Несколько раз изо всех сил дёрнув разбухшую дверь, Женька заскочил внутрь и торопливо миновал тёмный проход до второй двери. Разувшись, он подхватил сапоги и побежал, скользя на ёрзающей ковровой дорожке, на второй этаж.
Наконец, Женька очутился в комнатке, где находились их кабинки для одежды, и с удивлением прислушался к застывшей тишине.
«Я первым пришёл?» – он заглянул в комнату для игр, где улыбалось солнышко из воздушных шаров, оставшееся ещё с 8 марта. Но и здесь всё было наполнено лишь прозрачным утренним светом, придававшим знакомым предметам волшебную невесомость.
А Женьку вдруг охватил ужас. Он понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее! Чего никогда ещё не случалось. Все исчезли куда-то… Или…
Он в испуге зажал рот и едва не выронил сапоги. Ну, конечно! Как же он сразу не понял? Садик захватили террористы…
Как это происходит ему уже приходилось слышать: всех детей и воспитателей сгоняют в одну комнату и держат под прицелом автоматов до тех пор, пока не привезут миллион долларов и не предоставят вертолёт.
«Я опоздал, и меня никто не заметил», – мелькнула очередная догадка. Хорошо, что мама, которая заведовала этим садом, сегодня отправилась в какое-то гороно…
Чуть-чуть приоткрыв дверь, Женька шмыгнул в щель, и, стараясь не топать, сбежал вниз. Сапоги скользили в его вспотевшей ладошке, и приходилось поддерживать их снизу, чтобы не грохнулись на ступени. Затаив дыхание, он, как никогда быстро, обулся и выскочил во двор.
«Сапоги скользкие!» – подумал Женька в отчаянии. Но всё же бросился бежать, боясь оглянуться на окна, и каждую секунду ожидая отрывистого треска автоматной очереди. Только отбежав от ограды садика на приличное расстояние и укрывшись за углом дома, мальчик позволил себе остановиться. И тут же уселся прямо на снег – ноги больше не держали его.
Когда он отдышался, новая забота дала о себе знать: ему некуда было пойти. Родителей уже поглотил огромный город с бесчисленным количеством дворов и улиц. Найти их было невозможно… Даже позвонить им он не мог: телефоны в садике были запрещены. Женька замер, охваченный неведомым до сих пор ощущением сиротства.
Оля! Он подскочил, овеянный внезапно проснувшимся ветром с ласковым именем – Оля. У сестры есть ключ, она отведёт его домой, помоет яблоко, включит телевизор. И он, уж конечно, никуда её не отпустит…
Женька побежал к школе дворами, сторонясь зловеще синеющего здания садика. Но внезапно остановился, поражённый: а вдруг школа тоже захвачена? Взгляд его беспомощно заметался, но теперь он уже совсем не видел выхода.
– Оля, – плаксиво протянул мальчик, переминаясь на месте.
Ему вспомнилось, как недавно они прямо на снегу играли в баскетбол. Они называли это так, хотя никаких корзин не было и в помине. Точнее, они просто дурачились, отбирая мяч друг у друга и перебрасывая через ржавые перекладины. И Женька всё время сердился, что сестра выше его на целую голову.
«Она такая высокая, – думал он теперь с незнакомой тоской. – И такая весёлая…»
Ему уже не хотелось, чтобы Оля непременно отвела его домой. Необходимо было просто увидеть её, налететь сзади, прижаться к худенькой спине.
– Оля, – умоляюще повторил он и сделал несколько шагов к школе.
Она была хорошо видна – громадная, белая, безмолвная, как гигантский айсберг. И где-то внутри стонала, вмерзая в лёд, его единственная сестра…
Заревев, Женька бросился вперёд, подталкиваемый и одновременно отгоняемый страхом. Только теперь до мальчика дошло, что в сказочной заснеженности утра таилось коварство: он то и дело поскальзывался на припорошенных пятнах льда, и когда, наконец, достиг высокого школьного крыльца, отбитые колени уже нестерпимо болели. В другое время Женька не забыл бы стряхнуть со штанов налипший снег, но сейчас он лишь украдкой вытер слёзы.
Возле двери, как ни в чём не бывало, болтали мальчишки, но это ещё ничего не значило. Террористы могли взять в заложницы одну-единственную, самую красивую девочку, и ею, конечно же, оказалась Оля. Но какое дело до этого было незнакомым мальчишкам?
