Мысль о том, что он мог бы научиться рисовать, не покидала ни на минуту. Постой-постой… кто сказал, что уже поздно? Чтобы найти уличных художников, нужно выйти на улицу - это ясно даже ослу. В благополучных районах их нет - это тоже ясно. Значит, Виктор Иванович должен идти туда, где любой источник света - как маяк, где набравшееся дешёвого портвейна эхо бродит переулками, обивая углы и хрипло подражая голосам людей и зверей. Где слышен визг покрышек, а музыка похожа на грохот, который издаёт крыса, посаженная ради забавы в жестяное ведро.
И Виктор Иванович, пенсионер с шестнадцатилетним стажем, был готов туда идти.
Когда мамы, одна за другой, начали высовываться из окон и кричать своих детей со двора, он решил: пора! Сунул ноги в туфли, достал зачем-то из шкафа коричневый пиджак, слишком длинный и нелепый по меркам современного мира, которому важно, чтобы шаг был шире, чтобы ничего не стесняло движений. Сунул во внутренний карман блокнот и ручку и вышел на улицу. Бабульки, выведшие друг друга на вечерний променад, притихли, провожая его взглядами, а потом заговорили - все разом.
Впрочем Виктор Иванович не слышал о чём. Он запрыгнул в первый попавшийся трамвай, прошёл вперёд, где сидели едущие с базара на Валовой женщины с сумками. Встал спиной к движению возле кабины водителя и придерживаясь за поручни.
- Приветствую, дамы! - сказал старик и, когда все взгляды были на нём, громко спросил:
- Не скажете ли мне, где можно встретить алкоголиков и наркоманов?
- Алкоголиков и наркоманов? - переспросила пожилая женщина, что сидела прямо перед ним. Она видела перед собой похожего на высохшую ветку деда, одетого неопрятно, но празднично. По моде семидесятых или восьмидесятых. Стоя на месте, он шаркал ногами так, будто был готов выскочить из трамвая и куда-то сию же секунду бежать. Седые волосы, торчащие из-за ушей, шевелились, как усы старого кота, который с печки наблюдает за допивающей из его миски молоко мышью. Она решила, что он немного чокнутый: вы посмотрите только на эти глаза, похожие на догорающий фитиль немецкого снаряда!
Старик подался вперёд, нависнув над женщиной, будто собирался зубами сорвать с её головы берет.
- И уличных художников. Вообще-то мне нужны уличные художники. Не поверите: никогда не интересовался подобным сортом народа, но вот… вдруг приспичило.
- Да они же везде!
- Где? - старик завертел головой, как будто ненаглядные его художники могли спрятаться, например, под сиденьями.
- Да вот же! Весь трамвай изрисовали. И на улице… вон, посмотри! Вся Москва в краске. Стоит только глаза разуть, сразу увидишь - нарисовано или написано басурманскими такими буквами. Американщина, везде американщина! И черепа рисуют ведь, и срам всякий, креста на них нет!
Проехав полный круг и мило беседуя со старушкой (которая, найдя благодарного слушателя, давно уж забыла, где ей выходить), Виктор Иванович заметил, что снаружи мелькают знакомые улицы. Он сошёл на своей остановке, посмотрел по сторонам, пожал плечами и пошёл, следуя заветам оракула улиц, куда глаза глядят.
Был уже поздний вечер.
Возле разливных зажглись фонарики, на ступенях их сидели припозднившиеся (или, напротив, ранние) выпивохи. Когда мимо проезжала патрульная машина, они начинали беспокойно шевелиться, прятали пластиковые стаканчики за спину. Старику они казались пауками, которые разглядывали пролетающих мимо мух.
Сам он шёл сгорбившись и засунув руки в карманы. Сворачивал из одного переулка в другой, пугал роющихся в мусоре кошек, поднимая подбородок и жуя губами, заглядывал в окна. Иногда там были видны только гардины или же люстра и кромка обоев у потолка, красных, голубых, серых, как мышиная шерсть, иногда же стариковский глаз подмечал крошечные вещи, которые заставляли его волноваться. Это были цветы на подоконнике в изящных вазах. Или снежинки, вырезанные детской рукой и наклеенные на стекло. Или висящие на стене фотографии. Или тени сидящих на диване людей, зыбкие из-за меняющейся картинки на телевизоре: судя по пятнам на потолке, там шли мультики, а люди на диване были самой настоящей семьёй.
