На ресницах повисли капельки дождя, и она стряхивает их. Моргает. Словно только что вспомнила, что рядом есть кто-то ещё, кроме собственного отражения в лужах. Хасанов чувствует, как сквозь подошвы туфель сочится холод. Он запихал руки в карманы и погрузил подбородок в шарф. Пока она была где-то далеко, вокруг плескалось море одиночества. Слова тёплые и мягкие, как выводок белых мышат, но чужие. Не для него. Поток мыслей, каким-то образом нашедший выход через рот.
Оно и сейчас никуда не исчезло - это море, чёрное, с клыками ледяных скал. Холодный воздух стекает по носу и губам, высасывает через куртку остатки тепла.
- Конечно, - говорит он, и голос звучит с интонацией трескающегося льда. - И как он там?
- Держится. Снимает крошечную квартирку где-то на задворках. Около рыбного комбината. Устроился куда-то работать, выбивает прописку, думает даже о том, чтобы податься учиться. Но, ты знаешь, все его письма в картинках, которые оттуда, они так и пышут счастьем. Я не знаю, как объяснить… как будто держишь в руках только что испечённый хлеб. Такой румяный и очень душистый.
Глава 4
История с предвыборной компанией скоро получила продолжение. Не для всех, но для некоторых: очевидно, по каким-то критериям они оказались лучшими. Может быть, раздали больше всего листовок.
Хотя Яно ничего не раздавал. Он к тому времени только-только вернулся. Так что, скорее всего, причиной послужили три хвоста у Ислама: он тогда едва начал выбираться из кратера, оставленного кровопролитными боями на полях виртуальных сражений. И два хвоста Яно - по геометрии и английскому языку, нажитые из-за природного раздолбайства.
Так или иначе, их обоих вызвали в деканат, и Валюта предстала пред ними во всём её зелёном великолепии.
- Это очень уважаемый человек, - сказала Нина Михайловна, захлестнув их тросом своего взгляда, обоих сразу. - Не вздумайте его расстроить, ребята. В стенах этого университета слишком много людей, ему обязанных. Если бы не он, вы бы здесь, возможно, не учились.
Нина Михайловна - замдекана, и кличку она заработала любовью к нарядам зелёного, “долларового” оттенка. Вот и сейчас на ней хлопковые брюки цвета нежной листвы. Как некогда заметил Паша: “Посмотришь на свет и увидишь водяные знаки”. Нина Михайловна прямая, с тяжёлым могучим лицом и мясистыми руками. Волосы на затылке забраны в тугой пук. Она их не красит, как многие женщины её возраста, и там проглядывают ниточки седины.
- Будете освобождены от занятий на завтра и послезавтра. И конечно же это зачтётся вам на зачёте по выбранному вами предмету.
“Зачтётся на зачёте” значило, что платить за этот самый зачёт нужно будет в разы меньше. Что же, очень неплохо. Но Ислам всё же предпочёл не иметь ни с ней, ни с этим “уважаемым человеком” ничего общего.
- А можно отказаться? - спросил он. - Наверное, найдутся ребята, чьё положение серьёзнее нашего.
- Вы, вероятно, не понимаете всей серьёзности положения, - произнесла Валюта. Подвигала по поверхности стола стопку красных журналов. - Мы обязаны этому человеку, и нам бы не хотелось его подставлять. А вы обязаны нам как вашим преподавателям и наставникам. Радуйтесь, что наш университет даёт вам такую возможность. В семь тридцать будьте по этому адресу. Не опаздывайте, и оба ведите себя, как подобает приличным студентам. Не позорьте наше доброе имя.
- Сдаётся мне, что нас только что наняли кого-нибудь убить, - говорит Ислам, как только за спиной закрылась дверь. Складывает пальцы пистолетиком и целится в Яно.
Яно, похоже, ничего не понял.
- Мы куда-то пойдём? - спрашивает он.
- Забудь.
Вечером они были по нужному адресу. Секретарша провела их в кабинет, щедро обставленный лакированным деревом, и навстречу, скрипнув резным деревянным креслом, поднимается Уважаемый Человек.
Перво-наперво Хасанов видит щегольскую рубашку: словно парус, маячит она перед глазами. И только потом белое лицо, щёки, что затекают в воротник, и губы, что кажутся ещё одной складкой, подобной тем, в которых тонут глаза. Мочки ушей вытянуты, и вспоминается картина Дали с текущим временем.
Пожимает обоим руки и усаживается обратно, растекаясь по коричневой обивке.
