Иван Григорьевич Русанов после выполненного задания разыскивал свой взвод. К передовой вместе с другими бойцами пробирались по траншеям, покинутым немцами - всё-таки не по голому полю. Со стороны передовой немцы всё ещё стреляли по нашим тылам из тяжёлых дальнобойных орудий, установленных где-то на холмах. Носились в воздухе самолёты. За сутки, похоже, ничего не изменилось.
В нос шибало резким запахом немецкого одеколона и порошка "Wanze", рассыпавшегося из прорванных пакетов, валявшихся на дне траншей. На пакетах была нарисована огромная вошь красного цвета, похожая на краба. Несмотря на отвратительный запах, немцы регулярно пользовались этим "ванце" и всегда возили его за собой, где бы ни воевали. Попадались брошенные патронные ящики, пустые банки из-под консервов, бинты, убитые солдаты, свои и чужие - никто их пока не убирал. В одном месте валялись рассыпавшиеся порнографические фотокарточки размера колоды карт. Ребята принялись их рассматривать, гогоча и отпуская солёные шуточки. Иван Григорьевич пошёл вперёд один. И вдруг за поворотом траншей увидел картину, вызвавшую у него приступ тошноты. На бруствере окопа лежал убитый немец с погонами унтер-ефрейтора. Осколком снаряда, а может, мины ему сорвало с головы полчерепа, который упал на дно, как большое блюдце, а из брюк солдата натекла вниз, в это "блюдце", поносная жидкость, которая уже подмёрзла. Словно ужаленный, Иван Григорьевич выскочил из траншеи наверх и зашагал по ровному полю, забыв про мины и шальные пули.
Впереди стоял краснозвёздный танк - наш, чинился. Подойдя к танку, Иван Григорьевич увидел за ним открывшееся далеко и где-то внизу море. А здесь 2 танкиста возились с соскочившей гусеницей - подбивали её на место молотками, кончив ремонт.
- Бог в помощь! - пожелал Иван Григорьевич.
Вместо ответа один из танкистов спросил:
- Закурить не найдётся?
- Махорочки, что ли? Есть, - ответил Русанов, доставая кисет. - Угощайтесь...
- Куда это ты, отец, один топаешь? - поинтересовался танкист, закуривая.
Иван Григорьевич объяснил. Тогда другой танкист, видимо, командир танка, сказал:
- Мы на передовую сейчас. - И назвал дивизию, к которой шли на поддержку. - Если тебе по пути, садись, подвезём.
- Так это же наша дивизия! - обрадовался Иван Григорьевич. - Значит, и мой полк где-нибудь там, рядом, а?
- Садись, сейчас поедем! А там найдёшь уже сам. Место свободное: одного у нас ранило, только что сдали санитарам.
Иван Григорьевич залез через люк последним. Командир объяснил ему, где сидеть и что делать. Делать было почти нечего: подавать снаряды стреляющему из пушки. Снаряды лежали в раскрытом ящике. Внутри танка пахло не то бензином, не то соляркой, было темновато и дымно. Минут 5 спустя танк развернулся и двинулся не по полю, опасаясь напороться на мину, а по какой-то дороге, идущей вдоль моря на Керчь. Море, как понял Иван Григорьевич, располагалось от них слева.
- Давай теперь, жми на всю железку! - прокричал командир водителю танка обрадовано. - Наши уже отбросили немцев к морю!
Грязь и песок перестали лететь к смотровой щели, но водитель так рванул машину вперёд, что Иван Григорьевич больно ударился головой о броню. Командир протянул ему громадный ребристый шлем, валявшийся на полу:
- Наденьте! Выдержит даже удар прикладом!
Надевая вместо шапки шлем, Иван Григорьевич радовался тому, что ему так повезло: хоть и к шапочному разбору приедет, как говорится, но всё же к своим, сейчас и Сашу увидит, и Кандыбу, и всех остальных, если живы. Плохо всё-таки с чужими...
Словно накаркал, дурак. Впереди на дороге показался какой-то завал. Сначала не поняли, надо было сбавлять скорость, съезжать с дороги, чтобы обойти завал стороной - может, немцы там наставили мин. И вот, когда водитель развернулся правым боком к завалу, они все почувствовали резкий удар и оглохли от взрыва. Иван Григорьевич догадался: наверное, это прямое попадание! Вот только не знал ещё - чем? Гранатой, снарядом, фауст-патроном?
Ощущая боль в ушах и запах едкого дыма, Русанов успел заметить, как командир куда-то выстрелил из башенной пушки - видимо, по завалу, за которым прятались немцы. Но тут раздался второй удар, и танк стал вращаться на одном траке, съехав с дороги.
- Горим! - выкрикнул радист.