Виктор Иванович долго не мог понять, отчего они вызывают внутри такое тёплое, обширное, как наполняющийся газом волшебный шар, ответное чувство, а потом понял: это та большая рыба, которую он, незадачливый рыбак, не сумел подманить своей приманкой. Вместо лиц родителей в голове были белые пятна: он не видел их с восьми лет. С дальними родственниками, воспитывавшими его первые годы, связи давно прервались. За плечами Виктора Ивановича был развод: он пытался построить личную жизнь в шестидесятых, но за мелкое хулиганство попал на несколько месяцев тюрьму, и тот брак не состоялся. Второму тоже не было суждено быть - хотя начиналось всё очень радужно. Одинокий сорокалетний мужчина встретил одинокую, тоже немолодую, женщину. Были встречи, тёплые вечера в парках, круассаны с начинкой… воспоминания о тех временах мужчина пытался потом слизать с рук так же просто, как повидло.
На миг Виктору Ивановичу показалось, будто по его правой руке в кармане пальто пробежали чьи-то пальцы. Он вздрогнул, кисть заметалась, как пойманный зверёк, но кроме горсти трамвайных билетов (некоторым из которых пошёл уже второй десяток лет) ничего не нашла.
- Что за чертовщина? - спросил себя старик и пошёл прочь. Руки из карманов он вынул.
Почти до самого утра он бродил от одного редкого фонаря до другого, пугая заседающую на скамейках молодёжь и бездомных, гоняясь за своей же тенью, которую то и дело принимал за кого-то другого. Она обливала стены чёрной краской и издевательски исчезала, стоило старику приблизиться.
Наверное, домашняя обстановка и вязкий, как засахарившийся мёд, сон до полудня должны были в конце концов привести его в чувство. Стереть прошедший день, как неудачный набросок, вымарать лезвием, как помарку в тетради. Но кто-то там, наверху, ответственный за порядок всего сущего, видно, махнул на старика рукой. Сказал: “Да он вроде не страдает”.
Первое, что увидел Виктор Иванович, когда открыл глаза, были настенные часы, большая стрелка которых только что качнулась в обратную от привычного хода вещей сторону. Глаза слезились, воспоминания о вчерашнем дне же, напротив, были чисты, как слеза. Каждую мелочь можно было разглядывать бесконечно, будто находилась она в музее, под стеклом и неусыпным контролем бабушек-смортительниц. Старик мог бы всё забыть: память последние годы всё больше напоминала захламленную тёмную кладовую, в которой не было совершенно ничего важного, но моментально вспомнил, только взглянув на эти часы. Да, всё так, просто и удивительно одновременно. Он хочет рисовать на стенах.
Следующим вечером Виктор Иванович вновь вышел на охоту. На этот раз повезло больше. Он встретил парня лет тринадцати, который совершенно точно рисовал что-то на стене. При появлении старика он спрятал руки (вместе с пишущим предметом) в карманы, ощерившись, как дикая кошка.
- Я не причиню тебе вреда, - поспешил уверить его Виктор Иванович и коротко, как мог, поведал о своём увлечении.
- Это просто тэги, - сказал паренёк. Глаза его стали как пятирублёвые монеты. Он мог легко убежать, но при виде странного старика, который в свете карманного фонарика, казалось, рассыпается прямо на глазах, как песочная фигура, у него, видно, отнялись ноги. - Понимаешь, дед? У меня есть ИМЯ, ник, и я пишу его везде, чтоб все знали, что я здесь был. Что это моя территория.
Волшебный пишущий предмет оказался маркером. Виктор Иванович попросил попробовать и нарисовал крохотное чёрное пятнышко. Это было похоже на семечко, из которого вот-вот ринется вверх, к солнцу и теплу, живой отросток. Может, он станет настоящей картиной?
Но точка так и осталась точкой.
- И только? - разочарованно сказал старик.
- А ты что, думал, я здесь людей убиваю? - завопил за его спиной уличный художник. - Дай, покажу.
