Можно было сказать, что Инге повезло с мужем больше всех… Не считая, Сонечки, дочку которой вскормил отец. А вот муж Тани, однажды исчез на рассвете, чтобы объявиться лет десять спустя, практически неузнаваемым и чуть ли не без штанов. Молодая любовница, продавщица из галантереи, ободрала его, как липку. И он по ней же рыдал спьяну всю оставшуюся жизнь… Откуда это было известно бабушке, его и на порог не пустившей, Инга никогда не спрашивала. Может, бывший муж все же наведывался в ней? Ингин отец даже не звонил… Потому преданность Деринга казалась ей просто неправдоподобной.
****
Не поворачивая головы, она заметила, как Роман удержал занесенную руку и посмотрел вслед увлеченно крутившей педали Инге. А Лидочка запрокинула голову, выгнув тонкую шею, и взглянула на мужа с удивлением: почему он остановился? Ведь это так весело – запускать бумеранг! Кажется, он улыбнулся ей в ответ, но за это Инга уже не могла поручиться, ведь велосипед унес ее далеко вперед. Но ей показалось, что иначе и быть не могло.
Мягкая тропинка, усыпанная рыжими сосновыми иглами, несла ее без усилий, как движущаяся лента. Инга понимала, что это сказывается едва заметный склон, а возвращаться назад будет труднее. Но физические усилия не особенно пугали ее, даже хотелось вернуться домой изможденной, рухнуть на постель, отказаться от обеда, чтобы Михаил сам приготовил себе какой-нибудь бутерброд… Место у плиты было для нее проклятым, она ощущала огонь под собой, а не рядом, и страдала здесь еще ощутимее, чем обычно.
Инга крутила педали яростно, пытаясь загнать себя, ведь не природой же любоваться выехала. Но мягкий шепот сосен проникал в нее, против воли, растворялся в крови, замедляя движения. И, сама того не заметив, Инга поехала медленно, прислушиваясь к дыханию леса, к голосам птиц, которых никто никогда не увидит, они останутся голосом, звуком, той музыкой, которой не нужны сцена и аплодисменты.
«Почему я не могу жить, как эти пустоголовые пичужки? – подумала она с горечью. – Наслаждаться тем, что под моими руками рождается музыка. Пусть уже не того уровня, что была… Но ведь играть я могу! Прежней виртуозности не добиться, но существуют же вещи ее и не требующие. Почему во мне нет желания просто дарить людям звуки, от которых оживает сердце… Какой там, к черту, гипоталамус! Что за бред? Сердце. Душа. Я ведь сама чувствую, как щемит в груди, – именно в груди! – когда звучит Рахманинов…»
Остановившись, Инга опустила велосипед на траву и присела возле куста дикой малины. Ягоды только начали краснеть, но ей не терпелось отведать, хоть и не спелой, но сладости. Она сорвала ягоду и вспомнила, как в одной книге малина сравнивалась с сердцем, в которое воткнули кинжал – завязь. Вытащив «кинжал», Инга положила ягоду на язык, не спеша размазала по небу. Для этого потребовалось усилие, ведь слипшиеся розовые крупинки еще крепко держались друг друга.
«Людям бы такое единение», – подумалось ей.
Трава была совсем теплой, стелющейся, ожидающей поглаживания. Инга села на бугорок возле сосны, провела рукой по сухой коре, испещренной путанными ходами. Перед ее глазами сновали муравьи и крохотные паучки, и все они имели вполне определенные цели, и короткие жизни их были полны тайного смысла. Инга даже не знала, сколько живут и эти насекомые, и другие. Только о светлокрылых бабочках помнила, что они – однодневки. Их представления о вечности сводились ко времени до заката…
Вертя в пальцах подобранный листок, уже ставший похожим на мятую тряпочку, Инга думала о том, что у человека закат не обязательно совпадает со старостью. Похоже, ее солнце уже зашло, поэтому так холодно на душе, и по рукам то и дело пробегают волны озноба. Предстояло научиться жить в темноте. Или не жить вообще. О последнем она думала без паники, просто рассматривала, как один из вариантов. И пыталась понять: который будет менее болезненным? В первую очередь – для нее самой. Но и для Михаила тоже, и… А больше, пожалуй, никому и дела не было – жива ли еще бывшая пианистка Инга Деринг.