- Не хочу на вас давить, - сразу приступает он. - У меня есть работа, но браться за неё или нет - решать вам.
Ислам спрашивает, что за работа, и Уважаемый Человек радуется, как ребёнок неожиданному подарку. Вещает с придыханием:
- Эх, пацаны. Вы ж студенты, правильно? Вам, наверное, не хочется на халяву трудиться. Ну, в смысле, за просто так. Понимаю, - кивает, степенно потирая запястье. - Деньги всем нужны. Что ж, деньги будут тоже, не сомневайтесь.
- Что за работа?
- Так интересно?
Подбородок затрясся и запрыгал, как будто наполненный водой пакет. Дебелое лицо выражает радость и энтузиазм.
- Смотря что за работа.
- Какая разница? - Уважаемый Человек вдруг меняет радость на возмущение, и краешки его рта теперь стремятся не вверх, а вниз. С грохотом отодвигает кресло, прохаживается по кабинету - Ислам и Яно отступают на шаг. - Главное - деньги платят. Разве нет? Кстати, это вам за энтузиазм.
Хмурясь, роется в бумажнике. Бумажник знатный, так и сверкает лакированной кожей, большой. Такие люди не могут без бумажников и дипломатов. Из бумажника лезут карточки, визитки. Смятые в трубочку деньги. Если перевернуть и потрясти его или вон, например, тот дипломат на краю обширного стола, посыплются горы мусора: крошки, залитые кофе документы. Газета с прошлой недели. Зато сам стол идеально чист: только монитор, пара икон и позолоченная ручка толщиной в палец. Позолота с неё уже кое-где слезает, вон на кончике, где в минуты напряжённой работы мужчина зажимал его между зубами, уже виден пластик. “Возможно, если он улыбнётся пошире, мы увидим эти крошки позолоты”, - думает Хасанов, и его изнутри заполняет какое-то мерзкое ощущение.
Не отрываясь, глядит ему в глаза. От таких людей лучше не отрывать взгляда. Вообще не отрывать.
Ислам переводит взгляд на две сотки в руках.
- Приходите сюда вечером. Часиков в десять. Приводите друзей, только надёжных. Берите, берите.
Буквально впихивает деньги в руки Яно. Тот берёт и держит их у груди в обеих руках, с ужасом глядя на Уважаемого Человека.
- И помните, я знаю ваши фамилии. Записано. Где же у меня записано-то… В общем, где-то записано.
- Мне… нет нужны ваш деньги, - от ужаса у Яно проснулся акцент.
Мужчина уже не слушает. Ходит кругами, передвигает предметы у себя на столе. Двигает на полке рюмки. Там, в глубине, чернеет этикетка дорогого коньяка.
- Нам не нужны ваши деньги, - говорит Ислам. Вынимает бумажки из рук Яно и кладёт на стол. - Не нужны. Мы и так придём.
Чувствует, как у самого от этого человека трясутся поджилки. Человек надвигается, как будто гора, нависает, как бык над тореадором, повредившим ногу, и кажется, что ты тонешь в его тени. Она засасывает тебя, словно не тень, а вонючее нефтяное пятно. Прижимает своей тушей, своим гонором, своими упрёками к стенке. Расплющивает по ней огромным животом.
- Не нужны? - повторяет он. Поворачивается, пропущенный через жалюзи свет рисует на впадинах лица змейки. Воротник давит ему на шею, и мужчина оттягивает его большим пальцем. - Вот вы мне скажите, как работать с теми, кто не берёт деньги?
Молчат. Яно смотрит белыми от ужаса глазами, Ислам нашаривает позади себя дверную ручку - путь к отступлению. Думает, что хорошо бы подыскать остроумный ответ: всё равно с человеком, который до смерти запугал безобидного эстонца, дел никаких иметь не хочется, но все остроумные ответы провалились куда-то в колодец ужаса.
- Молчите.
Стол скрипит под весом, рубашка на плечах мнётся и складываются гармошкой.
- Молчи-ите, - бурчит он. Сгребает мятые сотки обратно в бумажник. - Ладно. Жду вас вечером. В десять часов. Работа ночная.
Дверь наконец хлопает за спиной, секретарша поднимает лицо, и на месте глаз за стёклами очков Хасанову мерещатся зеленоватые провалы, проеденные червями дыры в гнилой мозг.
- Сумасшедший человек, - бормочет Яно. - El Loco.
