Он, как и мама, предложил мне на обед одно, другое, но я, естественно, от всего отказалась. Тогда он намазал кусок хлеба маслом, положил на него холодную котлету и со словами: «Ешь», – дядя вышел во двор закрыть ставни, чтобы свет не мешал мне спать.
Только он оказался за дверью, я начала лихорадочно соображать, куда бы мне деть эту ненавистную котлету. Сначала я попыталась запихнуть бутерброд за тарелки на столе, но его было видно. Попробовала засунуть на полку с книжками, но он почему-то упал. И вдруг мне на глаза попалась печка, а точнее поддувало. В открытую дверцу была видна просыпавшаяся из топки зола.
Не раздумывая, в одну секунду, я разгребла золу и закопала в нее этот противный бутерброд. И только успела захлопнуть дверцу, как вошел дядюшка. Тихонько вытирая об себя руки, с милой улыбочкой, очень вежливо я сказала:
– Спасибо, дядя Сашенька, было очень вкусно.
– На здоровье, – ответил мне дядюшка, но, видимо, не поверил в мой неожиданно разыгравшийся аппетит и стал озираться по сторонам. Он заглянул за тарелки на столе, на полку с книгами. И вдруг, его взгляд остановился на печке. Открыв дверцу, он быстро откопал бутерброд, слегка отряхнул его и с рыком: «Ешь!» – снова сунул мне его в руки. Я, конечно, не ожидала такого поворота, тем более, на меня никто никогда не повышал голос. А тут, мало того, что на меня кричат, да еще заставляют есть грязную котлету. Можно представить, какой это был бутерброд. Ведь к маслу и котлете прилипла вся зола. Я попыталась возразить, но мой любимый дядя еще страшнее рявкнул:
–Ешь, идиотка, в другой раз не будешь врать!
Это была, как тогда, казалось, самая тяжелая минута в моей жизни. Захлебываясь слезами, я ела эту злополучную котлету, смешанную со слезами и золой, и думала, что больше никогда не буду врать. А главное – никогда больше не буду есть котлеты, а уж дядюшке этого я вообще ни за что не прощу.
Но все проходит. И котлеты я потом ела правда сейчас уже не ем. И врать мне приходилось, да и сейчас случается. Да и дядюшке я все простила.
Но не забыла.
Жулик
Лето, мама в отпуске, дома, варит вишневое варенье. Мне пять лет. Я играю с подружкой в нашем дворе и время от времени забегаю домой слизнуть пенку со свежего варенья. Вкусно невероятно. Но варенье мама варит не как всегда на керогазе, а на настоящей электроплите, с жуликом. Мне очень интересно.
Патрон, который вкручивался под лампочку, а в дырочки можно было вставлять вилку от электроплиты, почему-то называли «жуликом». Розеток тогда не было – летом готовили на керогазе или на примусе, а зимой топили печку, на ней и утюг грели, и еду готовили, и дом обогревали. Я очень любила зимой сидеть у открытой дверцы и смотреть, как горят дрова, летят искры, гудит огонь, мечтать.
Маме повезло – ей приятельница дала на один день такой патрон и мама решила быстренько сварить варенье, чтобы без лишних хлопот, керосинового запаха – на электроплите чисто и удобно. На кухне она выкрутила лампочку, вкрутила этот патрон и аромат понесся по всей улице.
Я играла во дворе. Во двор заглянула какая-то тетенька, подошла ко мне и сказала: «Я квартальная, мама твоя дома?» «Ой, – подумала я, – какая у нее красивая фамилия – Квартальная». (У мамы была подруга, которую мама называла Надя-нотариус, и я считала, что «нотариус» – это ее фамилия. А тут еще Квартальная, тоже красиво.) «Да, мамочка дома, она варит варенье, и не просто варит, а с жуликом», – наконец-то я хоть с кем-то поделилась такой радостью. «Да? Интересно!» – сказала тетя-квартальная. И хотела постучать в дверь. «Не надо стучать, я вам открою, у нас есть секретный вход», – сказала я и быстро полезла в дырку между забором и домом, забежала в дом с заднего входа, не сказав маме ни слова, открыла входную дверь, вежливо пригласила тетеньку к нам в дом. А маме громко и торжественно объявила: «Мамочка, к нам в гости пришла тетя-квартальная!» Мамочка от неожиданности прямо остолбенела. «Ты рада?» «Очень», – ответила мама. У нее на кухонном столе стояла электроплита, включенная в запрещенный патрон-жулик, на плите тазик с кипящим вареньем.