Очутившись внутри, Женька понял, что в школе перемена. Его толкали со всех сторон, и один раз он чуть не упал, ошеломлённый бесчисленностью разгорячённых лиц и распахнутых в едином вопле ртов. Зелёные панели стен сливались в огромное, расплывающееся пятно, зыбкой ряской затянувшее ненасытную бездну, поглотившую его сестру.
«Оля, Оля, Оля», – твердил он, трясущимися от назревающего плача губами, но школа не хотела помочь ему в поисках.
Добежав до третьего этажа, мальчик остановился, чтобы справиться с дыханием, и вдруг увидел сестру. Вернее, сначала её светящиеся, рассыпанные по плечам волосы. Она стояла отдельно ото всех возле окна и смотрела в ту сторону, где был Женькин садик.
– Оля, – прошептал он и понял, что больше не может сдерживать слёзы.
Девочка оглянулась, и Женьке показалось, что из её ярких глаз исходит пронзительный свет того же сиротства, какое только что испытывал он сам. «Оле грустно», – подумал мальчик и кинулся к сестре, расталкивая бестолково мечущихся школьников.
Обхватив за талию, Женька стиснул сестру так, что она вскрикнула. И этот звук наполнил его счастьем – она действительно жива!
…Вечером, уже выкупанный и уложенный, Женька слушал, как сестра, то и дело сбиваясь, читает сказку. И смотрел на глобус, приютившийся под длинношеей настольной лампой с зелёной головой. Так он казался залитым солнцем, и даже Северный Ледовитый океан (это название Женька выговаривал с особой тщательностью) казался тёплым и полным жизни.
И не было никаких террористов! Его группа просто уходила на зарядку…
– Я же предупреждал, что мы опаздываем, – сказал папа, укладывая сына в постель. И его голос показался Женьке виноватым.
«Теперь я буду одеваться быстрее, – мысленно пообещал мальчик глобусу. – Как папа – пока горит спичка…»
6 апреля 11 часов
На перемене Инга прочла: «Через окно на меня смотрят глаза тополя. Три тёмных глаза расположены не как у человека, а один над другим. В этой вертикальности взгляда есть что-то неземное. Не инопланетное, не фантастическое, а просто не принадлежащее тому уровню земной жизни, на котором находились мы с тобой. А теперь только я…»
И поняла, что дочитает эту книгу – грустные истории ей нравились. А здесь уже слышался отзвук трагедии…
Но не только поэтому: за окном их кабинета литературы рос точно такой же трёхглазый тополь. Только почему-то раньше Инга не замечала, что дерево смотрит на неё. Ни разу за четыре года, которые провела на уроках литературы в этом кабинете, начиная с пятого класса… А если б ей не попалась эта книга, их взгляды так и не встретились бы?
Теперь весь урок она то и дело смотрела тополю прямо в глаза:
– Каково это – быть деревом?
– Неплохо! Не приходится делать уроки и просыпаться в семь утра. Я могу просто любоваться миром… Ни за что не отвечая, не выполняя ничьих требований.
– Действительно, неплохо… А тебе не скучно всё время торчать на одном месте?
– Нисколько. Наблюдать за жизнью других, зная, что сам ты никому ничем не обязан… Разве ты мечтаешь не об этом?
– Откуда ты… А, ну да. Знаешь, я хотела бы превратиться в дерево. Может быть, даже в тополь – вы так приятно пахнете весной, когда появляются листочки. Волшебный запах! Надо нам с Сашкой посадить тополь под окном нашей комнаты… Сашка – это мой брат.
– Я знаю.
– Ну, конечно… Он – лучший мальчишка в мире.
– Неужели? Даже лучше Егора Смирнова?
Тополь знал о ней всё. Даже то, что Инга скрывала от всего мира. Никто в целом свете не догадывался, как ей мучительно хочется потянуться через проход и кончиками пальцев коснуться волос Егора. Когда в класс заглядывает солнце, его голова начинает светиться, потому что волосы у него совсем светлые. Не то, что у неё – чёрные клочки торчат…
А ещё волосы у него очень пушистые и спереди зачёсаны на бок. Она видела это, даже если он не поворачивался. И когда его вообще не было рядом… И ночью в постели, и во сне… Иногда Инга терялась: как она вообще ориентируется в мире, если всё время видит перед собой лицо Егора?
