Похоже, один только Ислам понимал, что это только начало. Пропустишь ты один Новый год - и следом полетят все остальные.
Обещал прислать на электронку фотографии. Но пользы от них…
Ислам никогда не любил фото. Даже прекрасные моменты, запечатлённые на них, быстро покрывались пылью и обрастали, как затонувшие корабли, ржавчиной и морскими звёздами. Куда лучше, если бы от этих моментов оставалось что-то в голове, а не в трёх тысячах пикселей на флешке.
Хасанов хотел спросить мнение у Кати, но она уже уехала на родину. Оставила ему записку на проходной всего с одним словом: “Пока!” И со смешной рожицей, нарисованной одним из тех маркеров, что валялся на столе.
В столе покоился билет на самый конец декабря. И обратно - на второе января.
Глава 8
В “Травке” Ислам работал практически с открытия. Он тогда ни черта не умел, а сюда забрёл просто потому, что увидел на дверях длинный список с подзаголовком: “Требуюся!” Здесь были и “Уборцыцо”, и “Barmens”, и “Девушки, которыи разно еду”, и даже мифические “Тарелкины”, которые потом оказались посудомойками.
Минуту постоял, разглядывая с пугающей серьёзностью накарябанные от руки буквы и пытаясь что-то разглядеть за стеклом. Снаружи сияло солнце, и он ничего не увидел.
Потому толкнул стеклянную дверь и нырнул в мягкий полумрак.
Они только что сделали ремонт, и всё вокруг буквально блестело. У стен ещё кое-где заметен строительный мусор, столики и стулья, одетые в полиэтилен, громоздились возле окон. Стойка сияла новенькой неоновой подсветкой. Пахло краской и почему-то орехами. Удивительно приятный запах.
Ислам сделал пару шагов и натолкнулся на прямого и острого, как катана, Джина. Пролепетал:
- Здравствуйте.
Джин ни черта не понимал по-русски. Однако реакция у него неплохая. Когда Ислам начал пятиться, скашивая глаза и стараясь хотя бы приблизительно вписаться в дверь, он ухватил Хасанова за ухо.
Ислам завопил, и воинственный азиат, как ему тогда казалось, размером с гору, придвинулся, поднимая вторую руку. На самом деле Джин был не такой уж большой - ростом с Ислама. Нет, конечно, для азиата он был очень высок. По рассказам Петра европеец может запросто пересчитать залысины на голове любого японца. И при желании понаставить ровно в эти залысины щелбанов. Просто казался ужасно значительным, под бровями полыхали две злые, полные блестящей нефти щели, и ещё эти пальцы на ухе, Господи, до чего же они холодные…
На шум выскочила Сонг, пальцы разжались, а Ислам, кружась в диком ужасе, как будто малыш на слишком быстрой карусели, ломанулся в сторону двери. Не попал и только чудом не разбил новенькое стекло.
Впоследствии Джин долго извинялся и кланялся Исламу едва ли не в пояс. Сонг, работавшая при этом диалоге переводчиком, добавила:
- Он просто не знает, что на него нашло. Просто вы вдруг начали убегать, и он… и его руки вдруг - цап! И схватили ваше ухо. А голова догнала их только потом. Мой брат не знает, почему так получилось. Простите.
Хасанову было неловко. Этот азиат всё кланялся и кланялся, чёрные короткие волосы пахли дорогим шампунем, а галстук вываливался из-под пиджака, как большой язык, то и дело чиркал пол.
- Вы ведь пришли сюда искать работу? - спрашивает Сонг.
- Ну…
- Прекрасно. Вы её нашли. Вы, наверное, учитесь?
- Да. По утрам…
- Прекрасно. У вас есть традиция, что любому делу требуется завести новую нэкотами?
Разговорный русский у неё был куда как неплох для азиатки. Во всяком случае не чета письменному.
- Нет. Какая нэкотами?
- Нэко. Кошка с поднятой правой лапой. Вот так.
Она показала. Скорчила умильное личико, зажмурилась и подняла правую руку, согнув её в локте. Растопырила пальцы.
- Такой нету. Хотя кошек у нас довольно много. Но собак гораздо больше.