Мама стояла и молча смотрела то на меня, то на гостью. Она знала, что нарушила порядок, ну что делать, надо отвечать. Но все обошлось оказалось, что тетя-квартальная была маминой знакомой и зашла к маме совсем не с проверкой, а за какими-то рисунками для вышивки. «Ну и доченька у тебя такая шустрая, такая открытая, такая гостеприимная, – засмеялась она. – Но ты все-таки осторожнее, а то за это могут наказать, штраф наложить и плитку забрать. «Да, конечно, – сказала мама, – я сегодня же его отдам. Мне этот патрон дали на несколько часов». Мама вручила ей обещанные рисунки и тетя ушла. Перед выходом она погладила меня по голове и сказала: «Ты молодец, но чужим без маминого разрешения сама больше не открывай. Ведь люди бывают не только хорошие, но и плохие». – «А я думала, что все люди хорошие, но больше не буду».
Мамочка мне, конечно, ничего не сказала, она понимала, что я ничего плохого не сделала, просто хотела проявить инициативу, показать свою самостоятельность и сделать маме маленький сюрприз. Сюрприз вполне получился. А квартальная – это была такая должность в городском хозяйстве. Она ходила по городу, по дворам, следила за порядком, чтобы везде было чисто, и во дворах, и возле домов, чтобы травка была подстрижена. И вообще не нарушался порядок. Зато у меня теперь была знакомая квартальная.
А потом нам поставили розетки на стены, установили счетчики и разрешили пользоваться и утюгом, и электроплиткой.
Индюшачья история
Летние каникулы после третьего класса я проводила дома в компании соседских ребятишек и своего младшего брата Саши. Мы целыми днями гуляли на улице, играли в мяч, в прятки, пасли лошадку Розу.
Но неожиданно все наши игры отошли на задний план – у меня к ним пропал интерес. Дело в том, что Олина бабушка купила на рынке новорожденных индюшат. Совсем крошечных. Целых двадцать штук. И когда я их увидела, таких маленьких, пушистых, то совсем потеряла покой. А они такие шустрые – все время пищат, в коробке возятся, толкаются. От зависти я просто умирала.
Оля – это моя подружка-соседка, на два года младше меня. Жила она с двумя бабушками и мамой. Одна бабушка была маминой мамой, а вторая – бабушкиной сестрой – Олиной крестной, которую Олечка называла просто «Крё». И я очень завидовала подружке, ведь у меня не было ни одной бабушки, а тем более крестной.
А еще у них был амбар – сарай с металлическими распашными дверями. Об эти двери мы с подружкой играли в мяч. У нас тоже был сарай, но до амбара ему было далеко, потому что двери у него были деревянные, и он был не такой большой, как соседский.
И хоть я за глаза Олину крестную тоже называла «Крё», и наш сарай «амбаром», но я-то знала, что все это неправда – и крестная вовсе не моя, и мой сарай совсем не амбар. В общем, завидовала я подружке страшно. А тут еще индюшата…
И я стала просить маму, а точнее умолять, тоже купить мне индюшат. Я готова была пообещать ей что угодно – и вести себя хорошо, и Сашу везде брать с собой (ему было два с половиной года) и даже начать хорошо есть, без капризов. Подружка Олечка была девочка упитанная, даже толстенькая, а я напротив – худышка. Одни коленки торчали и лопатки. На какие только ухищрения мама не пускалась, чтобы откормить меня. Даже подарки сулила. И все без толку.
Наконец мама не устояла, и птичек мне купила, целых шесть штук – ура, ура! Правда, она взяла с меня слово, что ухаживать за ними я буду сама – и кормить, и поить, и убирать.
И я принялась растить индюшат. Первые дни я от них вообще не отходила – кормила их творожком, яйцом, мелко травку резала, поила водой. Просто не могла нарадоваться и налюбоваться на своих питомцев.
