- Что это было? - говорит Ислам, когда вновь обретает дар речи. Пот струится по его лбу, щекочет мочки ушей.
В комнате прохладно, и они как-то синхронно забираются под одеяло.
- Я думала, тебе обидно, - Наташа подпирает голову рукой, смотрит на него, улыбка настолько загадочна, что вполне сравнима с сейфом, запертым на несколько ключей и кодовый замок.
- Я думал, ты любишь Яно.
Ислам чувствует в своём голосе странную интонацию, но ничего не может с ней поделать.
Наталья изгибает брови, некоторое время размышляет, не отрывая от него взгляда.
- Мы с Яником очень близки в духовном плане. Блин, не знаю, как объяснить. Как-то всё пошло звучит, - она растерянно улыбается, зелёные глаза кажутся очень тёмными, обретают какую-то невероятную глубину. Ислам чувствует, как её пальчики скользят по груди, вдавливают соски. - Он для меня значит столько же, сколько и для тебя. Братик или что-то вроде того. Даже ближе. Ведь верно?
- Ну, да.
- Я ему говорила, что собираюсь предложить тебе себя. И он одобрил.
Хасанов не находит, что ответить.
- Мне казалось, так будет честнее. Я его люблю, вернее люблю не в общепринятом смысле. Вы оба мне куда больше, чем родные.
Потом Хасанову снова и снова лезут в голову мысли о сложившейся ситуации. Это настолько же невообразимо, как вдруг обнаружить себя в фильме, чей сценарий развивается стремительно и самым невообразимым образом. Наверняка психологи, те, что вещают с экрана телевизора в гостиной, нашли бы что сказать на эту тему. Диагностировали бы у Наташи и у него с Яно заодно целый букет психических травм и изъянов. Но Хасанов ничего такого сказать не может. Разве что только то, что Наташа очень легко приняла правила игры без правил. Ислам думает в том числе и о своём к ней отношении. Пытается разложить по полочкам все переплетённые в клубок чувства.
К ней он испытывает нежность. Что-то ироничное, но неизменно доброе. Благодарность. Как к сестрёнке. Можно ли это назвать любовью? Скорее всего. И она права: любовью не в общепринятом смысле.
В свободные вечера трое валяются в обнимку на одной из кроватей, обыкновенно на кровати Яно, она пошире, смотрят кино. Наташа посередине, пихает локтями то одного, то другого, то разговаривает сразу с обоими. Ислам даёт волю языку, сыплет колкими комментариями, а Наташа щипается в ответ и хохочет до слёз. Выражение лица Яно такое тёплое, что Исламу кажется, он чувствует эту теплоту даже через Наташу.
Все эти мелочи слипаются в один огромный снежный ком, и подчас Ислам ступнями ощущает, как он вибрирует, набирая скорость. Несётся под горку, сметая на пути все и всяческие условности, слизывая с кустов нравственности вялые листья правил. И они втроём сплелись в центре этого кома, стали, наверное, единым существом. О том, что в конце концов на их пути встанет что-то крепкое, покрепче подлеска и мелких булыжников, Хасанову не хочется думать.
Тогда накатывает страх. Дикий ужас, который заставляет Хасанова замирать и ждать, пока ледяные ладони отпустят конечности.
В любом случае так просто всё это обратно уже не повернуть. Они уже не смогут остановиться. Возможно, граница между игрой и жизнью осталась позади, когда примешали к повседневным отношениям секс. Возможно, и нет. Возможно, секс - всего лишь следствие, а причина осталась там, на вершине гипотетической горы под названием “повседневность”, на площадке, где воздух холодный и застойный, где в сугробах спят тысячи и тысячи людей. Отряхивает от снега руки и смотрит, как плод её творений несётся вниз.
Всё это напоминает один из тех психоделических постеров, что развешаны сейчас по стенам. Но при этом остаётся для участников событий чем-то очень естественным. Мы теперь, думает Ислам, похожи на кусочек сахара, что растворяется в - даже не в чае - рюмке с пламенеющим абсентом.
Яник оказался не одинок в своих художественных пристрастиях: Наташа едва не умерла от восторга при виде очередной репродукции, которую он притащил из книжного магазина.
- Это же Кандинский! Какая прелесть!
- Ты разбираешься?
- Ага, только ты повесил его кверху ногами.
