Затем ко мне посватался певец контр-тенор. Пел фальцетом, исполнял женские партии в шутливых спектаклях. Обладал всеми теми качествами, которые я ненавижу в мужчинах. Когда наступили «лихие года», то певца из театра выгнали, и бандиты назначили его директором магазина по продаже кожаных изделий. У него история развития кожаных изделий начиналась со слов Бытия: «И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их». То есть подразумевалось, что коль скоро из Рая, понимай, из театра, выгнали, то ходить надо только в кожаных изделиях. «Ходить в коже, жить широко, щедро, – повторял он чужую глупость, как самые мудрые слова, – это на данный момент правильный тон, высокие манеры».
Бывало, как выйдешь во двор, у подъезда его машина стоит, и он рядом. Зазывает в ресторан. Обещал подарить колечко с бриллиантом. Говорил, что уже купил. Да, все никак, во время встреч, колечка с ним не оказывалось. Так и не передал. Застрелили его прямо в машине, а вместе с ним и девушку, сидевшую рядом. Я тогда подумала: «А ведь на ее месте могла бы оказаться я». И стало страшно.
Красота – беспокойная штука. Брат родной, играясь, покоя не давал. Под видом борьбы, тискал. Подглядывал за мной, когда мылась. Да, и отец проявлял нездоровый интерес. Мать ревновала, устраивала скандалы, закатывала истерики. Таким образом организовала время моего обучения и досуга, что дома я практически не появлялась. Тем внимательнее становились их взгляды, тем сильнее увивались они вокруг меня, в те короткие отрезки времени, когда мы встречались. Отец с матерью развёлся из за любви ко мне. На прощание завёз в березовую рощу, где сквозь листья зелененькие пробивалось лучами слепящее солнце. Я, как мертвая, подставляла свое бесчувственное лицо, под его холодные, прощальные поцелуи. Он уехал далеко на север, бежал. Но, напоследок, все же попросил у меня в той роще: «Разденься. Дай, на прощание, я на тебя полюбуюсь.». Я сказала: « А не ослепнешь?». Он извинился, уехал, и с тех пор ни весточки.
Не знаю, жив ли, нет ли. Я тогда училась в математической школе. Там настолько любили цифры, что даже классы отличали не по буквам, а по цифрам. Не первый «А», а первый «Первый». Не первый «Б», а первый «Второй». Тяжело в этой школе математической было, но лучше, чем в той, что до нее. В так называемой «средней». Там училось много детворы, было пять первых классов, пять вторых, и так далее. Учиться приходилось в две смены. Зимой хорошо по утрам, можно выспаться, но вот учиться зимой, во вторую-третью смену просто невмоготу. На улице тьма кромешная, а ты только в школу идешь.
– Я видела сегодня сон. Саму себя танцующую с бутербродом в руках. – Перебила её «Обезжиренная», худощавая женщина с длинным носом. – Звучала настоящая музыка. Повторяю, настоящая, а не какая-нибудь там инструментальная истерика. И я одна в пустом зале кружусь в вальсе, с бутербродом в руках. И счастливее меня не было никого. Бутерброды во сне мне заменяли кавалеров. Они были огромные, с человеческий рост, с руками, с ногами, они улыбались, они со мной разговаривали. Кавалер сменял кавалера. Бутерброд с бужениной сменял бутерброд с колбасой… С салом, с сыром, с красной икрой. У меня от этих танцев кружилась голова. От них исходили такие ароматы, они так влекли к себе, что я каждому признавалась в любви. Я от них ничего не скрывала. Я говорила, что готова съесть каждого, но они позволяли себя только целовать. О, что это был за бал! Как жаль, что такое бывает только во сне.
– А я счастье нашла буквально под ногами, на дороге лежало. – Заговорила женщина «Практичная». – Все проходят мимо, никто не замечает. Например, книги я не покупаю. Зайду в магазин, и читаю, какая понравится. В зоомагазин забегу, посмотрю на зверюшек. И не надо дома держать, кормить, ухаживать. В переходе музыкантов послушаю, и не надо платить за концерт. А потом куплю себе легонького вина, конфет, белую розу, приду домой и мечтаю. А что еще человеку нужно для счастья? Я счастливая.