Хлопает ещё одна дверь, коридор, и скрипят подошвы на скользком, как змеиная кожа, ламинате. Воздух снаружи свежий и почему-то с лимонной кислинкой. Дяденька на углу продаёт с лотка хурму, она стоит перед ним в несколько рядов, сверкая оранжевыми боками. Сам жуёт одну, сплёвывает косточки в руку и жмурится от удовольствия.
Исламу вдруг очень захотелось хурмы. Он направляется к палатке.
- Ислам, - Яно бежит следом, - Ислам!
- Что?.. Две хурмы, пожалуйста. Покрупнее.
- Мы ведь не пойдём? Вечером?
- А тебе не хочется?
Продавец складывает в пакетик фрукты. Он всё ещё жмурится, хотя глаза и открыты. Просто лицо у него такое - кажется, как будто жмурится. Будто у кота. Не грузин, как это обычно бывает с торговцами в палатках. Нормальный русский мужик, прячет в усах улыбку.
- На здоровье.
- Спасибо.
Хасанов протягивает хурму Яно, тот косится на неё с суеверным ужасом.
- Этот господин предлагал нам деньги.
- Да вроде. И что? Твой козлометр зашкалил?
- А?
- Бери хурму. Кушай, дорогой.
Идёт к остановке, разбрызгивая из-под ног лужи. Остановка выкрашена в красный цвет, и вокруг неё, как огромные шмели вокруг цветка, вьются газельки.
Яно опять бежит следом.
- Мы ведь не пойдём? Да? Вечером.
Три минуты назад Ислам тоже так думал. Но теперь, когда вкус к жизни стекал по горлу в пищевод, он вдруг решил иначе:
- Ты оставайся дома. Хорошо? А я схожу.
- Ты этот. Тоже. Сумасшедший.
Яно грызёт хурму, и вид у него как у напуганной лошади.
- Не-а. Всего лишь любопытный.
Дело не в Валюте, не в зачётах и не в деньгах, которые предложил им Уважаемый Человек. Хасанов вдруг ни с того ни с сего почувствовал, что должен принять этот вызов. Броситься в него, не рассуждая и головой вперёд, а не осторожно ступая на шаткую поверхность, оглядываясь на каждый громкий звук и втягивая голову в плечи, как по идее должен.
Яно пошёл тоже. Ислам убеждал его остаться, но эстонец молча переоделся в удобную одежду, достал взамен туфель кроссовки и уложил в рюкзак термос с чаем и пару бутербродов.
Им объяснили задачу. Уважаемого Человека не было на месте, его секретарши тоже. За тем же столом сидит человечек с узким лицом, таким, какое могло бы быть у рептилии, стань она человеком, и глазами навыкате. По очереди водил он этими белесыми глазами по каждому явившемуся, а таких, помимо Ислама и Яно, оказалось ещё шестеро. Совершенно незнакомые лица, все излучают внимание и настороженность.
Человечек объяснил задачу. Раздал каждому по баллончику краски, списки фамилий и обличительных характеристик, которые они должны были написать на стенах домов, во дворах, на заборах и просто на асфальте. Вроде: “Адоевский - Вор и Врун”. Или: “Нальчик, Откуда Деньги?” Или: “Сергеев Зарезал Маму”. Непременно с ошибками. Сделать ошибки в таких простых словах осмелится не каждый, но требовалось постараться.
- Сегодня каждый из вас - Капитан Очевидность, - прибавил человечек с удовлетворением. - Мне нужно, чтобы весь район к утру был синий, чтобы вы украсили каждый угол дома. Разойтись.
- И это всё? - с разочарованием говорит Хасанов внизу. Они вдвоём ждут, пока остальные, воровато оглядываясь и пряча краску в складках одежды, разбредутся каждый в свою сторону, и выкидывает свой баллончик в урну. Отбирает краску у Яно, и в урне звякает во второй раз.
Ощущение некого соперничества, брошенного вызова пропало. Их попросили всего лишь навсего испоганить стены. Сейчас Ислам сам слабо понимал, что за задание он хотел получить от Уважаемого Человека. Ясно для чего: чтобы с треском его провалить. Но теперь всё это больше не казалось ему таким важным.
- Он хотел, чтобы мы испортили город, - задумчиво говорит Яно. - Плохой какой-то человек. И тот, что был днём, тоже плохой.
- Уже вжился в роль? - Ислам усмехается и говорит: - Капитан Очевидность.