Яно мечется, откапывая из кучи хлама табуретку, ножницы клацают, освобождая глянцевое полотно от скотча.
Хлам у него теперь предпочитает ютиться не на полу, а на всяких поверхностях, включая подоконник и гладильную доску, и кажется очень упорядоченным. С маниакальностью архитектора Яно ровняет даже стопки журналов, отсекая всё лишнее.
- Так правильно? - спрашивает он запыхавшимся голосом.
- По-моему, ничего не изменилось, - вставляет Ислам, глядя на оранжевые и жёлтые разводы.
- Не важно. Г-главное, правильно…
- Ничего ты не понимаешь в высоком искусстве, - надменно говорит девушка.
- Зато понимаю в низком, - похотливым голосом говорит Ислам, и Наталья прыскает.
Любовью те двое занимаются почти каждый день. Ислам видит это, когда приходит с работы или возвращается из соседнего здания с тетрадкой под мышкой. К тому времени они уже страдают какой-нибудь фигнёй: последний раз, например, содрали со стены карту, разложили её на полу, зацепив половину территории Хасанова, и принялись водить по ней маркером. Из синего лоскута с подписью “Самарская область” красная дорожка бежала в сторону Китая.
- Каждый раз, когда мы будем идти к чайнику, мы теперь будем идти на Восток! - провозгласила Наташа. Вскочила, и сделала несколько осторожных шагов по красной линии. - И обратное тоже верно. Восток и есть кипящий чайник. И зелёный чай.
Яно следит за движением её ног, поправляя очки, и каким-то образом Ислам угадывает, что эти двое только-только из постели. Его самого Наташа утаскивала туда же вечером, когда Яно превращается во вздымающуюся от дыхания кочку. Спит он крепко, и двое друзей стараются не шуметь.
Она хороша. Очень хороша. Умеет доставить удовольствие и любит его получать. Добывает его для себя с такой страстью, словно золотодобытчик, пробирающийся с киркой наперевес к золотой жиле. И нервный, пульсирующий стук кирки ещё долго отдаётся у Ислама в висках. Совершенно вымотанный, Ислам утыкается ей в ложбинку на шее, жадно вдыхает аромат кожи.
- У меня был парень, - говорит она. - Всего один. Но спасибо за комплемент.
На языке нотка желчи, и Ислам стыдится её, тем не менее спрашивает:
- Это Слава?
- Слава? Нет. Не хочу иметь ничего общего с этим нервным типом. Я имею в виду настолько общего. Андрей на семь лет старше меня, преподавал в моём первом университете историю, и я, несмышлёная первокурсница, дожидалась его возле входа вечерами, - Ислам видит на губах ностальгическую улыбку. - Мы одно большое клише.
- Почему же расстались?
Наташа откидывается на подушку, разглядывает потолок, нос её на фоне сонно светящегося монитора напоминает чем-то пик в горной гряде. В голосе похожая на заболоченное озеро задумчивость.
- Не знаю. Он слишком сильно ко мне привязался. Стал выделять среди других на лекциях. Не знаю. Но когда я пропала из его жизни - просто перевелась на другой поток к другому преподу - он не стал за мной бегать. Виделись пару раз в коридоре, кивали друг другу и только. С одной стороны, это довольно обидно.
- Может, он тебя любил, а ты его обидела?
Ислам чувствует тычок под рёбра.
- Давай без соплей, Хасанов?
- Хорошо. Зачем драться-то?
- Потому что ты глупости всякие говоришь. Как может человек любить женщину, если он не попытался её вернуть?
- Гордый, - ведёт плечами Ислам. Откидывает одеяло на груди: жарко, и струйки пота щекочут кожу.
Молчат, и в это молчание робко начинают вкрадываться звуки из коридора: шарканье мокрых шлёпанцев, хлопанье дверей, вот кто-то роняет мокрое полотенце и чертыхается.
Хасанов чувствует на шее тёплое дыхание.
- Третья неделя.
Почему-то мерещится, что всем тем людям за дверью есть дело до них троих. Он спрашивает:
- Тебе не страшно?
“Мне - временами очень”, - заканчивает в голове Ислам, но вслух больше ничего не произносит.