Так жила я, купаясь в счастье своем до тех пор, пока не пустила к себе жильца. Попутал лукавый, захотелось легких денег, сдала свободную комнату старому чёрту. Он жизнь мою превратил в ад. Думала, общаться будем, беседовать за чаем. Какой там, он со мной не разговаривает. Позавтракает и на бульвар. В шахматы там на деньги дуется. А поздно вечером придет и на выигранные деньги купит водку и кефир. Выпьет и спать. И если бы спал, так нет же. Поверите, нет ли, но понравилась ему моя грудь. И этот старый ловелас каждую ночь, пользуясь тем, что комната, в которой я сплю, не запирается, приходит и трогает меня за грудь, думая, что я сплю. А я, во-первых, не сплю, как тут можно заснуть, а во-вторых, послушайте, как все это происходит. Он крадется ко мне на цыпочках, боясь разбудить, и я боюсь пошевелиться, показать, что не сплю. А потом, мысли же всякие в голову лезут: а может, он с бритвой в руках идет, или идет душить или насиловать? Я же одинокая, беззащитная, со мной можно сделать в такой ситуации всё что угодно. Но он только грудь трогает, и то одним пальцем, тихонько, чтобы не разбудить, а потом в обратный путь, так же, на цыпочках. Я с ним не высыпаюсь, и не знаю, как прекратить все это безобразие.
Смотрела свой альбом со старыми фотографиями и прожила с ним вместе жизнь заново. От колыбели, первой влюбленности до настоящих дней. В нем только последней фотографии не хватает, но ее вклеят уже без меня. Не догадываетесь? Да. Не хватает фотографии могильной плиты.
– Не знаю, как у вас, но у меня очень много достоинств. – Вступила в разговор «Старушка». – Я, например, знаю, как можно дешево похоронить. Спрашивайте о чем угодно – отвечу, так как хочу принести пользу, ибо помышления сердец человеческих для меня открыты. Я и внучку свою учила, говорила ей: «Когда тебя целуют, не стой соленым столбом. Одной рукой обними мужичка за шею, прижми к себе, а другой снизу, за „бубеньчики“ легонько тронь, и зазвенит твой любезный, зажжется».
– А я, когда ходила со своей бабушкой в Парк культуры и отдыха, то каталась на колесе обозрения. – Заговорила «Внучка». – Его почему-то называют «чертовым». Я еще подумала, если у черта на велосипеде такие большие колеса, то какой же он сам должен быть. Я не папина и не мамина, я бабушкина. Она меня с пеленок растила, и сорок лет за мной ходила, как за инвалидом. Готовила, убиралась за мной. Насилу я от нее замуж вышла. А как вышла, бабушка сразу отдала Богу душу.
Пошла я в Храм, чтобы панихиду заказать, и удивительно хороший день выдался. Хотя погода была неважная, дождь противный моросил, люди хмурые бегали, а на душе было легко, благостно. Шла по переходу и остановилась, засмотрелась на то, как лепестки от роз заметают веником. Метут, как мусор. Продавщица цветочного магазинчика, находящегося в переходе, мела. Что-то в этом было трогательное. Продавщица бросила убираться, поинтересовалась, не нужно ли мне цветов. Потом посмотрела на меня, на гору лепестков и сказала: «Хотите, возьмите себе». Я поблагодарила и пошла своей дорогой.
Зашла в Храм, там ко мне сразу подошла девочка, дочка церковной служки, пожаловалась на то, что стержня нет в ручке, положенной для написания записочек. Скучно ей было одной в полупустом храме. Я дала ей шариковую ручку, и она тотчас принялась на чистом листке рисовать цветок. Как ни странно, тоже розу. Стол был для нее высок, ей приходилось стоять на цыпочках. Она мне на это пожаловалась. «Не беда, – постаралась я ее успокоить, – скоро вырастешь, так еще наклоняться придется». «Да. Вырасту и наклоняться придется», – сама себя утешая и уговаривая, повторяла девочка. Так в этот день я панихиду и не заказала. Развлекла меня девочка, развеяла грустные мысли.