Глава 5
Ислам приходит на работу к шести вечера, а уходит, когда ночь за окнами полыхает белыми и цветными огнями. Трое суток через трое. Почти всегда пешком. Ему выделяли деньги на такси, но Ислам потратил их по назначению всего один раз, когда не на шутку разболелся, а потом носоглотка решила взбунтоваться и залить его соплями. Радовался густому, как хлопья пивной пены, снегу или грозе, что растекалась над городом, заключая его в грохочущий кулак. А ты идёшь в этой темноте и смотришь, как вспышки молний очерчивают высотки, как играют они в трамвайных рельсах и танцуют в чёрных стёклах. Представляешь, как разбегается над головой в паутине проводов электричество.
Ислам обожал ходить пешком, но терпеть не мог идти в никуда. Он шёл либо домой, либо на работу. Не важно куда, главное, чтобы была цель и расстояние, которое требовалось пройти. Наслаждаешься каждым шагом, каждое встречное лицо, будто виноградина, лопается во рту, и на языке ощущаешь кисло-сладкий сок. Тут же оно смывается жидким огнём фонарей из-под колёс проезжающей машины, а там за рулём симпатичная шатенка или угрюмый старик в смешной кепке… в сущности, не важно. Главное, чтобы они были, эти лица.
Голова после работы как в тумане, в ноздрях засел горький алкогольный запах, терпкая смесь пивного аромата, винных паров, чего-то покрепче, а также томатного сока и сигаретного дыма, который почему-то всегда пробкой, комком слюны застревает в горле. Ислам любит томатный сок, но после работы… нет, только не после работы.
В те сорок минут, когда мышцы разгоняют застоявшуюся кровь, Хасанов снова понимает, что не всё так плохо. Что людей, оказывается, можно не только переносить, но даже полюбить снова.
- Я представляю, какие люди тебе попадаются, - бурчит Мишаня, - в час ночи. Ты это… не приползай потом отметеленный.
- Их нету, - ржёт Хасанов. - Нету людей. Кроме меня. Это, знаешь ли, плюс.
Исламу их хватает и в кафе.
На самом деле работа барменом не так уж и плоха. Даже отлична, сейчас Ислам не мог представить себя на другом месте. Приближаешься к зелёной вывеске, с лёгкой досадой думаешь, что стрелка часов опять перебежала тебе дорогу. “Травка”. Под вывеской и правда зелень, дорожку к дверям окаймляют цветы в старых покрышках. Несмотря на нарочито небрежное оформление фасада, впечатление остаётся как от чего-то хорошо продуманного. Простого, но без излишек.
Кафе угловое в жилом доме, смотрит на две стороны стеклянными стенами. Чуть попозже, когда окончательно стемнеет, там, за стёклами, будут плескаться волны томного жёлтого света. Парочки и весёлые компании будут сворачивать на тропинку между газонами. Внутри музыка, обычно что-то из ненавязчивого эмбиента, бывает поп, а бывают и классические инструменталки. Босс любит классическую музыку, но формату кафе больше подходит электроника.
Стеклянная дверь плывёт под рукой, киваешь охраннику, и он отвешивает тебе небрежный поклон. Собранный, молчаливый.
Проходишь через зал, подмечая, что столики ещё не заняты. Здесь нет бизнес-ланча, как в соседних заведениях, и весь персонал только заступил на пост.
- Привет, Босс.
Кивает, и ты ловишь деловую, в чём-то нервную улыбку. Не такую как посетителям: им предназначена другая, более долгая, более широкая, но за ней не стоит ничего, кроме вежливости.
- Опаздываешь.
- Всего лишь на пять минут. Прости. Шёл пешком.
Она японка с примесью китайской крови. Или наоборот - бес её разберёт… Хотя считает себя именно японкой. Говорит: “В память о папе”. От матери ей достался высокий рост, красивые ноги, которые почему-то скрывает под длинными юбками. А ещё идеальные, будто вычерченные грифелем, брови. Всё остальное, говорит, отцовское. Чёрные соломенные волосы, которые никак не желают укладываться в причёску. Очень пышные и глянцевые, как будто каждую прядь взяли и отдельно вымазали ваксой.
- Ты всегда ходишь пешком.
Никогда не поймёшь, журит она тебя за опоздание или нет. Вроде и журит, а вроде и просто констатирует факт. Мол, ага, уже семь минут седьмого. Вакаремаста, Ислам-тян, вычтем у тебя из зарплаты. По интонациям у неё ничего нельзя понять. Отчитывает ли она официантку или прощается с постоянным клиентом - всё одно.