Он отобрал у старика маркер, быстро, размашисто расписался на стене, прямо поверх чужого рисунка… нет, такого же тэга, ещё более заковыристого и гораздо больших размеров - теперь-то Виктор Иванович понял, что обозначает большинство аляповатых рисунков на стенах! Тоже тэги, только исполненные краской.
Про настоящих художников парень слыхом не слыхивал. Всё чем он сумел поделиться со стариком, - несколько прозвищ, которые больше напоминали имена героев из сказок.
- Никогда никого из них не видел, - сказал парень, почесав в затылке. - Может, эти твои картинки, дед, и вправду появляются из воздуха?
На следующее утро Виктор Иванович пошёл в строительный магазин и купил ведёрко краски и кисточку. Это были решительные меры (по правде говоря, он никогда ещё не чувствовал себя таким решительным), но ситуация того требовала. Старик не собирался отчаиваться, но его, как влюблённого подростка, который задался целью подобрать избраннице на день рождения подходящий подарок, всё больше беспокоила бесплодность поисков. Годы, как составляющие икебану цветы, складывались в десятилетия - пора было бы понять, что наполнить их тем, чем хотелось бы, так сразу не получится.
Но старик не желал понимать.
Он пришёл на то же место днём, чтобы поболтать с женщиной, торгующей семечками из своего окна (она жила на первом этаже) и передающей их при помощи половника, примотанного к черенку швабры, покупателям внизу. Виктор Иванович хотел изучить место, где он будет рисовать. Что ж, если художники не хотят попадаться ему на пути, он сам попадётся художникам.
Когда женщина отправилась спать, задёрнув шторы и оставив старику чашку с горячим кофе (“Не знаю, чего вы здесь ждёте, но так хотя бы не замёрзните; а чашку потом просто поставьте на карниз”), Виктор Иванович достал из пакета свои покупки, открыл банку с краской. Вдохнул запах, словно надеясь, что сможет разбудить таким образом какие-то скрытые таланты, и, окунув в краску кисть, сделал мазок - прямо поверх старых объявлений, рекламирующих услуги сантехника и загадочного “IT-мастера”, поверх работы штукатура, который был слишком неуверен в себе или просто ленив, чтобы сделать всё ровно.
И тотчас рядом, как джины из разбитой лампы, появились люди. Словно старик вызвал их своим упрямством и намерением, как нетерпеливый пассажир, соскочивший с перрона и пошедший навстречу поезду.
Он отошёл в сторону и начал наблюдать. Их было двое, оба в мешковатой одежде, будто в старинных водолазных костюмах, трубки которых водосточными трубами устремляются к поверхности. На него не обращали внимания: мало ли чокнутых в округе? Ребята просто делали своё дело: один прикладывал к стене куски картона или какого-то другого плотного материала, как трафареты, другой разбрызгивал краску, подсвечивая себе крошечным фонариком. Словно дикие звери, ворчали баллончики - мужчине казалось, они, огрызаясь друг на друга, бросаются на стены. И, действительно, стена покрывалась трещинами, а потом рушилась, становясь проходом куда-то в другой мир, прекрасный и резко пахнущий краской. Художники оглянулись, чтобы удостовериться, что не нарушили тихого равновесия ночи, что старик не побежал искать полицейских, а тихо сидит возле мусорки на коробке из-под стиральной машины, закурили, передавая друг другу зажигалку. Они молчат, словно соблюдая до конца некое таинство, без которого произведения искусства не получится. Вспышка зажигалки бьёт по глазам, но Виктор Иванович их не закрывает нарочно: он пытается разглядеть, что нарисовано. Грёзы проплывали перед ним цветными облаками, и старик тянул к ним руки, надеясь испачкать хоть кончики пальцев и в то же время боясь повредить рисунок.
Когда он очнулся, художников уже не было, зато на коленях лежало несколько пятидесятирублёвых бумажек, прижатых, чтобы не унесло ветром, пустой консервной банкой. Холод запустил длинные пальцы под пиджак, пожарные лестницы выделялись на фоне кирпичной стены и неба (такого же цвета), как шрамы. Казалось, вот-вот наступит утро… вот-вот, но не прямо сейчас. Виктор Иванович поднял себя на ноги и заставил шагать домой. Кости ломило - то, что он принял бы прежде за разрушающие организм явления, горькую пилюлю старости, которая медленно растворяется внутри его тела, теперь было чем-то другим, чем-то, больше похожим на зуд завтрашнего дня, словно вот-вот должно случиться что-то великое, что изменит твою жизнь навсегда.