– Беспокойное наследство досталось мне от родителей. – Перебила её «Завистница». – Кому в наследство достается дом, кому квартира, кому – капитал. А мне по наследству передалась от родителей зависть. Странное наследство. Сколько помню себя, всем всегда завидовала. Мать, и отец завидовали другим – я над ними смеялась, а сама за собой не замечая, так же завидовала. Говорят, у завидущих людей нет друзей. Наоборот. Весь мир – мои друзья. Нас абсолютное большинство, больше, чем индусов и китайцев, вместе взятых. Мы – та сила, которая двигает саму жизнь, прогресс, науку. Без нас земля бы не вращалась.
– Послушайте, – сказала «Поэтесса», – какие я стихи сочинила:
«Вот и кончился мой бабий век,
Сорок лет – одинокая баба.
Где же ты, мой родной человек,
Мой принц золотой, моя награда?
Я ждала тебя ночью и днем,
Нету веры, любви. Есть усталость.
Или так:
Выла, плакала, пела, смеялась
Вот:
Где же ты, мой родной человек?
Лишь надежда на чудо осталась.
Правда, здорово? Да? Нет? Не здорово? У меня на самом деле все есть. И семья, и дети, и дом – полная чаша. И даже принц золотой. По-моему, даже не один. Спросите: зачем мне это? Сама не знаю. Хочется пострадать. Пожалеть иной раз себя очень хочется.
– А я с семьей своей, с дочкой и мамкой, живу в одной комнате, в коммуналке. – Сказала «Распутница», засмеявшись. – По выходным, раз в неделю, привожу к себе мужика. Мать с дочкой выпроваживаю из комнаты, пока мужик моется, стелю постель. А у нас из ванной выходят два окна, на кухню и в уборную. Ванная комната получается, как бы проходной для дневного света. Вот в эти окна дочь из туалета, а мать с кухни, за мужиком и наблюдают. Подглядывают. Бывало, мужик заметит, что на него изо всех окон смотрят, и с криком убегает. Но чаще привожу таких, как бы точнее охарактеризовать, – не нервных. Таких, которым повышенное внимание к их скромной персоне нравится.
Приходят в комнату, со смехом об этом рассказывают. Я матери с дочкой ничего не говорю, не ругаю. Во-первых, бессмысленно, во-вторых, должны же они получить хоть какую-нибудь компенсацию за неудобства, связанные с изгнанием из собственной комнаты. Бывает, неделю другую никого не приводишь, они уже скучают. Интересы то у них какие? Мать уже старенькая, ей все время спать хочется, дочь на улице пропадает и днем и ночью, неизвестно, чем занимается.
Так и живём, песни поем, надеемся на лучшее, ждем хороших новостей.
Болгарочка
Ваня Иванова, черноглазый бесенок из Варны. Сама была, как мальчишка и научила меня играть в игру под названием «Сорванец». Это игра в кости. Играют две белые и одна черная, после броска из суммы белых костей вычитается число, выпавшее в черной кости. Мне кажется, она сама придумала эту игру. Большая была выдумщица. С ней было забавно.
Когда в первый раз я ее раздевал, она на нервной почве говорила мне такие слова: «Срамная баба кричала мне вслед, задирала свои юбки и звала меня в канаву». Уверяла, что сие творчество принадлежит перу русского поэта Александра Блока.
Солнечные зайчики наполняли ее маленькую комнату беспокойным светом. Нам было хорошо вдвоем.
А еще у нее все было расшито бисером – и кошелек, и сумочка, и даже нижнее белье. Научила меня древнему искусству счета на пальцах. Это не то, чтоб досчитать до десяти. На пальцах я теперь умею и девять тысяч показать. Другое дело, что вы не поймете, да и мне в быту ни к чему такая мудрость. Это тоже была игра. Одна из многочисленных любовных игр, которыми она владела.
Была она большой любительницей всего индийского. Песен, танцев. Иной раз сама надевала и носила сари. Готовила пряные индийские кушанья. Неугомонная была. Сразу, как только познакомились, дала мне задание подыскать ей квартиру с высокими потолками в центре города.
По профессии Ваня была танцовщицей. Чтобы не поправляться, вместо сахара в чай все какие-то таблетки бросала.
Танцевала для меня в неглиже умирающего лебедя. Понял я в ту ночь бессмертную музыку Чайковского. Понял и полюбил. А, с Ваней Ивановой из города Варны, так и неподыскавшей себе квартиры в центре Москвы, вскоре расстался. Уехала, Ваня домой.