Когда он вспоминает, с чего они начинали, и сопоставляет это с конечной пока что точкой, с тем, где они находятся вот прямо сейчас, страх обжигает внутренности, превращает кишки и почки в смердящие гарью и ноющие наполнители для брюшной полости. Страх ощущаем физически, и Ислам греет руками живот, стараясь, чтобы эмоции не отразились на лице. Заставляет губы замереть в мучительной улыбке.
- Я стараюсь об этом не думать, - говорит она. - Задумаешься, и сразу всё начнёт разваливаться. А между тем те две недели - лучшие в моей жизни.
- Правда?
- Клянусь. Я ещё никогда не была такой счастливой. А ты?
- Наверное. Может быть. Знаешь, если всё это так дорого теперь нам троим, мы должны попытаться это сохранить. Я должен это сохранить.
- Конечно, должен, - грубым голосом говорит Наталья, разрушая всю грустную торжественность момента. - Ты же мужик.
Яно возится в своём уютном колодце сна, и тихий смех там наверняка обращается лёгким колыханием воды, чтобы взбить ему волосы и устремиться наверх стайкой пузырьков. Наташа засыпает, Ислам с нежностью смотрит поверх глянцевой глади её волос туда, где спит брат.
Зимними ночами можно было наблюдать, как на подоконник налипал снег, и в сонном воображении возникали ландшафты Лапландии. На заднем плане ветви, как будто силуэты гор, и сквозь них квадратики окон, похожие на крупные, спелые звёзды, жёлтые, а иногда тёпло-синие или зелёные. Ислам лежал, спустив с груди одеяло, и разглядывал всё это, пока сон подкрадывался хитро сзади.
Яно говорил, что видит море. Его кровать располагается куда ближе к окну и чуть правее, и он тоже смотрел, откинувшись на подушку или устроив голову на сгибе локтя. Ислам видел тонкие губы, нос, острый и тоже тонкий, как будто его сложили из бумаги. Как медленно наплывали на глаза веки, вот, вроде уснул, от ресниц ползут тонкие тени на лицо, и как вдруг возвращались обратно, повинуясь какой-то яркой мысли. Или какому-то изменению в мире за окном.
- Я вижу дождь на море, - говорил Яно. Часы считают первый час ночи, но они ещё лежат и разговаривают. То особенный разговор, какой бывает между братьями, когда они ещё живут в отцовском доме. Может быть, ходят в школу, а может, ещё в садик. Разговор без какой-то темы, во время которого запросто можно заснуть, и собеседник не будет на тебя в обиде. Хасанову приятно думать, что у него появился брат. Он спрашивал об этом Яно, и тот сказал, что ему тоже приятно. - Без очков всё расплывается, я вижу море, в которое падает дождь. Когда у тебя плохое зрение, есть особенные преимущества. С хорошим зрением ты моря не увидишь. А оно того стоит. Представляешь, кипит от дождя, но звука нет. Только картинка. Окна - это блики на нём, машины, вон там, на дороге, тебе не видно, - движения рыб в глубине. На его берегу я всегда засыпаю. Там должно быть холодно, и часто я радуюсь, что на самом деле здесь, в постели, а не там, на мокрых камнях. А иногда огорчаюсь. Хочется замёрзнуть. Сидеть там, укутавшись в мокрое одеяло, и чувствовать, как по пальцам на ногах барабанят капли дождя…
- Наверное, Северный Ледовитый.
Веки опускаются и минут пять плавают на грани сна. Ислам думает, что он заснул, но ресницы снова начинают подъём.
- Может быть, - отвечает Яно.
- А луна? - спрашивает Хасанов, поддавшись внезапному приступу меланхолии. - Луна есть?
- Там облачно, над морем, - серьёзно говорит Яно. - Но луна иногда есть. Когда дует сильный ветер, она показывается из-за туч. А потом её накрывает новой… Она очень белая. Очень пронзительная. Холодная, но я всегда радуюсь, когда вижу её.
Молчат. Яно лежит, погрузив тёмные глаза в мир за окном, а в подушку и в лоб иногда вонзаются белые стрелы. Наверное, это и есть его луна, проглядывающая, когда грозовые тучи относит шквальным ветром. Может, проезжает какая-нибудь большая машина, блеснув дальним светом в окно. Или выглядывает из-за дерева фонарь…
В ночи, когда Наташа и Ислам засыпали вместе, он шёпотом рассказывал ей про дождь над океаном.
Яник редко выходит теперь наружу, Наташа тоже. Но для последней каждый выход в свет сопряжён со значительным риском при возвращении.