Она не рассказывала об этом даже брату. Рано ему ещё знать, какой кошмар ждёт впереди… Хотя Инга не особо щадила его, и старалась подготовить к испытаниям. Жизнь – боль. Не она это придумала, но так ведь и есть!
Если б она превратилась в дерево за окном, её жизнь стала бы счастливей, ведь можно было бы видеть не затылок, а профиль Егора. Его чуть вздёрнутый нос, ровные, хоть и не длинные ресницы, по-детски пухлые губы, которых Инга и не мечтала коснуться. Куда ей…
Если б она стала деревом, можно было бы смело шептать ласковые слова. Они воспаряли бы с листьев, впитывая запах жизни, и ветер доносил бы их до окна. Вряд ли Егор понял бы их… Но мог бы уловить аромат. Он вдохнул бы её слова, и они осели бы на его лёгких, на сердце, впитались бы в кровь и остались бы в нём. И, сам не понимая почему, Егор почувствовал бы себя более защищённым, ведь её любовь укрепила бы его изнутри золотым напылением.
Если б она переродилась деревом, ей и самой стало бы легче жить. Разве у тополя болит душа? Разве его может пригвоздить на пороге класса, если в этот момент светловолосый мальчишка просто поднимет голову? И опять не разглядит её в том чучеле, которое, скорчившись, застынет под его взглядом. Мучает ли дерево мысль, что у него нет никакой надежды? Совсем никакой…
– Муся, радость моя, может, объяснишь нам, что за зверь такой «полукошка»?
Голос Ольги Васильевны вплыл в сознание медленно, неповоротливо…
«О чём говорят эти люди, – подумала Инга отстранённо. – Что ещё за «полукошка»? Разве сейчас биология? Русский же…»
Пока она поворачивалась к Машке Орловой, которую все, даже учителя, называли Мусей, воображение успело рассыпать картинки – одна страшнее другой. Интересно, что представил бы Сашка? Он уже сейчас переносит на листы бумаги такие фантазии – Дали обзавидовался бы!
Муська таращила на учительницу и без того большие карие глаза, в которые не мог насмотреться Егор Смирнов:
– Полукошка? Какая ещё…
– Вот и я говорю. Как это у тебя «пол-лукошка» превратилось в зверя невиданного?
Издав странный звук, Муська расхохоталась первой. Ей никогда не составляло труда посмеяться над собой, и это восхищало Ингу. Как и её шоколадные, светящиеся глаза, в которых чаще всего мерцает улыбка. И длиннющие Муськины волосы, предусмотрительно упакованные в косу, чтобы не раздражать учителей и не сводить с ума мальчишек.
Инга до сих пор не забыла, как однажды на физкультуре Муськина коса растрепалась, резинка потерялась на лыжне, и той пришлось распустить волосы – только для того, чтобы расчесать их и заплести заново. Но все успели ахнуть, увидев солнечный поток, накрывший Муськины плечи и стёкший к пояснице.
– Обалдеть! – выдохнул тогда кто-то за Ингиной спиной, и она обмерла, узнав голос Егора…
Кажется, с того дня он и не отходил от Орловой ни на шаг. И постоянно оглядывался на уроках. Его взгляд скользил мимо Инги и устремлялся к предпоследней парте третьего ряда. И так изо дня в день…
Эти двое учили Ингу упиваться болью, она даже начала вести дневник, чтобы мама поняла, почему у четырнадцатилетней девочки не выдержало сердце, если это всё-таки произойдёт.
А Муська в тот день и не заметила, какой волной накрыло одноклассников. Ловко заплела косу, выпросив резинку у кого-то из девчонок, и снова рванула на лыжню. Бегала она лучше всех в классе. И лучше всех читала стихи… И училась…
Вот только с «полукошкой» оплошала.
8 апреля 13 часов
– Вода есть?!
Муськиного лица Егор почти не видел, дым, заполнивший весь этаж «Альбатроса», одним махом стёр её черты. Кажется, она ответила что-то. Но воздух разрывался от животного ужаса. Пять минут назад Егор и не подозревал, что люди могут так кричать…
Он, скорее догадался, чем услышал, что бутылочку Муська с собой не захватила.
– Чёрт! Придётся…
Одним движением расстегнув штаны, Егор взмолился: «Только бы получилось!» Сердце колотилось даже в животе. На секунду он закрыл глаза и постарался расслабиться. Кажется, даже не почувствовал ничего, только ладонь, на которой лежал шарф, вдруг стала мокрой.
