и третий?..
Ева чувствовала себя героиней «Письма незнакомки» Стефана Цвейга, а она такое любила читать, что уж тут греха таить.
Романы и новеллы о любви… Влюбляться в героев, ревновать к героиням… Без этого ценного опыта сумела бы она полюбить его так… как полюбила?..
Что такое? Она сама не заметила, как расчесала запястье до крови. Машинально, совсем не специально. Рубашка испачкалась кровью. «Надо ногти подстричь!» – поняла Ева, ища в шкафу пластырь, и тут с изумлением и ужасом обнаружила, что один из ногтей торчит в свежем порезе. Она оглядела пальцы – на одном из них действительно не было ногтя. «У меня галлюцинации, – стала уговаривать она себя. – Такого быть не может!..» Все говорили ей, что она «разваливается по частям», но это же фигура речи…
Все руки были в бинтах, голова была в облаках, и в животе заурчало. Есть Ева не хотела, ее подташнивало, однако она еще летом дала обещание маме: завтракать каждый день, всегда и везде, при любой погоде и в любой компании. Утром не позавтракаешь – днем упадешь в обморок. Такое уже сто раз бывало… Так что где тут этот ваш йогурт? Подайте его сюда.
Кожа у него бледная, чистая, без единого изъяна. Ева хорошо его рассмотрела за эти полгода.
А влюбилась она… С первого взгляда. Нет, не так! Как называется, когда влюбляешься в голос, впервые его услышав?
О, этот голос…
Ева снова почувствовала вкус крови. И что-то инородное болталось во рту. «Пломба, наверно, выпала…» Странно…
Ева плюнула. С кровавой слюной изо рта вылетел зуб. Коренной, конечно. Еву прошиб пот. «Что за дела?!»
А тут еще обои засмеялись. Просто взяли и захохотали: Еве пришлось заткнуть уши. Неужели она с ума сходит? Все говорили ей, что она «сходит по нему с ума», но это же фигура речи…
Зуб она пока не стала выкидывать. Но, как Скарлетт, решила «подумать об этом завтра». К стоматологу она сегодня точно не попадет, а вот к терапевту пойти обязана!
Одеваясь, заметила, что многочисленные синяки все до единого поменяли местоположение. Этот, цвета переспелого абрикоса, перепрыгнул с одной коленки на другую, эти, помельче – водили хоровод на запястьях. Ева видела, как они медленно перемещаются под кожей.
И вот поди объясни все это врачу! Слушать ее не стал. Посмотрел на синяки, на красноречивый промежуток в зубах и деловито выдал: здорова. Ева стала говорить ему про температуру, про то, что ее знобит и мутит последние несколько месяцев, а он ей: здорова. Она тогда показала отвалившийся ноготь. Врач поморщился, но на своем-таки настоял: «Здо-ро-ва». Ева опешила.
Ну ладно.
Она никогда еще не пропускала институт. Наверно, проблем не будет…
А вот он частенько пропускает. Ева знала его расписание и старалась оказываться на переменах там, где ему надлежало находиться (беготня от корпуса к корпусу порядком выматывала, но все усилия окупались, если она хотя бы видела мельком его затылок. Затылок! Или рюкзак… Рюкзак!), однако… Его там частенько не было.
В такие дни рельсы и реки манили Еву, крыши и опасные перекрестки… В такие дни из носа текла кровь, и руки дрожали, и ком стоял в горле. В такие дни Еву лихорадило.
А теперь! Не увидит его до самого февраля – уму непостижимо!
«Сильна в ней нежность», а «с милым увидаться средства нет» – поэтому, видимо, и болит так в груди…
Разматывая шарф, Ева заметила, что к нему пристали целые пряди волос. Видимо, ее волос. Они совершенно безболезненно покидали ее голову. «Забавно, – подумала Ева, – забавно…»
А однажды он с ней заговорил. Спросил что-то. Она так опешила, что не смогла ответить. Просто смотрела на него. Он засмеялся.
– Что, не знаешь? – спросил он. Его тонкие губы усмехались, но глаза смотрели тепло. Он закурил и огляделся. – Прости, что отвлек, – сказал он, последний раз взглянув на нее, и ушел.
Что-то хрустнуло. Ева огляделась. Тараканы? Их на этом этаже давно не было…
Вот этот-то момент она и вспоминала во снах раз за разом. Она молчит, наслаждается красотой его лица, голоса, а он – знай себе говорит, посмеивается над ней, а еще… Комплименты там делает, улыбается. Он так мил с ней во снах. Он…
Снова хруст. Это никуда не годится! Они отвлекают ее от мыслей о нем! Хрустело снова и снова, с небольшими перерывами, раз этак десять. Возможно, одиннадцать – Ева не считала.