- Стреляй из пулемёта! - скомандовал водителю командир. - А ты, Шарипов, передай нашим, что нас подбили по дороге возле немецкого завала! Квадрат номер 9-4!
Радист стал кричать в микрофон:
- "Медведь", "Медведь", я - 17-й! Срочно на помощь в квадрат номер 9-4. Ведём бой возле завала на дороге, подбиты! Как поняли, я - 17-й!
Они вели бой, отстреливались, разворотив снарядом из пушки место на завале, откуда в них стреляли, а радист всё бубнил в микрофон свои призывы о помощи. Танк горел уже вовсю, и командир открыл верхний люк, чтобы его не заклинило потом от жары и чтобы можно было дышать. Внутри был сплошной едкий дым. Иван Григорьевич закричал:
- Ну, что будем делать, командир? Сгорим! - А сам каялся уже, что 20 минут назад радовался, когда ему предложили "садись, подвезём!" "Подвезли, называется! - думал он. - В ад на сковородке!"
Механик выключил зажигание, и они ждали в наступившей тишине, что скажет им командир. Тот крикнул:
- Вылезай по одному! Будем отбиваться...
Через нижний люк вылезти было нельзя - он упирался в землю. Значит, только через верхний. Командир, отсоединив Русанову фишку на шнуре его шлемофона - он же ему её и присоединял недавно к абонентному аппарату танкового переговорного устройства - приказал:
- Давай, отец: ты полезешь первым. И сразу кубарем скатывайся вниз, за танк - не задерживайся!
Не раздумывая, Иван Григорьевич выскочил из танка и, пока не подстрелили, скатился вниз, ощутив лёгкими свежий воздух. А вот подняться с земли не успел - лишь полувыпрямился с автоматом в руке. И рухнул, оглушённый чем-то тяжёлым по голове - аж свечки плеснулись в глазах и сразу померкли. Очнулся он, видимо, не сразу, но сразу понял, что лежит возле горящего танка, от которого шло мощное тепло. Опять был разорван танковый трак, несло гарью и дымом и кричала где-то ворона сквозь гул горевшего танка: "Ка-ар-р... ка-ар-р!.." Гудело и в голове, а в теле была немощь и слабость.
Должно быть, он открыл глаза и шевельнулся, потому что вслед за этим, где-то рядом, раздался грубый окрик:
- Штэт ауф! Хэндэ хох! <a href="http://samlib.ru/s/sotnikow_b_i/bis0911.shtml#ssilka3">3</a><a name="ssilka33"></a>
<a name="ssilka33">Иван Григорьевич перевернулся на спину и увидел над собой в разрывах низких туч кусочек голубоватого неба и наведённый на него оттуда ствол немецкого автомата. Лица врага не разобрал от страха - какое-то пятно вместо лица. Теперь обмякла и душа, как тело, и заныла от боли.</a>
<a name="ssilka33">Его грубо схватили за шиворот 2 немца и поставили на ноги. И тут он увидел перед затухающим танком своих спутников-танкистов. Лицо командира было в крови, а Шарипов и механик-водитель Малявин стояли с опущенными головами. Шарипову, судя по его ещё ни разу не бритым щекам было лет 19, не больше. Кое-где горели рядом с танком комья земли - видимо, взорвались на танке баки с горючим, когда Иван Григорьевич был без сознания. А сам танк всё ещё дымил чёрным шлейфом, сносимым ветром, дующим, непонятно откуда. Да и всё было пока непонятно. Понял только одно:</a>
<a name="ssilka33">- Форвэртс, Иван! Ге, ге! </a><a href="http://samlib.ru/s/sotnikow_b_i/bis0911.shtml#ssilka4">4</a><a name="ssilka44"> - Солдат показал стволом шмайсера на танкистов.</a>
<a name="ssilka44">"Сволочи, даже имя откуда-то узнали! - удивился Иван Григорьевич и, пошатываясь, двинулся к своим. - Эх, надо было лежать, дураку, и не шевелиться там. Подумали бы, что убитый, раз до этого не трогали, и ушли. Сам себя погубил".</a>
<a name="ssilka44">Их повели зачем-то к другому советскому танку, уже потухшему - тоже, видать, напоролся на какую-то преграду или наскочил на мину: лопнули оба трака. На самом танке лежал чёрный от копоти, сгоревший танкист - смотреть на него было страшно. Видимо, был убит пулей, когда вылезал. Вот так же могли сгореть и сами...</a>
<a name="ssilka44">Через несколько шагов увидели и остальных танкистов, валявшихся на земле, обрызганных кровью. С одного из них слетел шлем, но лица было не разобрать - кровавое месиво. Рядом с ним лежал с вытекшим на щёку глазом ещё один член экипажа. Четвёртого не было видно нигде. Но нашёлся и этот - молодой паренёк, которого немцы присоединили к ним в строй. Этот держался за окровавленный локоть и морщился от боли. Но куда же ведут-то? В плен, что ли?..</a>