- Это хорошая традиция. Привлекает делу деньги. Ты милый мальчик. Будешь нашей нэкотами. Ну-ка, подними лапку…
Ислам исполнил. На него медленно накатывало ощущение, что он, пройдя через стеклянные двери, попал в какой-то потусторонний мир. У Лукьяненко была такая книга - “Конкуренты”, где главный герой, простой обыватель, записывается пилотом на космический корабль, и этот момент сейчас всплыл в памяти Ислама с пугающей чёткостью. Но тот парень хотя бы знал, на что подписывается.
Она склонила голову набок, взгляд пристальный и оценивающий.
- Умеешь что-нибудь делать?
- Ничего.
- Ну ладно. Будешь нашим талисманом. Будешь стоять вон там, за стойкой. Лапку всё время поднимать не обязательно. Можешь опустить. Там есть несколько книжек, изучи пока и потренируйся. Алкоголь вон в тех картонных коробках. Мы открываемся с четверга.
Миша дико хохотал, когда услышал эту историю.
Ислам осваивал мастерство бармена практически с нуля. У него не было учителя, кроме брошюрок “BarNews” да ютуба на ноутбуке Сонг. Тем не менее к концу второй недели счёт разбитых стаканов пошёл на убыль. Босс ни грамма не расстраивалась, хотя подсчёт вела чётко, записывая всю кокнутую им посуду.
- Когда сочтёшь возможным, мы спишем это из твоей зарплаты, - говорила она.
Ислам только вздыхал. На самых почётных местах там красовалась бутылка Джонни Уолкера стоимостью в две с половиной тысячи и кофемолка стоимостью в тысячу двести. Кто же знал, что в этой кофемолке нельзя молоть орехи?
Ислам мог работать только на полставки, поэтому Сонг нашла ещё одного бармена, белобрысого паренька двадцати пяти лет от роду со звучной фамилией - Павлычевский. Его принимали на работу обычным путём, и он, на счастье, оказался куда опытнее. Мог жонглировать бутылками и метать кубики льда в бокалы посетителям за ближайшими к нему столиками. Ни разу не промазал.
- Занимался в школе баскетболом, - подмигнул он Исламу. - Они так смешно открывают рот, когда я проделываю этот трюк. Так и охота туда - в рот - тоже зафигачить…
В общем-то довольно неплохой парень, хотя, на взгляд Ислама, слишком уж гордится этим своим умением - метать кубики льда. Пусть бармен он и первоклассный…
Глава 9
Бывают люди, прошлое которых всегда при них. Целый состав его, скрипя рессорами и воняя машинным маслом, волочется к горизонту. Вагоны нагружены памятью. Обычно не самой хорошей. Словно табор вшивых цыган, воспоминания заполняют собой любое свободное пространство, кричат на разные голоса, стенают и сморкаются в свои выцветшие тряпки. Горланят пропитыми голосами песни. И на каждой станции к составу цепляют ещё один вагон, под их нагромождением уже не видно самого поезда. Сгорбившись под тяжестью и не воспринимая ничего вокруг, такой человек тащится через жизнь с унылой миной. Спросишь: “Как дела?” - и тебя тут же окружает крикливая толпа, машет руками, что-то наперебой втолковывает, просит позолотить ручку…
Лучше и не спрашивать. Обогнать и пройти мимо, сделать вид, что не узнал. Такие люди не могут быстро передвигаться, а глаза их похожи на рыбьи, сочатся слезами и чёрным гноем.
Есть и другие - которые очень мало носят за собой прошлого. Им достаточно маленького рюкзачка, а взгляд и все помыслы устремлён в будущее. Катя как раз из такой породы. Как вечная младшеклассница, бегает, звенит своим рюкзачком, как будто там перекатываются стеклянные шарики.
- Тебе бы банты, - говорит Ислам. - Или косу. На голову.
- Банты у меня есть. Дома остались, такие белые, - жмурится от удовольствия. Как будто на язык попала сахарная пудра. Наблюдать за ней - одно удовольствие. - Я в них на выпускном была.
Эти люди носят с собой только самое важное. Обычно позитивное. Первую любовь, густые пушистые облака, какими они предстали с крыши какой-нибудь высотки. Иногда важные жизненные уроки, бережно записанные в толстые тетради.
Иногда на неё что-то накатывает, и тогда Катя принимается доставать из рюкзачка и раскладывать перед собой разнообразные вещи. Сокровища прошлого, чувства, которые не удалось сберечь и от которых остались одни только картинки.