– Прижми! – крикнул он, но уже сам прилепил шарф к Муськиному лицу. – Дыши через него.
Наверное, она даже не поняла, что он сделал. Разглядеть уж точно было невозможно.
Стянув с себя майку, которую так тщательно выбирал ради Муськиного дня рождения, Егор выдавил на неё остатки мочи и прижал к носу. Запаха даже не почувствовал, нос забило едкой гарью, раздирающей ноздри.
Застёгивать молнию было некогда. Он схватил Муську за руку и потащил к кинотеатру, где его ждал Яшка. Если ещё ждал…
6 апреля 11 часов
Муська уже задыхалась от смеха, растирая по щекам слёзы. И весь класс хохотал с нею вместе, даже Ольга Васильевна.
«А я себе вены вскрыла бы, если б надо мной так ржали бы всей толпой, – мрачно подумала Инга. – Ну, может, не вскрыла бы… Сашку жалко бросать. Но убежала бы из школы, это точно. И неделю потом не показывалась бы. А ей хоть бы хны! Почему я не могу быть такой?!»
Она размышляла над этим весь урок и не вышла в коридор на перемену – следующей была литература, и они оставались в этом же кабинете. Потому и услышала, как Муська сказала кому-то за её спиной:
– В воскресенье, часов в двенадцать. Начинаем праздновать в полдень! В доме на спице. Ты знаешь… Придёшь? Отлично!
«Кому это она звонила?» – Инге хотелось обернуться, чтобы успеть заметить выражение Муськиного лица. Оно сейчас должно быть счастливым, ведь этот «кто-то» пообещал прийти. И это явно не Егор – ему-то зачем звонить? Он всегда под рукой…
У неё спазмом сжало сердце, даже стало трудно дышать. Инга резко закашлялась, навалившись на парту. Где-то она читала, что при остановке сердца, нужно кашлянуть изо всех сил.
– Ты что? – раздался над её головой Муськин голос. – Подавилась? Похлопать?
Быстро помотав головой, Инга подняла на неё глаза. Похоже её кашлем сдуло выражение счастья, если оно вообще было.
Она выдавила:
– Спалилась… Ты звонила кому-то?
Вопрос был идиотским и ответа не требовал. Глупо ухмыльнувшись, Инга привычно уткнулась взглядом в парту, но потом всё же вопросительно глянула исподлобья. То, что сейчас Муська не улыбалась, как обычно, было так непривычно, что стало не по себе, как будто внутри всё выморозило, хотя за окном было не так уж холодно. Апрель в Сибири ещё не весна, конечно, но ведь уже почти что вторая неделя началась!
– Ничего. Я уже поговорила.
– Он придёт? – вырвалось у Инги. – Я не подслушивала! Просто услышала.
Чуть подвинув стул возле передней парты, Муська села лицом к Инге и зачем-то поменяла местами её ручки – синюю и зелёную. Потом тихо сказала:
– Не придёт. Он никогда не приходит.
– Почему? – пробормотала Инга озадаченно. – Может, он не знает, где этот дом?
Муськины брови удивлённо задрожали:
– Какой дом?
– На спице.
– На какой спице?!
Инга растерялась:
– Ну, ты же туда приглашала!
На миг зажмурившись, Муська расхохоталась так, будто и не она только что казалась самым несчастным человеком на свете:
– Я ска… Я сказала… В Domino’s pizza! Тебе правда послышалось – в доме на спице?
И она со стоном уткнулась лбом в сложенные на столе руки. Инга тоже захлебнулась смехом:
– А я… А я уже представила этот дом на спице! Только никак не могла вспомнить, где у нас такой?
– Я про «Альбатрос» говорила! Его все знают.
– Тогда почему он не придёт? Тоже ведь знает?
– Знает. Мы в эту пиццерию ходили всем классом. Ну, бывшим классом…
«Она же только год с нами учится, – вспомнила Инга. – А кажется, всегда тут была…»
Её саму удивляло, что она нисколько не завидует той лёгкости, с которой Муська влилась в жизнь их класса. И стала самой яркой и стремительной струёй в потоке, без которой уже невозможно было представить его цельным. Не завидовала, но восхищалась… И понимала, что ей самой никогда не овладеть этой способностью быть невесомой, как луч света, и мгновенно становиться столь же необходимой.