И старик верил этому чувству. Он болел, но это была хорошая болезнь.
Мишка во дворе спрашивал: “Что с тобой случилось, Иваныч? Ходишь как сам не свой. Слышал, ты грохнулся в тот вторник посреди дороги. Может, ты там и мозги оставил? Может, стоит сходить поискать?”.
- А вдруг я себя нашёл? - ворчливо отвечал Виктор Иванович.
Старик был на том же месте и на следующую ночь, когда художники-водолазы вновь спустились на невообразимые глубины, где он, придонная каракатица, теперь обитал. На этот раз они его не заметили - всё внимание было сосредоточено на картине, обновке придонного царства, где пятна цвета накладывались друг на друга и придавали планетам и созвездиям вектора движения. “Космос, - подумал Виктор Иванович. - Что ж… я никогда не смел подумать о том, что мог бы стать космонавтом. Впрочем, я никогда не смел подумать и о том, что стану художником”. Они добавили несколько штрихов сверху, работая тихо, молчаливо - только трафареты стукались друг об друга с глухим звуком.
Когда они удалились, Виктор Иванович, всколыхнув придонный ил и спугнув тощего помоечного кота, выбрался из своего укрытия и пошёл следом. У художников были припрятаны велосипеды, Виктор Иванович же воспользовался скутером, хозяин которого пошёл в ларёк купить пива, неосмотрительно оставив ключи в замке зажигания и даже не заглушив мотор. Несмотря на то, что старик не садился за руль транспортного средства с девяносто третьего, когда продал свою “Волгу”, он легко разобрался с управлением и к тому времени, как незадачливый хозяин открыл рот, чтобы закричать, уже скрылся за углом.
Ночные велосипедисты привели его на Шаболовку. Он было потерял их, когда звяканье велосипедной цепи и скрип оси растворились в каком-то из переулков, но в конце концов нашёл по едва ощутимому флёру, разлитому в воздухе: там был растворитель для краски и что-то ещё, от чего в груди у Виктора Ивановича становилось тепло - так, будто возле сердца оборвался какой-то сосудик.
Здесь был бетонный забор, а за ним, судя по гулу, трасса. Был какой-то нежилой и, судя по всему, давно заброшенный ангар. Дальше - ещё один забор, из-за которого торчали рога трамваев, будто обитатели городских джунглей собрались там на водопой. Виктор Иванович вспомнил, что там располагается трамвайное депо. Несколько нелепых двухэтажных домов с заколоченными окнами, а ещё - стоящий на спущенных шинах доисторический ящер, на морде у которого было выгравировано: “ЛиАЗ”. На пухлых боках его не было живого места, будто его накрыли ковром с бешкекских базаров.
- Вот это да! - сказал себе Виктор Иванович. Он не мог даже представить, что в Москве есть такие места, как и то, что он будет восхищаться подобными трущобами.
Здесь было несколько человек, они сидели на ступенях одного из заколоченных домов, под пыльным, похожим на медвежью лапу, фонарём. Огоньки сигарет мерцали, словно летающие над невидимым костром искры. Среди них были и велосипедисты: транспортные их средства сложены возле одной из стен. Увидев старика и узнав его, они насторожились, явно ожидая подвоха.
- Ты не заблудился ли, папаша? - крикнул кто-то.
Виктор Иванович приблизился, бессмысленно разевая рот, как рыба, брошенная из аквариума в пруд. Наконец он справился с собой и сказал, кивнув на граффити.
- Я хочу рисовать.
Он увидел, как ребята снисходительно заулыбались, переглядываясь.
- Куда тебе, дед. Ты же уже старый, - сказал здоровяк с косматой, неопрятной бородкой. Лицо у него было рябое - сначала старик решил, что это угревая болезнь, но позже, приглядевшись, опознал там крапинки синей краски. Это был, определённо, один их тех, кого он только что преследовал.
Молодые люди вернулись к своим сигаретам, решив, что чудной старик сейчас развернётся и уйдёт восвояси. До чего странные люди!
Чтобы вернуть их внимание, Виктор Иванович полез в карман и извлёк ворох мятых бумажек.