Но через несколько дней мне все это надоело, и я перестала даже заглядывать в коробку. И маме поневоле пришлось самой заниматься индюшатами. Наверное, благодаря правильному кормлению и уходу, наши птенцы стали быстро расти, и на глазах превращались в настоящих птичек – здоровых, хорошеньких и активных.
А в это время у Оли индюшата почему-то начали дохнуть.
Что ни день – то покойник. То ли их кормили неправильно, то ли болезнь они какую-то подцепили, но на них напал мор. Сначала птичек нам было жалко, мы с подружкой даже плакали над каждым задохликом. Но индюшат у соседей было целых двадцать штук, и поначалу даже не было заметно, что они убывают. А они дохли и дохли. Почти каждый день. То по одному, то по два.
Мы с Олей не могли пустить на самотек такое дело, и превратили индюшачий мор в игру. Каждый день мы стали устраивать пышные индюшачьи похороны. Народу на наши мероприятия собиралось достаточно много – все маленькие дети с нашей улицы.
Работы хватало всем – кто рвал одуванчики по обочинам, кто траву, кто ямку копал. А мы с подружкой делали для дохлых индюшат нарядные гробики. Я выпросила у своей мамы красивую ароматную коробочку из-под духов «Красная Москва». Она была с кисточкой и с розовой шелковой подкладкой. (Запах этих духов – запах моего детства, я помню его до сих пор). В коробочку мы торжественно укладывали почившего птенца, украшали его цветами и начинался похоронный ритуал. Впереди шли маленькие дети (в их числе мой братик Саша) и посыпали дорожку травой и цветочками. За ними Ольга несла коробку с дохлым индюшонком. И завершали процессию музыканты – они играли на детских шарманках (крутишь ручку, и раздается дребезжащая мелодия). Время от времени музыканты били в барабаны. Шум и грохот был на всю улицу. Потом процессия двигалась в Олин огород – ведь хоронили их индюшонка. Там мы вынимали покойника из коробки и закапывали. Коробочку мы оставляли для следующего клиента, который появлялся, если не в этот день, то на следующий – обязательно. А если повезет, то и два сразу. Оле мама тоже дала упаковку из-под парфюмерного набора. Там раньше были духи, пудра и мыло. И в нее можно было положить сразу трех дохлых индюшат – случались и такие урожайные дни.
Взрослые нам ничего не запрещали, главное, чтобы мы гуляли рядом с домом у них на глазах, к ним не приставали и не жаловались, что скучно. А мы и не скучали – мы всегда придумывали себе интересные занятия.
Правда, однажды, нашу похоронную контору Олины бабушки чуть было не прикрыли. Как-то вечером после очередных похорон, я услышала, что Олечка плачет. Я, конечно, побежала посмотреть, но войти не решилась и подсмотрела в щелочку. Подружка моя плакала, а бабушка-крестная ее за что-то отчитывала. Но вторая бабушка как будто заступалась за внучку, прижимала к себе и тоже что-то ей говорила.
«Ах ты, Крё, – подумала я, – а я-то еще жалела, что у меня нет крестной. Ну и слава богу, хоть меня некому ругать. А у Ольги целых две бабушки. Вот будет концерт, если обе возьмутся ругать внучку».
Но вскоре Оля успокоилась, и утром рассказала мне, что случилось. Олина крестная была портнихой и шила на заказ женские платья. Все клиентки ее были модные, а ткани, из которых они заказывали платья и блузки, были дорогие и красивые. Вот в эти тряпочки, обрезки от модных заказов, мы с Олей и заворачивали наших покойников.
А тут у Олиной крестной пропал какой-то кармашек от недошитого заказа. Утром должна была прийти клиентка за готовым платьем, а крестная не могла его дошить, потому что карман куда-то подевался. Вот бабушки и пытали мою подружку – не ее ли это рук дело? Оля сначала, как партизанка, все отрицала, но потом, когда на нее посильнее надавили, вспомнила, что последнего индюшонка она заворачивала в похожую тряпочку.
Крестная помчалась в огород искать наше последнее захоронение. Раскопала, достала нашего покойного индюшонка, развернула его, забрала свой лоскуток, а трупик безжалостно вышвырнула за забор. Вот Олечка и плакала. Но потом бабушка дала Оле много других ненужных лоскутков, и подружка моя успокоилась.