А вот с эстонцем Ислам решил поговорить.
- Ты совсем забросил лекции.
И правда, прошло-то всего недели полторы с тех пор, как всё изменилось. Но он выглядит будто коренной житель необитаемого острова. Отросшие патлы струйками огня стремятся за ворот рубашки, чёлка лезет в глаза, и губы то и дело вытягиваются трубочкой, чтобы взбить их резким “пфф!”. Очки сидят наискось, одна дужка задралась, обнажая от всё тех же косм ухо. Сидит по-турецки в своём гнезде из одеял, прямо под окошком, близоруко тычется носом в книгу на подушке. Тощие руки, раньше словно состоящие целиком из нервных окончаний в суставах, в подушечках пальцев, на потливых ладонях, сейчас спокойно и веско сидят на насестах-коленках.
Эстонец отрывается от своей книги:
- Как?
- Говорю, совсем не выходишь наружу.
Ислам чувствует себя странно: сам заварил эту кашу и вот теперь хочет потихоньку вытаскивать из сонной, как плед, в который можно укутаться с головой, тьмы наружу. “Но, - решил для себя Ислам, - вечно сидеть здесь нельзя”. И он должен позаботится, чтобы всё прошло как можно более безболезненно.
- Я н-не хочу там. Они на меня так смотрят все… не знаю. Как будто втыкают в спину ножи.
- Брат, они на всех так смотрят. Это же Спарта.
Яно надменно поджимает губы. Стал чуть больше заикаться, но стал более цельным, более спокойным, уже не держащим нос по ветру перемен. Как будто нахохлившийся в своём садке старый гусь с подрезанными крыльями.
- Значит, я не хочу в этом участвовать. Я не спартсмен.
- Тебя отчислят, и тебе придётся уехать.
- Я знаю. Но не уеду. Стану человеком, который будет жить в снегу.
- Не думаю, что у тебя это получится, - смеётся Хасанов.
Яно больше ничего не говорит, но смех пристыженно замирает в горле Ислама, кажется чудовищно лишней, вульгарной в этом моменте деталью. Приходит понимание, что в самом деле - будет. Замёрзнет там, и заиндевевшее, похожее на кусок рафинада, тело, через неделю обнаружит дворник. А может, обнаружат только весной - распухшее от воды, со свалявшейся грязными комками одеждой и вытекшими глазами.
Ислам, словно пристыженный ребёнок, не смеет шевельнуться перед недвижным и гордым, буддистским профилем друга, обдумывает вновь и вновь своё поведение. И, как истинный проблемный ребёнок, не может, насупившись, не сболтнуть под нос лишнего.
- Тупой или где? Во всяком случае ты можешь остаться в живых и нигде не замерзать.
Яно пристально смотрит на него сквозь засаленные стёкла очков.
- Послушай. У тебя, конечно, тоже есть зачем жить?
Книжка в руках прикрывается потёртой обложкой, и Ислам мельком видит: “Резьба по дереву. Лихонин А.С.”.
Хасанов не находит, что ответить. Конечно, зачем жить у него есть. Обычные, если не сказать тривиальные вещи - да любой пойманный на улице человек признаётся своим друзьям в том же самом. Самым красочным в этом списке, пожалуй, выглядит только настоящий спортивный байк. Такая новёхонькая, только из салона, ямаха.
- Ну, есть, - с вызовом говорит Ислам. - Хочешь махнуться?
- Махнуться? - заинтересовывается Яно.
- Конечно. Какой дурак откажется от билета до Мексики? А я с тобой своей мечтой поделюсь.
Ислам судорожно пытается вспомнить хоть что-то существенное, что он хотел бы заполучить, хотя бы необычное, но перед этим бесстрастным лицом всё становится незначительным, как блики на воде. Золотистые, но на деле - чепуха, утекают сквозь пальцы вечности и остаются всё теми же искрами на водной глади.
- У меня нет билета до Мексики.
- Ну, конечно, нет, - говорит Хасанов.
За заляпанными стёклами взгляд скользит в сторону.
- Мне он как-то не нужен.
- А, да. Точно.
Зачем он человеку, который видит на чужих плечах уродливых ворон? Неужели там люди лучше, чем здесь? Может быть, они открыты и преданы своему делу, может, у них действительно нет нужды врать…