<a name="ssilka44">Их подвели к офицеру в кожаном пальто и в фуражке с высокой тульей, победно заломленной назад. Ивану Григорьевичу эта фуражка зимой показалась нелепой. Впрочем, какая тут, в Крыму, зима - моросящая гниль, настоящих морозов почти не бывает.</a>
<a name="ssilka44">Стоя рядом с мальчишкой Гасаном Шариповым, Иван Григорьевич спросил дурацким шёпотом:</a>
<a name="ssilka44">- А немцев-то хоть сколько-нибудь положили?</a>
<a name="ssilka44">- Да вон же они, - прошептал Шарипов. - В ряд положили, хоронить, наверное, собираются.</a>
<a name="ssilka44">Теперь увидел убитых немцев и Иван Григорьевич. Видимо, их пособирали после боя с танкистами. Он сосчитал: 6 человек. На 2 потерянных танка и 3-х убитых получалось не очень-то много. Ну, да что поделаешь, виноваты сами, что прозевали эти завалы. А всё из-за того, что полагали, будто в этих местах немцев уже нет. А они вот откуда-то появились, вытеснили наших, должно быть, а те ещё не успели об этом сообщить. Опять выходило, что нерасторопны мы, не приучены к чёткости.</a>
<a name="ssilka44">Немцы о чём-то совещались со своим офицером в фуражке, а Иван Григорьевич, поглядывая на нескольких солдат с уродливыми трубами-ружьями для фауст-патронов, понял, что вон эти, видно, и гробанули оба наших танка. Сидели, вероятно, где-то в укрытии и ждали, пока танки при отвороте подставят уязвимые места. Чего же тут не подбить, когда стреляли почти в упор. Вот, гады! Теперь из-за них плен, надо же такое!</a>
<a name="ssilka44">Страха уже не было - рядом со своими стоит, а не один - и принялся Иван Григорьевич думать в эту неподходящую минуту совершенно о второстепенных, как ему самому же и казалось, вещах, но отделаться от этого не мог. Его заботило, что' теперь подумают о нём после войны, как отнесутся к нему на заводе, когда вернётся из плена, и не отразится ли его плен на судьбе сына. Такое пятно на отце: это же не орден! Лучше бы уж не было у него наград вообще, чем такое...</a>
<a name="ssilka44">"Обижался" на судьбу Иван Григорьевич зря. Не собирались немцы отвозить его в плен и тем позорить перед советской родиной и её руководством. Если бы он знал получше немецкий язык, то понял бы, почему кивает своим солдатам немецкий офицер и уходит - согласился на расстрел "всех этих Иванов". И, стало быть, нужно думать Ивану Григорьевичу уже о другом: как принять последнюю и самую горькую каплю судьбы - смерть. Немцам, остающимся в Крыму, как в западне, было не до пленных теперь. Вот и совещались: выхода нет - отправить пленных на работы в Германию невозможно, значит, надо расстрелять и зарыть в канаве. Беспокоило лишь, что будет нарушен международный закон. Но кто об этом расскажет?..</a>
<a name="ssilka44">Не зная, о чём это немцы совещались, Иван Григорьевич достал из кармана кисет с курительной бумагой и быстро свернул цигарку. Затем, чиркнув трофейной немецкой зажигалкой, закурил. Немцы, почуяв на свежем воздухе резкий запах махорки, взглянули на него, но ничего не сказали - не запретили, не отняли. Выходит, курить было можно, и тогда закурили и остальные танкисты, переглянувшись между собой. Лица их, только что деревянные, неузнаваемые, очеловечились, стали привычно осмысленными и знакомыми. Пока одалживались табачком у Ивана Григорьевича - подсушил старик, успел где-то, а они вот свой не высушили на горячем моторе, всё некогда - захотелось им поговорить, прийти к какому-то решению, что ли: почему не застрелились, а сдались врагу в плен, чего терпеть не мог в советских людях товарищ Сталин, считавший, что народ, который не желает воевать за советскую власть, это "народ-враг". Именно поэтому, когда в начале войны за несколько дней в плен к немцам попали сразу тысячи бойцов, он придумал свой чудовищный приказ: живыми в плен не сдаваться.</a>
<a name="ssilka44">Разглядывая теперь себя в такой ситуации, они как бы вновь узнавали друг друга, оценивали: не выдаст потом, не окажется сволочью? В общем, думали теперь не только о своей личной, отдельной судьбе, а ещё и об общем их деле - как им быть всем вместе? Чтобы одинаково держаться и после войны.</a>