Постепенно все соседские индюшата передохли, а наши росли, как на дрожжах и превратились в огромных красивых птиц с красными глазами и красивой длинной висюлькой (мы ее называли соплей). Правда, одного из них, еще птенцом, Саша задавил – катался на нем верхом. Мама за это сыночка отлупила веником – единственный раз в жизни. Но было за что!
Помню, к зиме у нас осталось два шикарных индюка – настоящих красавца. Но самое ужасное, что они просто возненавидели меня. За что, я не знаю. Может за то, что я не стала ухаживать за ними, или просто я им не нравилась. Но стоило мне появиться на пороге, как они с гоготом, расставив крылья, распустив соплю, кидались на меня. Я их смертельно боялась. А усмирял их, как ни странно, братик Саша. Этот трехлетний малыш брал индюка за его серьгу – соплю и спокойно вел в сарай. И только тогда я быстро пробегала домой.
А может они не могли забыть нашу игру в похороны. Ведь Олю – подружку мою – они тоже не жаловали. Эта мысль только сейчас пришла мне в голову.
Роза
У наших соседей была маленькая лошадка-пони Роза. Она была уже старенькая, очень спокойная, добрая, и мы, ребятишки, ее очень любили.
Костя, хозяин Розы (он был года на два младше меня), каждый день гулял с ней, а мы всей толпой ходили за ними. Роза щипала травку на обочинах, а мы расчесывали ее гриву, заплетали косы, вплетали в них ленты, которые приносили из дома. Роза любила сладкое, и мы таскали ей из дома сахар, печенье, конфеты. В общем, все самое вкусное мы несли нашей любимой Розе.
Компания у нас была разношерстная. Мы не разделялись на группы по возрасту, а гуляли всей улицей – и большие, и маленькие – все вместе. Возле колонки на улице был лоток, и мы поили нашу лошадку свежей водой. Мы очень ее любили. Правда, кататься на ней не разрешалось, потому что она была уже старенькая, а Костя был очень крупным и толстым мальчишкой. И из вредности и ревности Костя, конечно, никогда не дал бы мне (худенькой и маленькой) сесть на Розу, хотя, мне так хотелось.
Это была моя мечта.
Но все равно мы были счастливы, что нам позволяли пасти, кормить и украшать эту чудесную лошадку. Мы плели ей венки из одуванчиков и ромашек и делали прически. И вообще, считали, что Роза – самая лучшая, самая красивая лошадь на всем белом свете.
Роза на самом деле была уже старая, бестолковая и беспамятная. И однажды она увела всю нашу детскую компанию неизвестно куда.
А произошло это так. Мы ходили, как всегда, за Розой хвостиком. Она паслась-паслась, шла-шла, а мы за ней следом. И всей ватагой забрели в какое-то незнакомое место. Когда опомнились, оказалось, что мы стоим посреди поля.
Кругом – ни души, а дело уже к вечеру. Мы, конечно, испугались и давай подгонять Розу, чтобы она пошла. Надеялись, что она сама найдет дорогу домой. А лошадка, видимо, растерялась – кружится на одном месте и не идет. Что мы только ни делали. И приманивали ее, и толкали сзади, и тянули спереди, но она ни в какую – не идет, и все.
Все уже грязные, голодные, малыши ревут, а я, самая старшая, их успокаиваю, а сама не знаю, что делать. А наша лошадка всё не идет – стоит, как истукан. Нашел нас отец Кости и привел вместе с Розой домой. К счастью, родители задержались на работе (у них было какое-то собрание). А наша домработница, видимо, как всегда, проболтала с соседкой и не заметила, что дети пропали. Правда, когда она стала звать нас обедать, а мы не отзывались, она, конечно, очень испугалась. Начала бегать по соседям, искать нас, охать-ахать. Но на этот раз ей повезло – мы нашлись еще до прихода родителей с работы. Когда мама с папой появились, мы были уже дома. И домработница была счастлива, что ее не уволили за то, что не следит за детьми. Я ведь гуляла не одна. Со мной, как всегда, был мой младший брат Саша.