Болтушка
Ксения Бусько была умная, богатая, красивая, но при всем притом, глубоко несчастная в личной жизни женщина. Какое-то время мы вместе работали и даже жили. Жили так, как живут соседи в коммунальной квартире – была общая кухня.
По утрам Ксюша была сама собой, естественной, томной, приятно было смотреть на нее, не защищённую косметикой и нарядами. И потом, по утрам она была молчалива. Молча, сварит кофе, сделает бутерброд и уйдет. А по вечерам, словно бес в нее вселялся, болтала, не умолкая. Принималась рассказывать о своих женихах.
То, это преследующий ее везде и всюду моторист со спецкатера премьер-министра, где она была в качестве приглашенной переводчицы и познакомилась с ним. Будто этот моторист ей звонит, поджидает на улице, а она уже, что только не перепробовала, чтобы он от нее отстал. Говорила, что замужем, что дети есть – не помогло. Просила брата позвонить мотористу, тот звонил, разговаривал с ним, все напрасно. Она уже и с психологом своим о мотористе беседовала.
Слушал я Ксюшу, а про себя думал: «Либо все это выдумка, либо ты сама сумасшедшая. Ведь к здоровым людям психи не пристают. Психи ищут таких же ненормальных».
То, это какой-то владелец приисков, который настолько богат, что его не интересует сколько, что стоит в цифрах. Требует, чтобы с помощью пальцев ему показали толщину денежной стопки. Тоже, на мой взгляд, выдумка.
Итак, слетая с ее языка, проходили передо мной бесконечной чередой тысячи Ксюшиных знакомых. И все приговаривала при этом: «Ты только не подумай. У меня с ними ни с кем ничего не было».
Говорила:
– Мы с тобой друзья, – и тут же поясняла, – но если будешь себя хорошо вести, то со временем…
И не договаривала. Дескать, додумайся сам. И я додумался: «Хорошо себя вести» – это у Ксюши означало – домогаться.
Я, конечно, все видел, понимал ее переживания, связанные с тем, что я к ней «не лезу». Понимал, но предпочитал придерживаться проверенной тактики, то есть держаться на расстоянии от коллег по работе. А в быту мы были добрыми соседями, хорошими друзьями. А если быть предельно откровенным, скажу так. Поменьше бы болтала про бесчисленные знакомства, глядишь, давно бы получила, чего хотела. А то рассказывает:
– Подруга шла ночью по городу, подъехал пьяный милиционер на «козлике», предложил подвезти ее. А у подруги пять лет никого не было, и в ту же ночь она милиционеру отдалась. И вот с тех пор подруга всячески подкупает милиционера, за уши тянет под венец. А тот упирается. Обещала, если он к ней приедет, на Новый год подарить ему новую стереосистему. Не приехал. Так теперь у нее в квартире стоят две стереосистемы. Покупала ему однокомнатную квартиру, не польстился, соблазняет теперь трехкомнатной.
Удивлялся я в этом Ксюшином рассказе двум вещам. Во-первых, тому, насколько же глупой должна была быть ее подруга, предлагая все эти «коврижки» за то, чего, в принципе ни покупать, ни продавать нельзя. А во-вторых, тому, какие, оказывается, есть у нас капризные и привередливые милиционеры.
И от всех этих ее бесконечных басен у меня шла кругом голова. Я не хотел, не желал ничего подобного слушать, а она все рассказывала и рассказывала мне о своих похождениях и о похождениях подруг.
– Пора рожать, – как-то сказала мне Ксюша, – и совсем необязательно при этом замуж идти.
– Да, – говорю, – но чаще всего интересным положением и приневоливают к женитьбе.
– Не очень-то вас, мужиков, этим приневолишь.
Я подумал и согласился с ней. В этом, возможно, была она права.
Все у Ксении было: красота, богатство, положение в обществе, интеллект, даже чувство юмора. В ее арсенале имелась тысяча басен и столько же побасенок, но, к сожалению, не было ни одной душевной истории, за которую можно было бы ее полюбить.
А так бы я сдался. Даже с удовольствием.
Будем радоваться
К художнику Золотокопытину подошёл сосед Карпов и, краснея, сообщил:
– Антон Анисимович, ваша жена, Катерина Васильевна, вам изменяет. Кавалера её зовут Сергей Любомудров, молодой парень, наш новый водопроводчик.