– В сиротстве есть свои преимущества, – прошептала она. – Никому не причиняешь боли.
В эту самую минуту, когда так спокойно и тепло было среди высоких сосен, Инга не могла сказать, что жизнь стала ей невмоготу. Но ведь предстояло вернуться к кухонному столу, к плите, к мужу, который как-то смог пережить ее трагедию, и даже не утратил вдохновения. Не то, чтобы ей всерьез хотелось, чтобы Деринг впал в творческий кризис… Но неужели крушение ее жизни было для него такой малостью, что он даже не отвлекся от работы?
Лицо ее жалобно сморщилось к носу, набрякло слезами. Несколько минут Инга даже не вытирала их, вся отдавшись своему горю, которого никто не пытался и не хотел разделить с ней. Как всегда в такие моменты вспомнилась мама, и обида за то, что Михаил высокомерно обидел ее память, добавила горечи. Обхватив колени, Инга заплакала навзрыд и потому не услышала приближающегося шуршания велосипедных шин. Упустила главный звук…
****
Когда мимо пронесся этот смерч с металлическим именем Инга Деринг, он на миг оцепенел. И даже забыл про Лидочку, которая доверчиво прижималась к нему. Занесенные руки, дружно сжимающие бумеранг, застыли в воздухе, и, наверное, в эту минуту они здорово напоминали скульптурную группу.
«Рабочий и колхозница, – ухмыльнулся Роман, когда пришел в себя. – Эта надменная принцесса именно такими нас и считает».
Его здорово разозлило, что Инга разговаривала с ним, как со смердом, когда он зашел к Дерингам за воланом. Эти нищие интеллигенты умеют смотреть свысока, и унизить так, что начинаешь стыдиться того, как велик твой дом, а запас слов непростительно мал! Хотя это им впору стыдиться того, что они не умеют работать и зарабатывать. Всей стране стыдиться надо…
Но Роман и сам в глубине души не считал эти упреки справедливыми. Ведь он вырос в далеко не богатой семье, родители мотали его по гарнизонам, по казенным квартирам до тех пор, пока отец не вышел в отставку. Деньги Роман раздобыл, продав свободу, о чем, правда, ни минуты не жалел, упиваясь чистотой и наивностью этого существа, которое звалось его женой. После общения со своими рабочими, или партнерами по бизнесу, Роман возвращался в свой оазис и с благоговением приникал к святому источнику с именем Лидочка.
Почему же в этот день он бросил ее тотчас, как мимо проехала Инга Деринг, и помчался к добротному сараю за домом, где один из строителей на время оставил свой велосипед, да так и не вернулся за ним? Какое-то время еще пришлось повозиться с шинами, но Роман то и дело выскакивал из сарая, чтобы посмотреть: не возвращается ли Инга? Успеет ли перехватить ее?
И, вскочив в седло, погнал велосипед мимо Лидочки, так и оставшейся посреди аккуратной лужайки с бумерангом в руке. Без Романа она сразу же забыла, как обращаться с этой штуковиной. Попыталась спросить об этом, когда муж проезжал мимо, даже успела что-то выкрикнуть, но он бросил на нее не узнающий взгляд и промчался к лесу. Впервые не сказав, куда едет и когда вернется.
Ощущение вины перед Лидочкой настигло по дороге, но не остановило. Хотя Роман и сам не мог определить, что же именно так неумолимо гнало вперед, по следу женщины, выставившей его из своего дома. Может, просто хотелось добиться, чтоб она признала Романа равным себе, достойным подняться на ее крыльцо? Чтоб протянула ему руку? Он ведь не знал, что пианистка Инга Деринг даже до аварии никому не подавала руки. Разве что для поцелуя…
Не замечая ничего вокруг, Роман мчался вниз по тропинке, не задумываясь, почему поехал именно в эту сторону. Что-то вело его, направляло, и хотя слишком смело было предполагать, будто им руководит Провидение, сопротивляться он не смел. Даже не задумывался над этим.
Когда Роман увидел сгорбившуюся возле тропинки женщину, то не сразу и распознал в ней белокожую красавицу Ингу, руки которой, закинутыми за голову, так напоминали крылья. Резко крутанув педаль назад, он нажал на тормоз и спрыгнул с велосипеда. Инга вскинула голову, и он увидел, что лицо ее совершенно распухло от слез.