- Это самое плохое в женщинах, - как-то раз сказал Паша. - Когда они при тебе начинают болтать о бывшем. Ещё такую моську строят, как будто с ним до рая слетали. И ведь хрен их заткнёшь.
Хасанова это не коробило. Он хотел знать о ней всё. Из этих самых “бывших” Катя рассказывала только об одном. О том, который смотался в Питер. И вот странность: через некоторое время Ислам стал считать его чуть ли не братом. Чувствовал к нему, наверное, нечто вроде глубокой благодарности - за то, что сохранил это сокровище, оставил после себя столь тёплые воспоминания.
В январские праздники случилось кое-что, надолго выбившее Ислама из колеи.
Почти все разъехались по домам, а он остался. Частично из-за работы: это самое злачное время для маленького, яркого и выразительного, как лимон, кафе. Частично из-за того, что домой просто-напросто не хотелось ехать.
- А вот мне придётся, - сказала Катя во время их последней встречи.
Она надула губы, и Ислам говорит, стараясь, чтобы голос звучал как можно более беспечно:
- Знаешь, что я сделаю без тебя?
- Что же?
- Воздержусь от всех прогулок, чтобы изголодаться по ним к твоему приезду.
Она смеётся.
- Мне кажется, ты успел уже порядком утомиться от этих прогулок.
Ислам, конечно, всё отрицает, но она не верит. Со смехом настаивает, и он в конце концов разводит руками: мол, не хочешь, не верь.
Вернувшись из Уфы (ездил всего на три дня - повидать родню и встретить Новый год), он каждое утро пытался заставить себя засесть за занятия, и почти каждое утро эти попытки терпели фиаско. Всё, на что его хватает, - это представить, как занимается Катя. Как она сидит за столом в своей километровой комнате и зубрит иностранную литературу. Вечерами - “Травка”, небывалый наплыв посетителей и сбившаяся с ног Сонг с нездоровым цветом кожи.
- Как ми тебя ждаль, - сказала она неожиданно с французским акцентом. - Ты опоздаль на час. До пятого декабря ми работаем с четырёх.
И уползла спать в подсобку. Джин кланяется, как заведённый, лицо его как будто высечено из камня. Ислам с благоговением подумал, что он самый супер из всех героев, которых он когда-либо видел на экране.
- Хорошо, что ты приехал, - говорит Павлычевский. У него тоже видок так себе. Похож на зомби из дешёвого кинофильма. Даже кетчупа не пожалели: на фартуке красуется клякса. И не важно, что это клубничное желе - всё равно аутентично… - У нас здесь полный аврал. С Нового года, считай, и не отдыхали.
Возвращаясь на вторую ночь с работы, Ислам увидел, что у Кати горит в окне свет, и тут же ей позвонил. Пригласить назавтра куда-нибудь погулять.
- Возможно, - сказала она без выражения. - Наверно. Созвонимся завтра.
Этого голоса Хасанов испугался куда больше, чем гипотетической перспективы уработаться до состояния Павлычевского. Поэтому следующим утром он набрал её и назначил встречу на вечер. А потом позвонил Сонг.
- Ты охренел, - уже час дня, но голос в трубке всё ещё сонный. Ислам сразу же себя проклял: дал бы хоть женщине позавтракать. - Весь год прогулял и ещё хочешь на сегодня отгул взять? Где я буду тебе искать замену?
- Не знаю. Вызовите Павлычевского. Ну пожалуйста, Босс. Это для меня очень важная встреча. Свидание.
- Ладно уж, - бурчит Сонг. - Постою сама. Но пусть тебе будет стыдно.
- Будет! - радостно соглашается Хасанов. - Ещё как будет! Вы прелесть!
- Прелесть, конечно, - Сонг слегка успокоилась, - учти, твою зарплату я заберу себе.
Так что вечером он встречается с Катей. Ветра нет, не слишком холодно, и это идеальный день для прогулки.
В этот раз Ислам сделал значительное усилие над собой. Болтать за двоих не слишком разговорчивых людей оказалось ох как трудно; неуклюже шутил, рассказывал о днях открытых дверей в “Травке”. Поймал за хвост пролетавшую мимо сороку-красноречие и в красках расписал Джина. Она улыбалась отсутствующей улыбкой. Всё время улыбалась, словно эту улыбку нарисовали на снегу. И смеха совсем не было слышно, так что у Ислама под конец дня опускались руки. Он чувствовал себя пустотой, раскрашенным воздухом рядом с ней.