Однажды ей приснилось, что…
– Ева! – закричала соседка. – Что ты творишь?
Ева не поняла, чем вызван вопрос соседки. Она сидела на подоконнике, свесив ноги наружу, болтая ими. Чашка чая давно выпала из рук – все десять пальцев (или, может быть, их все-таки одиннадцать?) были сломаны и торчали в разные стороны. Ничего страшного, все равно чай уже давно остыл. Соседка стояла внизу, запрокинув голову, кричала Еве что-то.
– Я не слышу! – отозвалась она, снимая с головы остатки волос и стряхивая их вниз. – Я занята! Потом поговорим! – Ева попробовала вежливо улыбнуться. Еще пара зубов покинула ее десны. Ну и хорошо! Зачем только их столько нужно?!
А еще от него приятно пахнет. А про кожу она уже говорила? Да, идеальная кожа, без недостатков. Он всегда гладко выбрит. А волосы…
Ева засмеялась. И, как у Брюсова, – «…С хохотом / Ты кинулась вниз, на пустой гранит…»
Ева летела ровно пять этажей, ведь общежитие было пятиэтажным. Пока летела, вспоминала всю свою жизнь – от момента, когда первый раз его увидела, до сегодняшнего сна. А до этого она не жила. И после – не будет!
Она стукнулась головой и прежде, чем потерять сознание, увидела свое тело, грязное, обезображенное, зигзагоподобное. Оно лежало отдельно, на неприлично большом расстоянии. Все говорили ей, что «из-за него она теряет голову», но это же фигура речи…
Эффект наблюдателя
В Ломоносовском лицее подмосковного города Глуби́нска шла уже третья неделя учебы, когда к нам в выпускной класс пришел новенький. Это было событие.
Одна из тех девчонок, которые всегда откуда-то все знают, сообщила нам, что новенький – из Москвы. Все слегка возмутились: что он тут забыл?
Мы надеялись, что он так себе, но девчонки в первый же день в него влюбились. Мы надеялись, что он глупый, – надежды не оправдались.
Пришлось смириться.
И искать его дружбы.
А потом оказалось, что он норм – без понтов и все такое. Мы быстро нашли общий язык.
Учителя звали его Семен, но мы стали звать его Сэмом – это ему шло больше. Он курил «Sobranie Black» (причем без б делился, когда мы стреляли) и имел прикольные фразочки на все случаи жизни. И когда мы спросили, почему он приехал в Глубинск, он пояснил: у него дома делают ремонт, поэтому он временно живет тут, на квартире у родственников. Он по большей части там был один, семья редко приезжала.
Сэму нравился наш город. Нам – нравился Сэм.
Да, нравился. Мы без него уже не ходили даже покурить за школой – без его шуток и историй было все не торт. И вписки без Сэма ни в какое сравнение не шли со вписками, на которые он приходил.
Мы все балдели с него, понимаете?
И как-то он обронил:
– Ко мне ребята приезжают, будем у меня на хате.
Мы с тех пор не могли выбросить из головы, что у Сэма – самого крутого парня в классе, а следовательно, и в школе – дома будет пати. Мы были в предвкушении.
Всем туда хотелось.
Никого туда не звали.
А девчонка, с которой у Сэма были какие-то недомутки, пригласила саму себя к нему, а потом рассказывала нам, мол, луд и блуд, музыка, алкашка, все дела – весело. Мы от зависти чуть не треснули.
Мы ему, Сэму, говорим:
– Что нас не позвал?
Он засмеялся, отшутился. Сказал, что в следующий раз.
И вместо того, чтобы послать его куда подальше, мы дружно кивнули.
В конце октября были контрольные.
Сэм был не дурак, но с химией у него как-то не ладилось. Это мы поняли еще в сентябре: ни уравнения построить, ни простейшей задачки решить. В глубине души мы, конечно, этому радовались: «Не все тебе, Сэмик, перед учителями и девчонками блистать!» Ну и вот, приближалась контрольная по химии. Сэм тогда подошел к парню одному, который в химии шарил прям, и говорит: «Чувак, помоги, мол, на контрольной».
А они до этого как-то вообще не общались. Этот экземпляр, надо сказать, не пил, не курил и даже не пытался. С девчонками, понятное дело, у него все было грустно. Мы на него и внимания-то никогда не обращали – и тут вдруг Сэм с ним сам заговаривает, первый. И парень поэтому был рад – наконец и он Сэма поближе рассмотрит.