– Чем скрипка Страдивари отличается от обычной? – выпалил Роман первое, что неожиданно пришло в голову.
– Что? – выдавила Инга и громко втянула влагу.
И вдруг засмеялась – так нелепы были его слова.
– Скрипка Страдивари… – начал он снова, но она перебила:
– Я поняла! Зачем вам это?
– Не знаю, – положив велосипед, Роман сел с нею рядом. – Почему-то это всегда интересовало меня. А, правда, чем?
Еще раз шмыгнув, Инга вытащила из кармана платок и промокнула лицо.
– Вообще-то я не скрипачка…
– Я знаю.
– Насколько мне известно, эти скрипки отличаются яркостью звука. Громкостью. Но не только этим, конечно. Хотя и это немаловажно, когда играешь в огромном зале… Но у скрипок Страдивари совершенно особый тембр. У каждой свой. Если бывает волшебный звук, то это Страдивари. Поговаривают, он делал свои скрипки из обломков Ноева ковчега, поэтому они звучат божественно…
– Вы их живьем слышали?
– Живьем людей едят, – отозвалась она сердито, и Роман обрадовался: «Больше не расплачется!»
Скомкав платок, Инга слегка отвернулась, но он старался и не смотреть на нее.
– Слышала, – произнесла она не сразу. – Даже несколько раз. И у нас, и в Италии. Во Франции довелось. Это каждый раз потрясение. Разумеется, от исполнителя много зависит. Если мы с вами возьмем такую скрипку, она не запоет.
Последняя фраза ему понравилась. «Мы с вами» – это было уже совсем не то, что она сказала вчера: «Вы полагаете, у нас найдутся общие темы для разговоров?» Или что-то в этом духе… Лукаво улыбнувшись, что очень нравилось женщинам, и Роман это знал, он сорвал маленькую ромашку, льнувшую к его сандалии, и протянул Инге.
– Хотите погадать?
– На что? – отозвалась она резко. – Вернусь я на сцену или нет?
– А вы ушли со сцены? – оторопел он. – Почему?
По ее лицу пробежала волна смятения:
– Вы не знали?
– Нет. Что-то случилось? Или надоело все?
Она помолчала, точно выбирая вариант ответа, потом проронила:
– Случилось. Я повредила руку в автомобильной катастрофе. Собственно, катастрофой это стало только для меня. Машина обошлась легким испугом.
Роман потянулся к ее руке, но Инга отдернула ее:
– Не эта! – она повертела правой. – Внешне все равно ничего не видно. Все зажило. Только что-то перестало работать. Заклинило.
– Можно я взгляну? – он протянул раскрытую ладонь.
Она спрятала руки за спину:
– На что вы собираетесь взглянуть? Я же сказала, что никаких внешних следов. Думаете, у меня пальцы теперь вкривь и вкось торчат?
– Нет, конечно!
– Все срослось, как миленькое. Да если б и не срослось… Разве вы доктор?
– Я хотел быть доктором, – вспомнилось ему. – Айболитом.
У нее оттаял взгляд:
– Ветеринаром? Серьезно?
– Более чем! Я всех шелудивых собак с улицы тащил в дом.
В ее прищуре опять мелькнуло что-то злое:
– Теперь в вашем доме поместилось бы много собак! Только вы их не потащите к себе.
– Не потащу, – признался Роман. – Хотя Лидочка была бы рада.
– Почему вы зовете ее, как ребенка?
– Она и есть ребенок.
– Вы знали это, когда женились на ней?
– Конечно, – он еще и кивнул в подтверждение. – Конечно, знал.
Инга слегка качнула головой:
– Неужели вам так хотелось больших денег? Я угадала? В этом было дело? Да ведь от них одна головная боль!
Он рассмеялся:
– А вы обладали большими деньгами?
– Большими, не большими… Но, вообще-то, я недавно купила апартаменты на Крестовском.
– О! – ему удалось не рассмеяться. – Это серьезно. А музыкантам, оказывается, хорошо платят!
– Платили, – произнесла она с нажимом. – Для меня все в прошлом. И не все так зарабатывали, как я. Далеко не все музыканты.
Заглянув ей в лицо, все еще слегка опухшее, Роман спросил почти шепотом, вызывая ее на доверительность:
– Значит, вы были одной из лучших?
– Вам не верится?