После пяти минут молчания она вдруг спросила:
- Ты скучаешь по кому-нибудь?
Ислам осторожно отвечает:
- Да. Скучаю. Скучал.
- Я скучаю по одному человеку.
Всё, что она сказала. И это ударило Хасанова куда сильнее, чем вообще обычно могут ударить слова - все и всяческие оскорбления.
И всё исчезло. Ислам со смешанными чувствами ощупывал пустоту внутри. Ещё немного, и она начнёт болеть, словно выбитый зуб. А пока молча они дошли до одинокого, непонятно для чего нужного светофора, за которым дорога превращалась в змеиный язык. Этот светофор - неизменное место встреч и расставаний, такое же культовое место, как и крыша. Памятник несбывшихся чаяний и минувшей любви, он взирал на мир тремя выцветшими до одного цвета глазами. Стёкла уже сотню лет не чищены, и к пыли душного лета приставали увядшие жёлтые листья, а сверху налипал снег. На сигналы давно уже никто не обращал внимания, машина тут проезжала хорошо если одна за пять минут.
Одна дорожка спускалась к общежитию мужскому, другая, петляя между клёнами, взбегала на холм к женскому. Поэтому под светофором всегда торчали влюблённые парочки, обычно перво-или второкурсники, ещё только созревающие для крыши любви. Сейчас там было пусто, только ворошили темноту голые ветки.
- Пока, - сказал Ислам и повернул направо. Его путь лежал мимо жилого дома. Из окна на первом этаже доносилась усталая мелодия. Сергей Бабкин.
- Счастливо, - ответила она и исчезла; среди деревьев ещё какое-то время мелькало её белое пальто.
“…держаться за край твоей души - значит, не падать низко… и ни о чём не думать, и ничего не знать…”
Голос сочится с подоконника, капает за шиворот, и Хасанов проходит мимо, зачерпнув всем своим существом голос и повторяя про себя эти две строчки. Образовавшаяся внутри пустота ошеломляюще огромна, будто за последние полчаса кто-то нагнал на подсыхающую почву, на руины некогда процветающего города экскаваторов. И Ислам с облегчением наполнил эту яму до краёв словами. Повторяя их про себя вновь и вновь, запихав руки в карманы, он шёл домой.
Вскоре корпус начинает наполняться жильцами. До начала занятий ещё несколько дней, но сессия гремит гвоздями, её грозный перст качается теперь перед глазами каждого студента.
Вот уж действительно, пришло время вспомнить, кто здесь студент.
Паша примчался взмыленный, как скаковая лошадь, утащил учебник по политологии (“Я свой спалил, чтобы согреться… в гараже ночевал. Не поверишь - такая история. Потом расскажу…”) и между делом спросил:
- Ну, как там твоя личная жизнь? Всё ещё цветёт?
- Всё кончилось.
- Ты же по ней с ума сходил. По своей девочке.
- Она не моя девочка.
Паша разворачивает к себе спинкой стул, садится, разбросав ноги. Учебник предусмотрительно прячет под мышку. На нём чёрно-белая майка, зауженные джинсы и сланцы на тёплые носки. Зимой полы здесь очень холодные.
- Не парься. Они все редкостные сучки. А вот чуваку я бы на твоём месте начистил морду. Чтоб неповадно было уводить чужих баб.
- Забей.
- Я-то забью, - Паша хмурится, искоса разглядывая друга. - Не, ну серьёзно. Ты и он, честный мужской разговор. Если начистишь ему рожу, может, и сучку вернёшь. Правда я бы, опять же на твоём месте, обратно её не взял.
Говорит назидательно, тяжело опуская каждое слово и припечатывая его взглядом. Прирождённый оратор.
- Послушай профессионала. У меня неплохой опыт в расставаниях. Здесь всё довольно просто. Если ты её трахаешь, то она твоя. Как только начинает тебя динамить - пора трубить в трубы. Когда было?
- Не было.
- Давно?
- Вообще.
- Да ты что. Ну это уже клиника, - Хасанов открыл было рот, но Паша поднимает палец, и рот сам собой закрывается. - Сейчас ты мне начнёшь лечить, что она нужна тебе не для этого, у вас чисто такая одухотворённая любовь, и тэдэ. Не начинай. Не падай в моих глазах.