– Как раз верится… Иначе я не сидел бы здесь.
– Кстати, почему вы здесь? – Инга испытующе прищурилась.
Он улыбнулся:
– Меня увлек хвост огненной кометы, промчавшейся мимо.
Она усмехнулась:
– Боже, как вычурно!
– Нет, я на полном серьезе! Когда вы проехали мимо нас, я понял, что просто не могу оставаться на месте.
Дослушав, Инга встала и взглянула на него сверху:
– Дорогой сосед… Дачный романчик – это совсем не то, что мне нужно.
– Нужно для чего?
– Чтобы обрести душевное равновесие.
– Откуда вы знаете? Вы ведь еще не попробовали. Может, стоит?
Она решительно подняла велосипед:
– Не думаю.
– А вы и не думайте! Вы делайте. Совет всей России! – растянув губы, он широко взмахнул рукой.
– Не много ли вы на себя берете, давая России советы? – Инга уже поставила ногу на педаль, но напоследок добавила: – Россия всегда была страной мыслителей, а вы хотите сделать ее мещанской слободой?
Он отмахнулся:
– Да я и не думаю обо всей России, если честно!
– Вот достойный ответ нового буржуа! – отозвалась она язвительно. Хвост у нее на макушке топорщился вызывающе, словно эта женщина вышла на тропу войны. – Каждый из вас гребет под себя, поэтому наша общая лодка стоит на месте.
– Наш Ноев ковчег? – прищурился Роман. – Пускай развалится! А из обломков очередной Страдивари изготовит множество волшебных скрипок…
– Очередного Страдивари быть не может.
****
По-хорошему нужно было встать, раз Инга уже поднялась, но ему нравилось сидеть у ее ног, и смотреть на эту женщину снизу, как на высокую, тонкую сосну с порыжевшей от зноя верхушкой. Внутри нее таился этот зной, или же чья-то страсть опалила ее, Роман не знал. Но ему хотелось шагнуть в этот пламень и упиться болью, которой еще никогда не испытывал, и потому она так притягивала его. Лидочка была чистым родником… Кажется, он слегка озяб в ее прохладе.
– А вы – циник, – процедило солнце, которым он любовался. – Вам самому не противно?
Роман ответил улыбкой, которая магнетически действовала даже на его партнеров:
– Нет. А должно быть?
– Наверное, нет, – ее ступня задумчиво покачивалась на педали. – Человек редко бывает противен сам себе. И охотнее всего прощает собственные грехи.
– Вы любите философствовать? – он прикусил губу, чтобы не рассмеяться, но Инга услышала этот не прозвучавший смех.
– А что любите вы? – спросила она резко.
– Я люблю мороженое.
– Что? – она даже растерялась.
Он подтвердил:
– Мороженое. Я его произвожу.
– Серьезно? Впрочем, да… Что-то такое Михаил Викторович мне говорил.
– Вы зовете мужа по имени-отчеству? – Роман даже не попытался скрыть изумления.
– Только при посторонних, – произнесла она холодно.
Внезапно догадавшись, Роман воскликнул, шлепнув ладонью по траве:
– Вот почему меня так тянет к вам!
Она только приподняла брови. Засмеявшись от радости, Роман пояснил:
– С виду вы вся такая огненная, но внутри вас настоящий лед. Сочетание не сочетаемого. Мечта производителя мороженого. То есть моя.
Сняв ногу с педали, Инга переспросила со смешком:
– Хотите сказать, что я – ваша мечта?
– Да, – отозвался он серьезно, и это заставило ее поежиться.
– Знаете что, – проговорила она с внезапно пробившейся усталостью, – я уже не в том возрасте, чтобы верить в полный бред. Упражняйтесь, обольщая девочек. Студентки охотно клюнут на эти сочетания не сочетаемого… Оксюморон. А мне это уже неинтересно.
С сожалением оттолкнувшись от теплой земли, Роман поднялся и шагнул к ней. Инга не дрогнула, только между бровями напряглась складочка.
– Почему? – он понизил голос. – Вам я неинтересен или сам процесс?
– А если и то, и другое?
– Тогда вы – скучный человек.
У нее вдруг вспыхнуло лицо:
– Я?!
«Ага! – уцепился Роман. – Такого ей еще никто не говорил!»
Она быстро пошла вперед, ведя велосипед рядом.